Позывной «Хоттабыч»#10. Конец пути



Пролог

        …         Ты где, старый? 
 — В Эдемском Саду,
тут Ящер задумал один эксперимент… 
 — Кто? Ящер? —         едва не поперхнулся от неожиданности мой собеседник. —         Вы у Древа Жизни? 
 — Да, а как ты догадался? 
 — Не дай ему запус…ть процесс… —         Ментальная вязь начала барахлить, проглатывая куски слов. —         ….яции. Эта Тварь пожр.т вес… р… И твой род… мир в пр.да.у… 
Ящер внезапно и очень резко повернул голову в мою сторону, а его зрачки-щелки сузились до тонких черточек. Казалось, он каким-то образом почувствовал ментальный контакт.
— Кажется, что кто-то пытается нам помешать? — прошипело древнее, как сам мир существо, и воздух вокруг вдруг стал вязким, как мед. Ментальная связь с Кощеем оборвалась окончательно.
Печать на потолке завершала процесс активации. Корни Древа пульсировали золотым светом, а сами идолы теперь выглядели как безжизненные деревянные столбы — вся их сила перетекла в суперсложный магический конструкт. Я тоже чувствовал себя выжатой тряпкой и едва держался на ногах. Но я понимал — именно сейчас самый решающий момент.
— Ты обещал, что это позволит достучаться до Творца, — хрипло произнёс я. — Но Кощей утверждает…
— Кощей всегда был трусливой тварью! — Ящер резким движением руки завершил ритуал. — Он боится узнать настоящую Истину! Он даже самого себя умудрился разделить надвое! На так называемую «тёмную» и «светлую» ипостаси. А ты? Ты тоже испугаешься, когда узришь Лик Создателя?
Печать вспыхнула ослепительным светом. Каменный пол под ногами затрясся, а из центра чаши с кровью ударил столб малинового пламени. В его отблесках я увидел…
Нечто… Я даже затрудняюсь сказать, что это было… или кто… Не человек. Не бог. Не существо. Просто — Присутствие.
Оно было везде и нигде одновременно, заполняя собой пространство, но и совершенно не занимая его. Мой ум заходил за разум в жалких попытках осознать увиденное, а тело немело от первобытного ужаса. Я открыл рот, но вместо слов из горла вырвался лишь тихий хрип.
Присутствие «взглянуло» на меня — и в тот же миг пещера, Ящер, Древо — все исчезло. Я стоял в абсолютной пустоте… Ну, по крайней мере мне так казалось… И тут… Оно (он или она) заговорило со мной. Но не звуками. Не словами. Просто Знанием, возникшим в моей голове…
Я не успел… Вернее, я не смог его впитать, слишком глобальными и непознаваемыми для обычного человека, даже силовика и асура, были задействованные понятия… Пустота вокруг содрогнулась и исторгла меня вовне… Но мир вокруг «плыл». Я не мог даже понять, где нахожусь. В ушах стоял звон, а в груди пылало странное, чуждое чувство — будто внутри меня теперь было «больше», чем должно было быть…



Глава 1

Тьма отступила медленно, нехотя, словно не желая выпускать меня из своих липких объятий. Первое, что я почувствовал — боль. Острую, разлитую по всему телу, будто кто-то решил вскипятить мне кровь. А на второе — меня накрыла чудовищная слабость, какой я не испытывал, наверное, с тех времен, когда еще пребывал в своём мире ветхим и дряхлым стариканом.
— Дышит! — услышал я чей-то резкий голос, с обладателем которого я явно был не знаком.
Я попытался открыть глаза, но веки были тяжелыми, как свинцовые шторы. И у меня ничего не получилось.
— Осторожно! Он может быть в шоке…
Я почувствовал холодное прикосновение пальцев к горевшему огненной болью горлу, а затем луч фонарика, бьющий в зрачок сквозь мутную пелену. Я застонал, и кто-то тут же резко одернул того, кто светил мне в лицо:
— Ты что, дебил? Старик чуть не сдох, а ты ему глаза слепишь! У него и так, похоже, со зрением кранты, а ты ему остатки сетчатки сожжешь!
— Да ладно, Семёныч… Я вообще думал, он труп…
— Не делай из меня идиота, Андрюша! Я же сказал — дышит!
Постепенно сознание прояснялось. Я смог, наконец, разомкнуть веки. Небо… Оно было серым, низким, будто придавленным дымом, валящим из трубы ближайшей котельной. А потом в поле зрения вплыли лица — напряженные, чуть испуганные. Полицейские? А рядом в белых форме — врачи?
— Дедуля, вы нас слышите?
Я попытался кивнуть, но голова гудела, как перегретый двигатель, а шею я так и вовсе не чувствовал. Вернее, чувствовал, но только боль.
— Как вас зовут? — Вопросы не заканчивались.
Я хотел ответить, но вместо слов из горла вырвался хриплый кашель.
Кто-то из полицейских помог мне сесть. Тут я и увидел их — Два трупа. Один лежал, неестественно выгнувшись, с лицом, залитым кровью. У второго — здоровяка с пустым, остекленевшим взглядом, торчала из уха синяя ручка.
— Тля…- пробормотал один из копов, глядя на меня с внезапным уважением.
— Это… вы их? — спросил другой, медленно переводя взгляд с трупов на мои трясущиеся руки.
Я молчал. Потому что никак не мог въехать в происходящее. То, что сейчас происходило… просто не укладывалось у меня в голове. Я что, вернулся?
— Эксперты говорят, один — удар в солнечное сплетение с пробитием диафрагмы, второй — проникающее ранение в мозг через слуховой проход… — негромко бормотал кто-то за спиной. — Обычной шариковой ручкой. Не дед, а ниндзя-терминатор какой-то…
— Это ж надо было так уделать ублюдков… И чего они к старику-то прикопались?
Я вздохнул, глотая воздух, как будто он мог растворить эту боль внутри.
— Они… пытались девочку… изнасиловать… — прохрипел я наконец.
— Лежи спокойно, дедуль! И молчи! — прикрикнул на меня врач. — У тебя вместо горла — сплошная каша! Как он еще разговаривать умудряется?
В глазах у полицейских мелькнуло понимание, и он прикоснулся ладонью к козырьку фуражки, словно отдавая мне честь.
— Спасибо, отец! — произнёс он. — Эти утырки думали, что дряхлый старик от одного щелчка сдохнет. Да просчитались… Он оказался старым, но не «беззубым».
Ну, а после этого мир для меня вновь погрузился в черноту. Очередное пробуждение не принесло желаемого облегчение. Белые стены, резкий запах антисептика, мерное постукивание аппаратуры. Я лежал на койке, словно разбитая кукла, с трубками в венах и датчиками на груди.
Голова гудела, как после десятичасовой пьянки, а тело совершенно отказывалось слушаться. То самое ощущение, когда понимаешь — ты снова в своём старом, изношенном теле. Ты вновь превратился в настоящую развалину, Гасан Хоттабыч!
— Почему? — прошептал я, хотя знал, что мои слова никто не услышит.
Почему меня вернули назад в мой родной мир? Всунули обратно в моё разваливающееся тело… Может быть, я в чём-нибудь провинился, а это моё наказание? Своеобразные мытарства[1]…
Или… — эта мысль обожгла меня настоящей болью и страхом, — ничего не было… ни параллельного магического мира… ни моих приключений… ничего… Мне просто это всё почудилось — галлюцинации умирающего мозга, лишенного кислорода. А сейчас, когда меня реанимировали, всё исчезло, как утренний туман…
После боя в переулке, после того, как я уделал двух утырков, а потом чуть не помер — меня доставили сюда, в больницу для ветеранов. Когда меня слегка подлечили, и я сумел, наконец-то отвечать, нагрянула доблестная полиция. Они долго меня допрашивали, но мои ответы были краткими и туманными.
А что я мог им сказать? Да, я их убил. Да, я видел, как они напали на девочку. Нет, я и сам не понимаю, как сумел справиться с этими амбалами и выжить после того, как меня избили. Но больше всего их интересовало другое — наличие свидетеля моих героических похождений.
— Дедуля, а где девочка? — задавали они мне один и тот же вопрос раза за разом. — И вообще, была она, или мне всё привиделось?
А я молчал. Потому что не знал. Когда я очнулся после темноты, её уже не было рядом. Врачи говорили, что у меня множественные переломы рёбер, повреждённые связки и раздавленная гортань, сотрясение мозга и до кучи хронических заболеваний, присущих такому столетнему старикану, как я.
По их мнению, я не должен был выжить после этой потасовки. Они вообще не понимали, почему я еще дышу, говорю и вообще шевелюсь. А я не мог им ничего объяснить. Потому что и сам ничего не понимал. И привычная мне магия не работала. Совсем. Так-то оно и правильно, в этом мире её не было.
Но темными ночами, когда я оставался один, и никакие медсестрички не ошивались рядом, пробовал вернуть себе свои силы. Я пытался. Скрипел зубами, стараясь не то что потрясти землю, а зажечь хотя бы маленький магический огонёк на кончике пальца. И…
Ничего. Ни тени той силы, что была у меня в другом мире. Ни магии, ни скорости, ни даже намёка на что-то подобное. И я больше не мог читать чужие мысли. Дар мозголома тоже исчез. Я был просто столетним стариком. Избитым, сломанным, но живым. Теперь меня мучил один вопрос: зачем я тогда вообще выжил?
Лучше сдох настоящим героем в своих красочных галлюцинациях, чем влачить жалкое существование инвалида, который не в состоянии даже оторвать свой тощий зад от кровати, чтобы сходить в туалет. Больничная утка была моей ближайшей перспективой.
С утра дверь палаты скрипнула, и кто-то вошел. Я лежал, словно в забытьи после очередной бессонной ночи, когда против всех доводов разума вновь пытался вернуть себе магический дар.
— Илья Данилович? — раздался немного хрипловаты голос, знакомый мне по предыдущим встречам.
Да, я вновь Илья Данилович Резников — старая развалина сто двух лет от роду, а никакой не герой Советского Союза, маг-силовик Гасан Хоттабович Абдурахманов. Надо привыкать заново к своему старому имени, которое я уже почти позабыл.
Я открыл глаза и медленно повернул голову на голос. Возле больничной койки стоял тот самый капитан-полицейский, который отдам мне честь на месте нашей схватки с бандитами. Лицо у него было усталое, а в глазах стояла странная смесь уважения и… подозрения, что ли.
— Вы можете говорить, Илья Данилович? — вежливо уточнил он, подвигая к кровати стул и усаживаясь на него.
— Могу… — прохрипел я. Горло мне врачи хоть и подлатали, но теперь я мог только тихо хрипеть. Эх, где же мои целительские заклиная, давно бы уже всё вылечил…
— Мы нашли её, Илья Данилович… — как-то не очень воодушевляюще продолжил капитан.
Я замер, с трудом выдохнув:
— Девочку?
Он угрюмо кивнул.
— Но есть проблема…
— Какая?
Он тяжело вздохнул и провёл рукой по лицу:
— Она не помнит, что было в переулке…
— Как?
— Возможно, что это последствия шока… Но, я думаю, что тут дело в другом — она боится.
Я сглотнул, пытаясь протолкнуть стоявший в горле саднящий комок, мешающий говорить, но хрен у меня чего получилось.
— Боится?
— Да, Илья Данилович, — хмуро подтвердил капитан, — боится. Родители одного из убитых вами насильников оказались влиятельными людьми — им не нужен скандал. Они всеми силами стараются его погасить, нажимая на разные рычаги… И у них получается, как бы тошно не было это осознавать… — Хмуро произнес он.
Капитан замолчал, глядя куда-то в сторону окна. В палате повисло тяжёлое молчание, прерываемое только моим хриплым дыханием. Я сжал пальцы, чувствуя, как под кожей дрожит старая, изношенная плоть.
— То есть… девочку заставили молчать? — спросил я наконец. — Насильно?
— Не совсем: родители забрали её из города. Официально — для лечения. Неофициально… — Он развёл руками. — Видимо, решили, что так будет лучше.
— Лучше для кого? — Моё горло скрипело, как ржавая дверь.
Капитан посмотрел на меня внимательно, словно взвешивая, стоит ли говорить дальше.
— Для всех, кроме вас, Илья Данилович.
Я рассмеялся. Точнее, попытался. Получилось что-то вроде болезненного хрипа.
— Значит, так: бандиты напали, но их родственники — власть имущие. Девочка — единственная свидетельница, но её убрали подальше. А я — столетний призрак, который умудрился пережить собственное убийство и теперь мешается всем под ногами?
— Вы всё правильно поняли, товарищ Резников… — Капитан опустил глаза. — В этом деле сейчас всё против вас… Превышение допустимой самообороны… Двойное убийство… Даже учитывая ваш почтенный возраст, соскочить на условное не выйдет. Из тюрьмы вы уже не выйдете, Илья Данилович… Вы это понимаете?
— Я старый, но еще соображаю еще кое-чего! А вы? — прошипел я. — Вы позволите этому случиться?
Я закрыл глаза. Внутри медленно разгорался огонь — не магический, а старый, человеческий, как будто пришедший из прошлой жизни. Вернее, нынешней. Гнев.
Он не ответил сразу. Вместо этого достал из кармана небольшой листок бумаги, аккуратно сложенный вдвое.
— Простите, Илья Данилович… — В глазах капитана мелькали искорки гнева, но голос оставался ровным — профессиональным. — Я делаю всё, что в моих силах. Но… Я не могу ничего сделать официально, — тихо сказал он. — Но… если кто-то другой найдёт способ… — Он положил листок на тумбочку рядом со мной. — Там мой адрес и телефон. — Простите еще раз…
Я закрыл глаза. Всё внутри будто сжалось в один тугой холодный узел. Знакомое чувство — страх ребёнка перед системой, перед людьми, которых нельзя победить кулаками. Я знал это слишком хорошо.
Я посмотрел на бумагу, потом на него. Он уже встал, поправил фуражку.
— Не думайте, что я сдался, Илья Данилович — я просто констатировал факт. Выздоравливайте!
Он вышел, оставив меня наедине с мыслями. А я лежал и смотрел в потолок, чувствуя, как что-то внутри меня — слабое, но упрямое — начинает шевелиться. Я ощутил, как внутри закипает старая, забытая боевая ярость. Та самая, что когда-то толкала меня в атаку, даже когда шансов совсем не было. Та самая, что превратила меня из старой развалины в непобедимого бойца.
Может, магия и не вернулась… Может, я и сошел с ума, и мне всё просто привиделось. Но я ещё не умер. И если кто-то думает, что со мной можно просто так разобраться… Он жестоко ошибается! Хоттабыч еще повоюет!
В этот момент я вдруг почувствовал… Тёплый укол в кончиках пальцев. Словно искра. Маленькая, почти незаметная. И она почти сразу пропала. Но она была. Я замер. И впервые за долгое время… усмехнулся.
— Ладно, — прошептал я ночи. — Раз уж я живой…
Значит, ещё не конец. Значит, ещё можно драться. Даже если я больше не маг (но какая-то призрачная надежда у меня была). Даже если я всего лишь столетний старик. Я всё равно не дам им спрятать правду.
* * *
Суд был скорым и несправедливым. Когда меня, едва живого, вколоченного в гипс и с перебинтованной гортанью, ввезли в зал на инвалидной коляске, я уже знал — приговор предрешён. Капитану так и не удалось переломить ситуацию.
— Обвиняемый признан виновным в превышении пределов необходимой самообороны… — Затянутая в мантию судья что-то бубнила сквозь очки, но я её почти не слушал. — … учитывая возраст обвиняемого, смягчающие обстоятельства…
Фраза повисла в воздухе, и на секунду мелькнула глупая надежда — может, отделаюсь условным?
Хрен там:
— … назначить наказание в виде пяти лет лишения свободы в колонии общего режима…
Гул в зале. Кто-то ахнул. Я усмехнулся. Ну, конечно — у них всё схвачено — вековой старик? Ветеран войны? Орденоносец? Отлично, в тюрьму его, пусть доживает! Извини, старичок, тебе просто не повезло оказаться не в то время, не в том месте, да еще и связаться не с теми людьми…
Хотя, какие они люди? Так, плесень, которая незаметно проросла во все сферы нашей жизни. А вот смахнуть её, похоже, стало некому… Но больше всего меня добило другое — в последнем ряду, между родственниками убитых ублюдков, сидела она. Та девушка…
Тоненькая, бледная, с тщательно собранными волосами и огромными глазами, в которых читался только ужас. Наши взгляды встретились на секунду — и она тут же отвела глаза, дрожащими пальцами смахивая слёзы. Она не заступилась. Не крикнула: «Это он меня спас!».
Она вообще не сказала ни единого слова. А я… я вдруг понял, зачем выжил. Чтобы вспомнить, что такое страх. А то будучи всесильным Хоттабычем, я основательно о нём позабыл.
Когда офицер конвоя грубо толкнул коляску, выводя меня из зала суда, я поймал последний взгляд капитана. В его глазах читалось что-то странное, но не жалость, нет. Скорее… уважение? Или… даже надежда?
— Пять лет… — проворчал я себе под нос, пока меня везли по коридору. Голос скрипел, как несмазанные дверные петли.
Пять лет в моем-то возрасте — это, считай, пожизненное. Все они считали, что из тюрьмы я уже не выйду. Тюремный автозак пах мочой и дешевым табаком. Конвоиры переговаривались о каких-то своих делах, совершенно не обращая на меня внимания. Очередной дедуля-убийца — что о нем говорить?
А я сидел, сжимая в пальцах ободранные подлокотники кресла-каталки. Холодный металл леденил мои кости, но я почти не чувствовал дискомфорта. Внутри горело. Просто пылало. Особенно яростно — после того взгляда девушки. Не ее вина, конечно. Она испугалась. Ее запугали…
Но черт возьми, именно этот страх — настолько знакомый, настолько человеческий — стал последней каплей. Когда автозак тронулся, я неожиданно рассмеялся. Хрипло, болезненно, но от души. Конвоир нервно обернулся:
— Чего ржешь, дед?
— Да так, — ответил я, с любопытством разглядывая легкое голубоватое свечение, которое, как мне показалось, вдруг завертелось вокруг моих пальцев. — Просто вспомнил кое-что…
Конвоиры даже не заметили, как поцарапанное стекло автозака вдруг покрылось тончайшим узором инея. А я улыбался. Впервые за долгое время — искренне.

[1] В православной традиции «мытарства» означают серию испытаний, через которые проходит душа умершего человека после смерти, чтобы предстать перед частным судом. Эти испытания, представляемые в виде препятствий, управляются бесами и ангелами, и на каждом из них душа подвергается проверке на наличие соответствующих грехов. В более широком смысле, «мытарства» также могут означать страдания, мучения или испытания в земной жизни.



Глава 2

Автозак выехал из подземного гаража на солнечный свет и тонкая, практически прозрачная плёнка изморози на лобовом стекле мгновенно испарилась. И в этот момент я вдруг понял — я не просто Хоттабыч, переживший собственную смерть, а затем опять вернувшийся в свой старый мир.
Я тот, кто еще покажет всем отморозкам, ублюдкам и утыркам, совсем потерявшим берега, что значит бояться по-настоящему справедливого возмездия. Если я вернулся обратно, значит я нужен здесь, именно в этом мире! И нефиг ныть, и стонать, и накручивать сопли на сухой старческий кулачок! Терпи, дед!
Даже если магия не вернётся — ты всё равно можешь сделать этот мир чуточку лучше, чище и добрее. Только надо не сдаваться, а барахтаться до последнего! Сжав тощие булки, и скрипя зубами… Твою же мать, а зубов я вновь лишился! Теперь опять — только грёбаные вставные челюсти!
Тюремный автозак трясся по разбитой дороге, увозя меня в ближайшую колонию. Со мной решили не заморачиваться — отправлять такую развалину куда-нибудь в Сибирь, на Колыму не стали. Да я, наверное, туда бы и не доехал в таком-то состоянии.
Один из охранников, видимо реально задолбавшись бить баклуши и зевать, вытащил из сопроводительных документов мою медицинскую карту и попытался разобраться в медицинских каракулях диагноза. К моему удивлению, ему это удалось.
— Состояние тяжёлое. Артрит, артроз, остеопороз, гипертония, аритмия, последствия перелома рёбер, гортани… Сто два года?!! — офонарел пупкарь[1] прибросив в голове мой возраст. — Да ты совсем дохляк, старый. И месяца на зоне не протянешь…
Я молчал, глядя сквозь решётку на проплывающие мимо поля. Во мне опять не было магии. Я её не чувствовал. И не было никаких сил, даже физических. Но было что-то другое. Ненависть? Нет. Я уже сумел справиться с её приступами. Однако, именно она пробудила во мне желание сражаться и не сдаваться, идя, как на фронте под пулями — до самого конца!
Я выжил в том переулке. Уделал ублюдков. И всё это без магии. Выжил в больнице, и тоже без магии. Выживу и на зоне, даже если магия не вернётся — хрен угадал этот вертухай. А потом… Потом я выйду и найду их всех… И спрошу лично… За всё хорошее… И поверьте мне, тот, кто разделывал под орех таких тварей, что все тут присутствующие просто обосрались бы, едва их увидев, сумеет претворить свои обещания в жизнь.
Тюремная больница встретила меня запахом кипячёной ветоши, дешевого хлорного раствора, так и не сумевшего забить до конца вонь нечистот и гноя. Меня бросили в одиночную камеру, где я провел первые две недели, почти не вставая — кости срастались медленно, а раздавленное горло заживало еще хуже.
Тюремные врачи — натуральные лепилы-коновалы (другим и не место в тюремных больничках), говорили, что глотать нормально я, возможно, уже никогда не смогу. Да они и не слишком пытались поставить меня на ноги. Но я сопротивлялся смерти, затаившейся где-то за углом, как только мог. Магия так и не проявилось, и я подумал, что в автозаке мне просто почудилось.
И вот я, наконец, из больнички потопал «до дома, до хаты». Пока меня вели тёмными коридорами, я вспоминал, как это было в прошлый раз, когда мне пришлось немножко зону потоптать, да на лесоповале помахать вволю топором. Кстати, эта участь не только меня не минула, но и командира моего… Но, в конце концов, справедливость торжествовала, и меня оправдали, вернув назад и восстановив в звании и должности.
Хотя, в общем, большой разницы между тюрьмами того времени и нынешнего, я особо и не рассмотрел. Хотя по ящику много чего показывали — и камеры чуть ли не номера в гостинице, и холодильник имеется, и телевизор. Однако, когда меня втолкнули в мою новую «хату», она оказалась стандартной камерой на четверых. Без всяких излишков в виде улучшенного комфорта и бытовой техники.
Может в этой крытке тоже такие камеры есть, но не про нашу честь. Когда вертухаи втолкнули меня внутрь, трое сокамерников — двое потасканных мужиков неопределенного возраста, один из которых был сплошь покрыт портаками, и один молодой парень, смотрели на меня медленными, оценивающими взглядами.
— О, дед! — просипел блатной, широко улыбаясь и почёсывая расписанную синевой грудь. — Ты и есть тот самый старикан, который уделал двух здоровых амбалов?
Я молча прошел в камеру и бросил скатанный в рулон матрас, который принёс с собой на свободную шконку.
— Слышал, ты им горло ручкой продырявил? — напористо продолжал тот же сиделец, подходя ближе. — Да ты, старик, крут! А где твои боевые навыки сейчас? — Он хлопнул меня по плечу — якобы по-дружески, но с такой силой, что я едва удержался на ногах. — Ну что, покажешь братве, как ты это сделал?
Я вздохнул, медленно поднял голову и взглянул прямо в глаза соседу по камере.
— Не стоит, — хрипло ответил я.
— А что, страшно? — Он засмеялся.
— Нет, — качнул я головой. Просто я уже понял, к чему все эти наезды. Здесь есть только одно правило — выжить. — Я слишком стар, чтобы драться…
— Тогда, старый, слухай сюды… — Зэк бесцеремонно спихнул ногой мой матрас со шконки. — Пахан в этой хате я! Ты за нами стираешь, убираешь, а спать будешь возле параши! Усёк, дед?
Вот оно, значит, как? Ублюдки, запихавшие меня на кичу, не успокоились на этом и решили превратить остаток моей жизни в настоящий ад? Ну, что ж…
— Усек… — Я широко улыбнулся и покладисто кивнул. — Я стар… Очень стар…
Зэк, стоявший передо мной, сначала довольно осклабился. А потом, когда я продолжил, на его заросшее неопрятной щетиной лицо набежала тень недопонимания, куда я клоню.
— Но, возможно, — продолжил я, — я еще не настолько стар, чтобы сдаться без боя!
— Оборзел, старикан? — Мой сокамерник замахнулся, чтобы отвесить мне оплеуху, но я тоже время даром не терял.
Если знать человеческий организм, и его болевые точки, особой силы, чтобы временно вывести противника «из игры» и не нужно. Я ударил этого урода сложенными щепотью пальцами точнёхонько в солнечное сплетение.
Хриплый вскрик застрял у него в горле. Я видел, как глаза зэка округлились от боли и неверия, что такая развалина, как я, может причинить столько страданий, а всё его тело скрючилось в немом спазме. Он рухнул на колени, беззвучно хватая ртом воздух, который не мог вдохнуть. Я ударил его растопыренными пальцами прямо по широко раскрытым глазам, лишая еще и зрения.
Пусть, у меня и не было никаких сил, но навыки, вбитые долгими годами жестких тренировок, и десятилетиями их практического применения, проявлялись уже чуть ли не на уровне инстинктов. На самом деле человеческое тело, если знать его, как свои пять пальцев, довольно податливо. И «сломать» его для настоящего специалиста, не представляет никакого труда. А я, без ложной скромности, являлся именно таким специалистом.
Нападавший, совершенно потерявший ориентацию в пространстве, заскулил, словно побитый пёс и упал на пол. Двое других сидельцев замерли. Молодой парень отшатнулся к стене, а второй мужик, резко поднял руки, показывая, что не лезет. Видимо, не вписывалось такое поведение немощного старика в его картину мира.
— Эй, уважаемый, остынь! — произнёс он подрагивающим голосом. — Не надо разборок…
— Лучше помолчи… уважаемый… — бросил я, даже не оборачиваясь. — Мне тут какой-то чепушила решил претензии выкатить, а я зону топтал еще при товарище Сталине. Так вот, даже тогда такого беспредела не было… Я вас, недоделков, научу старость уважать!
Я не сводил взгляда с «пахана», пока он хрипел и кашлял, пытаясь отдышаться. Дождавшись, когда он немного придет в себя, я резко наступил ему на яйца грубыми тюремными гадами и слегка придавил их ногой. Зэк завозился на полу и заскулил еще сильнее.
— Запомни, вша казематная — голос мой прозвучал тихо, но отчётливо, как удар ножом, — Я фрицев на фронте пачками давил… И после войны разных гадов на тот свет спровадил столько, что никакого кладбища не хватит… И бить привык наверняка. Если не хочешь вот прямо сейчас Богу душу отдать — нишкни у меня, плесень! — И я убрал ногу с его причиндалов.
Он, всё ещё сидя на полу, мелко-мелко закивал, с трудом выдыхая:
— Понял… Всё понял…
Я выпрямился и пристально посмотрел на остальных.
— Матрас на место вернул! — Это прозвучало как приказ.
Молодой парень метнулся к моему тюфяку и почтительно водрузил его обратно на шконку. Больше наезжать на меня никто не решился. Но я понимал — это затишье временное. Здесь, как и везде, уважали силу, но вполне могли исподтишка засадить в бок заточку, или придушить подушкой во время сна.
Однако бывший пахан постарался свинтить из камеры к вечеру. И у него это получилось — удалось закосить на распухший и покрасневший глаз, который, похоже, я ему повредил при ударе, и туда попала зараза. С гигиеной в камере было совсем печально. Так что мы остались в хате втроем.
Вечером, когда раздали ужин — холодную баланду с чёрствым хлебом, ко мне осторожно обратился тот самый мужик, что призывал к миру.
— Дед… Это… Чего не ешь-то?
Я покачал головой, отодвигая миску. Аппетита не было, да глотать всё ещё было адской пыткой. Каждый глоток отзывался в раздавленном горле кровавой болью.
— Не хочу.
Он помолчал, ковыряя ложкой в своей миске.
— Ты правду того… с двумя амбалами справился? — спросил он наконец, без вызова, с тупым любопытством.
Я взглянул на него. На его лице читался тот же животный интерес, что и у всех, кто за последнее время задавал мне один и тот же вопрос: как такой древний пердун умудрился уложить двоих здоровых мордоворотов?
— Было дело, — коротко ответил я, лег на кровать и отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен. Он шумно дохлебал свою пайку, а затем тоже отполз на свою койку.
Я остался лежать, глядя в потолок, покрытый плесенью и трещинами. Мысли крутились вокруг одного: магии. Той самой, что мелькнула в автозаке, как вспышка, и больше не возвращалась. Было ли это игрой воспалённого сознания? Или чем-то большим? И если это была она… то где же она теперь, когда мне как никогда нужна былая сила?
Спустя несколько дней ситуация не изменилась. Видимо, репутация отмороженного «старика-убийцы» работала. Сидельцы, присматриваясь ко мне, постепенно привыкли. Увидели, что если меня не задевать, то я похож на обычного дряхлого пенсионера. Только очень и очень старого. Они даже поверить не могли, что мне больше сотни лет. Так и устанавливался наш камерный мир — хрупкий, зыбкий, построенный на страхе сидельцев ко мне и осторожном любопытстве.
Но однажды ночью всё перевернулось. Двери камеры с лязгом отъехали, и вертухаи втолкнули внутрь нового человека. Его фигура заполнила проём — это был настоящий гигант, с бычьей шеей и здоровенными кулаками. Его лицо было избито до неузнаваемости, а из-под засохшей кровяной корки горели безумные, полные ненависти глаза.
— Знакомьтесь, братва, — усмехнулся надзиратель. — Ваш новый сосед. Веселитесь!
И дверь захлопнулась. Гигант медленно обвёл нас взглядом. Его дыхание было хриплым и тяжёлым.
— Кто на хате пахан? — просипел он.
Толян — так звали моего возрастного сокамерника, недолго думая, указал пальцем на меня.
— Старый у нас сейчас за пахана, — буркнул он. — К нему все вопросы.
Гигант повернулся ко мне. Я лежал на своей койке и не шевелился, но внутри всё сжалось в ледяной ком. Сердце трепыхалось, надпочечники выбрасывая в кровь мощные порции адреналина. Но хватит ли их, чтобы разогреть мою холодную старческую кровь?
— Дед? — Бугай презрительно фыркнул и сделал шаг в мою сторону. — Да я тебя сейчас, как соплю…
Он подошёл вплотную. От него несло потом, кровью и дикой злобой. Я видел, как мои сокамерники в страхе замерли — ведь если этот бугай сейчас справится со мной, то следом может прийти и их черёд. Буйный здоровячок (не зря же его так разукрасили надзиратели или бывшие сокамерники) наклонился ко мне, его испачканное кровью лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего.
— Ну так что, дедуля, встанешь? Или я тебя прямо здесь, на шконке, искалечу?
Я медленно поднялся и сел, свесив босые ноги на пол. Кости ныли, в теле разливалась привычная слабость: сто лет — это вам не шутки. Но в голове кристально ясно проступил план действий. А план, это я вам скажу, первое дело в таких вот делах. Если есть план — половина битвы уже выиграна!
— Если я встану, — тихо, но внятно, произнёс я, ловя глазами дикий взгляд амбала, — ты ляжешь.
— Ась⁈ — здоровяк, видимо, не ожидал от меня такого ответа.
— Ты ляжешь, — спокойно продолжил я, — а оденут тебя в деревянный макинтош. В твоей хате будет играть музыка, только ты её не услышишь… Хотя, нет — музыки тоже не будет, как и деревянного ящика, — продолжал нагнетать я ситуацию. — Тебя зароют, как пса — в номерной могилке…
Он оскалился, принимая это за вызов старого дурака, и занёс для удара свою здоровенную лапищу. И в тот миг, когда его рука пошла вниз, время словно замедлилось. Всё вокруг — испуганные лица сокамерников, тусклая лампочка под потолком, тюремная «графика» на стенах — слегка поплыло и потеряло чёткость.
А я уже не думал. Я — действовал. Правая рука сама рванулась вверх, но не для блока, а для захвата. Я поймал его запястье и рванул на себя, заставляя этого утырка потерять равновесие. И в тот же момент ударил другой рукой ему под коленку. Осталось совсем немного — я подорвался с кровати…
Подорвался — это, конечно, слишком сказано. Но я всей оставшейся силой толкнул его в грудь плечом. А дальше — дело техники… Бугай взревел, не от боли (думаю, что он вообще сейчас не в состоянии её испытывать), а от неожиданности и обиды. Однако, его мышцы на мгновение расслабились, давая мне тот самый шанс.
Шанс, казалось бы, настолько мизерный, что даже призрачным его можно было назвать с большой натяжкой. Да стоило просто сравнить наши кондиции — и всё становилась ясно. Он должен был уделать меня одним мизинцем при любых раскладах.
Но я умудрился сделать так, чтобы все козыри оказались в моих руках. Я просто немного поправил полёт этого огромного тела именно туда, куда мне было нужно. Он с глухим хрустом ударился виском об острый металлический угол стола и осел на пол безвольной тряпичной куклой. Только алая струйка поползла по его небритой щеке.
Я стоял над ним, тяжело дыша, чувствуя, как подрагивают мышцы, и концентрация адреналина в крови медленно отступает, оставляя после себя пустоту, слабость и лёгкое головокружение. Молодой парень, Стёпка, смотрел на меня выпученными глазами с благоговейным ужасом.
— Дед… — прошептал он. — Ты… ты его что… завалил наглушняк?
— Надеюсь… — пожал я плечами. — Опыт-то не пропьёшь.
Толян выскользнул из угла, куда забился перед дракой и подскочил к валяющемуся на полу здоровяку. Он приложил трясущуюся руку к его бычьей шее, пытаясь нащупать пульс. Но, пульса, по всей видимости, не было.
— Точно наглушняк, Сёмка… — свистящим шепотом произнес он, вновь заползая на свою кровать.
А я, глядя на распластавшееся на полу тело, я осознал самую страшную истину: чтобы выжить здесь, мне придётся опять становиться тем, кем я когда-то был — всесильным стариком Хоттабычем, а не старой столетней развалиной… Хотя, я еще раз взглянул на бездыханное тело, эта развалина тоже еще кое-что может.
— Деда… — неожиданно произнёс Стёпка, — а ты… кто? Колдун, инопланетянин, или…
Я повернулся к нему.
— Нет, — тихо ответил я. — Ни то, ни другое, ни третье…
— Но… тогда… как ты это сделал? С ним? — Стёпка указал пальцем на поверженного гиганта. Знал бы он, каких гигантов мне доводилось валить в той… (не почудившийся ли в предсмертном беду?) жизни.
Я помолчал, подбирая слова.
— Я просто хотел выжить, малец. Очень хотел. Иногда этого желания бывает достаточно.
Он, вероятно, так и не понял, о чём это я, но послушно кивнул и отполз на свою койку. А я снова остался наедине с собой, с мыслями о том, что, возможно, настоящую справедливость тебе не может вернуть кто-то посторонний. Справедливость — это то, что ты сам добываешь. Ногтями, зубами, оружием, магией — не суть. И сейчас, в этих стенах, пахнущих парашей и отчаянием, моя личная справедливость остро пахла свежей кровью. Но этого пока было недостаточно…

[1] Вертухай (дубак, пупок, пупкарь) — надсмотрщик.



Глава 3

Я замер, глядя на темную лужицу, растекающуюся вокруг головы трупа. Липкий, медный запах крови смешивался с удушающей вонищей параши и страхом, что висел в камере. Тишину, звенящую в ушах, прорезал мерзкий скрип двери нашего «террариума».
В проёме, очерченные ярким светом коридора, замерли два охранника. Они застыли, увидев странную картину: я, трясущийся и худой столетний старикан, стою над неподвижной тушей, а двое других жильцов нашей хаты прижались к нарам, стараясь стать частью грубой серой штукатурки.
Старший вертухай, коренастый, с лицом, словно выдавленным из сырого теста с такими же большими порами, свистнул сквозь зубы.
— Вот так расколбас… — Его взгляд скользнул по мне, по мертвяку, по зэкам, забившимся в угол. — Ты видел это, зёма? — Толкнул он локтем в бок своего напарника.
— Ну! — рявкнул второй вертухай. — Что у вас тут за дерьмо?
Он ждал, что один из арестантов тут же меня заложит, начнёт сбивчиво оправдываться, чтобы выгородить себя. Но зеки молчали, тупо уставившись в пол, словно воды набрали. Их молчание было красноречивее любых слов — теперь они меня боялись больше, чем тюремную администрация. То, чему они явились свидетелями, не могло быть простым совпадением.
Второй охранник, молодой и жилистый, в отличие от своего перекормленного начальника, подошёл к телу, наклонился, проверил пульс. Его лицо не дрогнуло. Он лишь кивнул напарнику.
— Спекся Боров. Только трупешник выносить…
Коренастый почесал затылок, размышляя не о судьбе покойника, а о собственной головной боли, и той массе бумаг, которую ему предстоит оформить. Он снова посмотрел на меня — пристально, пытаясь разгадать загадку.
— Ты его? — спросил он прямо, без обиняков.
— Да вы на меня посмотрите, гражданин начальник, — дрожащим голосом произнёс я. — Сравните, так сказать… Сам он… Несчастный случай — неудачно запнулся в темноте. Да и побитый он сильно был… До этого… Может, сотрясение головного мозга — вот и упал, да об угол… — Я продолжал настойчиво гнуть свою линию
— Откуда у него головной мозг? — Коренастый фыркнул, но спорить не стал. — Так дело было? — повернулся он к моим сокамерникам.
Я тоже обернулся к ним. Мне было интересно, чью же сторону они в итоге примут? Сдадут, или нет?
— Так! — практически синхронно кивнули сидельцы.
— Он сам упал, — добавил Стёпка. — И головой… А дедушка… заключенный Резников, поднялся, чтобы первую помощь оказать… А тут вы…
— Ладно, — буркнул старший. — Разбираться будем утром… А этого убирать надо… — кивнул он молодому.
Тот быстро куда-то смотался и вернулся с помощником. Вдвоем они поволокли мертвое тело по липкому бетону, оставляя за собой влажный, прерывистый след. Оставшийся последним толстяк, повернулся к нам и с угрозой произнёс:
— Забудьте всё, как страшный сон, утырки! Не было у вас в хате никаких трупов! Ясно?
Теперь мы втроём тупо закивали головами. Дверь захлопнулась, ключ повернулся в скважине дважды и вертухаи упылили восвояси.
И всё? Вот так просто — умер Максим и хер с ним? И никаких допросов, следственных действий и прочей правовой муры? Похоже, что так. И снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием и скрипом нар, когда Толян нервно вращался с боку на бок. А Стёпка же до сих пор не отрывал от меня широких, полных суеверного ужаса глаз.
— И… и всё? — прошептал он, словно боялся спугнуть это непонятное затишье. — Просто забрали и всё? И ничего больше не будет? — Он словно бы прочитал мои мысли.
Я медленно опустился на свою койку, ощущая, как каждая кость, каждый сустав ноет от дикой усталости и адреналиновой отдачи.
— Будет, — хрипло ответил я, глядя на кровавый след на полу. — Ещё как будет. Только не для нас. Убрав труп из нашей хаты, они просто подчистили свои косяки и прикрыли задницы. Ведь этого амбала не должно было быть в нашей камере. Если он где-то и сдох — то только не здесь.
— То есть… Мы тут, вроде бы, и ни причём? — Толян облизал пересохшие губы. — Они не будут расследовать? Не вызовут нас на допрос? Но ведь этот — сдох…
— А проблема не в том, что кто-то сдох. Проблема в том, что он сдох не там и не так. Он должен был открутить мне башку, но у него не вышло. Его контракт на меня был частным делом, а теперь стал проблемой начальника смены. Они не будут расследовать эту смерть. Они будут заметать следы.
Я замолчал, прислушиваясь к гулу тюрьмы, которая продолжала жить своей жизнью — к отдалённым стукам, лязгу замков, шагам патруля в коридоре. Эта машина была безразлична к смерти одного человека. Она легко перемалывала человеческие судьбы, в куда больших масштабах, легко и не задумываясь.
— Если вас всё-таки вызовут, допрос будет, скорее всего неофициальным. Ваша задача, — я обвёл их взглядом, — если хотите выскочить сухими из этого дерьма, — не умничать и не фантазировать. Долбите только то, что уже сказали: «было темно, запнулся, упал, разбил башку и помер». Понимаете? Никаких лишних деталей!
Они оба закивали, как марионетки. Страх перед системой опять сменился в них страхом передо мной. Перед тем, что я сделал и что я за такое существо, способное уделать куда более сильного противника за сущие секунды?
— А если… а если они не поверят? — снова пискнул Стёпка.
— Они поверят, потому что захотят поверить, — устало ответил я. — Им так проще. Мир так устроен, малец. Все всегда верят в самый простой и удобный исход. Бритва Оккама в действии — не надо плодить сущности без необходимости. И они будут до последнего делать вид, что ничего особенного не произошло, — добавил я, чувствуя, как по телу расползается тягучая усталость. — Потому что, если здесь начнут копать серьёзные дяди из генпрокуратуры, вскроется такое… Любого из них могут посадить рядом на шконарь за такие мутки.
Стёпка молчал, переваривая информацию. Я видел, как меняется его лицо — детский испуг постепенно сменялся жестким, почти взрослым пониманием. Я сомневаюсь, что он допёр насчет бритвы Оккама, но он быстро учился. В таких местах либо учишься, либо ломаешься.
— Так что… мы в безопасности? — наконец выдавил он.
— Никто здесь не в безопасности, — горько усмехнулся я, — это ж тюрьма! Но у меня есть небольшое преимущество — утырки теперь знают, что старикан в этой камере не совсем простой. И пока они будут выяснять, что со мной не так — время есть.
Из соседней камеры донесся приглушенный крик, сразу же оборвавшийся каким-то тупым ударом о стену. Тюрьма жила своей обычной жизнью, не обращая внимания на нашу маленькую «драму».
— А что насчёт его дружков? — неожиданно спросил Толян, до сих пор молчавший. — У Борова были здесь кореша. Они могут захотеть разобраться.
Вопрос был весьма здравым.
— Они будут ждать. Пока не поймут, почему вертухаи закрыли тему. А когда поймут… Ну, тогда и посмотрим.
Я закрыл глаза, чувствуя, как адреналиновая дрожь окончательно сменяется изнеможением. Тело просило отдыха, но мозг продолжал работать, просчитывая варианты, строя планы, вспоминая старые навыки. Где-то далеко скрипнула дверь, и по коридору застучали тяжелые ботинки. Но на этот раз они прошли мимо нашей камеры. Я прислушался к затихающим шагам. Они действительно прошли мимо. На сей раз… Но расслабляться было рано.
— Спите, — тихо приказал я сокамерникам. — Завтра может быть тяжелый день.
Сам я уснуть не мог. Лежал с открытыми глазами в темноте, вглядываясь в потолок, где мерцала через щели отблесками из коридора та самая тусклая лампочка. Вспоминал. Не этого урода Борова, нет.
Вспоминал другое время, других людей… и другого себя. А кто я сейчас? Я вновь чувствовал тошнотворный привкус своей старческой немощи, ощущение того дряхлого, никому не интересного, не нужного и давно забытого старикана. Неужели всё, что было со стариком Хоттабычем, лишь мои бредни?
На утро в открывшуюся дверь нашей камеры вошёл не вертухай и не следователь, а щуплый шнырь с ведром воды и половой тряпкой. Молча, не глядя ни на кого, он отдраил пятно на бетоне, которое уже успело впитаться и потемнеть. Жуткая вонь хлорки перебила всё — и запах крови, и запах страха. Это был финальный аккорд. Система поставила точку.
Когда он ушёл, Стёпка не выдержал:
— Значит, всё? Концы в воду?
— Концы в воду, — подтвердил я, глядя на выцветший, мокрый квадрат на полу. — Дело закрыто. Для них Борова больше не существует.
— А для его корешей? — снова, как эхо, пробурчал Толян.
— Для его корешей он просто переведён на другую кичу. Исчезновения здесь случаются. Никто не будет поднимать шум из-за одного пропавшего быка. Слишком много вопросов, на которые им не захочется отвечать.
И всё — никаких допросов-вопросов. Никаких лишних взглядов. Охрана вела себя так, будто ничего не произошло. Но я заметил мелочи — как молодой охранник, тот самый жилистый, на секунду задержал на мне взгляд, полный не столько подозрения, сколько… интереса. Как старший, коренастый, демонстративно смотрел в другую сторону, когда мы строились.
Их игра была мне понятна. Они ждали. Ждали, что скажет им «наниматель». Ждали команды, либо еще денег. А после завтрака нас погнали на работу. Меня определили в тюремную библиотеку — пыльное, заброшенное место, куда обычно отправляли доживать свой срок самых безобидных и больных.
Хотя я, откель не плюнь, уже давно на пенсии — все сроки дожития перекрыл! Но в этой дыре плевать на всё хотели. Я даже особо не сопротивлялся — тут можно себя чем занять. А в камере со скуки можно сдохнуть.
Но сегодня меня ждал сюрприз. За столом, заваленным стопками ветхих книг, сидел незнакомый мне человек в штатском. Он не был похож на тюремщика — очки в тонкой оправе, аккуратные руки, ухоженные ногти, лежащие на папке с бумагами.
— Резников? Илья Данилович? — спросил он тихо, не глядя на меня. — Садитесь.
Я медленно опустился на стул, что стоял рядом. Дерево скрипнуло подо мной, будто жалуясь на тяжесть. Он закрыл папку, положил на нее ладони, и только тогда поднял на меня глаза. Взгляд был спокойным, усталым и невероятно острым. Взгляд профессионала, который уже все про тебя понял.
— Меня зовут Артем Сергеевич, — сказал он, по-прежнему тихо, но теперь в его голосе чувствовалась стальная нить. — Я пришел поговорить о деле, которое вам… знакомо.
Я молчал, выдавливая из себя маску равнодушного старика. Внутри все замерло и насторожилось. Ловушка? Новая игра? Но он говорил дальше, и следующая фраза перевернула все с ног на голову.
— Капитан Громов передал вам привет…
Громов? Следователь, который вел мое дело. Честный, упрямый, который не брал взяток и не боялся начальства. Который в итоге поплатился за свою честность — его чуть не уволили из органов. Он ничего не смог сделать для меня. И вот теперь его имя прозвучало здесь, в этой тюремной библиотеке, из уст какого-то непонятного мне интеллигента. Значит, он всё-таки не сдался. И я был рад, что остались еще такие люди.
— И что? — вырвалось у меня. — Как он?
— Нормально. И по-прежнему несгибаем, — скупо улыбнулся Артем Сергеевич. — Он просил меня найти вас. Он считает, что ваше дело было сфабриковано. Что вас… «убрали»… потому что в деле были задействованы очень высокопоставленные люди… Им удалось погасить шумиху СМИ, и даже в Интернете, что на самом деле практически невозможно. Но им это удалось.
— Понимаю… А вы, вообще, кто? — спросил я интеллигента.
— Я — ваш коллега, Илья Данилович, майор ФСБ.
— А… — я хотел задать вопрос, но майор меня перебил.
— Здесь же я совсем по другой «легенде» — прибыл с проверкой хозяйственной части по ведомству ФСИН. Но только лишь для того, чтобы встретиться с вами. Официального разрешения получить не удалось, — виновато развел он руками. — Я, честно сказать, не ожидал, что все так повернётся. Громову не дали честно продолжить ваше дело тогда, — продолжал Артем Сергеевич. — Но он о вас не забыл. Мы постараемся восстановить справедливость и вытащить вас отсюда.
Я горько усмехнулся, разводя руками:
— Посмотрите на меня, молодой человек. Я — дряхлый столетний старик и боюсь, что не доживу до этой самой справедливости.
Артем Сергеевич внимательно посмотрел на меня, и в его взгляде не было ни капли снисхождения или жалости.
— Илья Данилович, вот только не надо! Я ознакомился с уголовными материалами, да и из архива мы подняли ваше дело. И я, честно говоря, был немного шокирован, — признался майор. — И мне стало ясно, как вам удалось завалить тех двоих — людей с таким опытом оперативной работы уже нет.
— Это была чистая случайность, — произнёс я, откашлявшись — горло вновь начало жутко саднить.
— Ну, ни скажите, Илья Данилович, — покачал головой майор. — По донесению наших информаторов… Да-да, они имеются даже здесь, за этими стенами. Так вот даже здесь вы смогли отразить уже два нападения… И одно из них — со смертельным исходом.
— Хотите повесить на меня еще и труп Борова?
— Илья Данилович… — укоризненно произнёс чекист, посмотрев на меня поверх очков. — Я, и мои коллеги, хотим вам помочь. Такие люди как вы — ветераны войны и органов безопасности, настоящие герои, сделавшие эту страну, должны не в тюрьме сидеть, а…
— Так почему же я всё еще здесь, Артём Сергеевич?
— Вот с этим мы сейчас и работаем, чтобы раз и навсегда вскрыть тот гнойник! Такие люди не только не должны пребывать во власти — они, как очень правильно сказал Глеб Жиглов, должны сидеть в тюрьме!
— И что же вы предлагаете? — спросил я, и голос мой звучал уже не так дряхло.
Артем Сергеевич облегченно вздохнул, поняв, что лед, наконец-то, тронулся.
— Вам надо продержаться еще немного, Илья Данилович. Вы уже доказали, что еще ого-го, и есть порох в пороховницах!
— Ага, и ягоды в ягодицах, — криво усмехнулся я.
— Шутите? Отлично! — похвалил меня чекист. — А теперь давайте вспоминать всё. Каждую мелочь. По минутам и секундам. А уж потом… потом мы придумаем, как вытащить вас отсюда.
Я откинулся на спинку стула, глядя на пыльные ряды книг. Дряхлый старик… Ну, что ж, посмотрим
— Хорошо, — сказал я. — Давайте поговорим…
Скрежет несмазанных петель колючим наждаком прошелся по моим оголённым нервам. Мы оба замолчали и прервались. В библиотеку, шаркая ногами, вошел Точилин — один из надзирателей, человек с пустыми глазами и вечной сигаретой за ухом.
— Осужденный Резников, — сонным голосом произнес он, бросая на майора короткий, оценивающий взгляд, — на прогулку. А вас, — это он чекисту, — просили зайти к начальнику колонии.
Артем Сергеевич медленно поднялся, его лицо застыло в холодной, официальной маске. Он поправил пиджак и произнёс, обращаясь ко мне:
— Мы еще не закончили — я скоро вернусь. И приготовьте мне отчеты за три предыдущих года.
И он прошел мимо Точилина, не удостоив его взглядом. Надзиратель проводил его мутными глазами, а затем показал ему в спину «фак» оттопыренным средним пальцем.
— Имели мы таких проверяющих… — фыркнул он, когда майор скрылся за дверью. — А ты чего встал, дед? Давай-давай, ковыляй шибче!
Я, кряхтя, поднялся со стула, снова превращаясь в дряхлого старика, сгорбившись и сделав лицо безразличным и пустым. Но внутри всё пело. Пело от давно забытого чувства — надежды. От того, что меня не просто вспомнили. Меня нашли. И за мной пришли не с пустыми словами утешения, а с холодной, стальной решимостью изменить текущее положение дел. И слава Богу, что есть у нас еще такие люди, для которых законность и справедливость не превратилась еще в пустой звук.
Воздух на прогулочном дворике, отгороженном высоким бетонным забором с колючкой, был густым и спертым. Я медленно, по-стариковски, зашагал по асфальту, где в своё время топали тысячи таких же заключенных. Мозг, давно приученный к «эконом-режиму», теперь работал на повышенных оборотах.
Я закрыл глаза, и сквозь запах махорки и сырости вдруг отчетливо почувствовал острый, колючий аромат хвои. Как тогда, в сорок седьмом, на лесоповале под Соликамском. Тогда мне казалось, что выхода тоже нет…
Я открыл глаза. От группы гогочущих арестантов отделились двое молодых, накачанных зеков с пустыми, как у Точилина, глазами. Они шли не спеша, но их путь явно лежал в мою сторону. Они искали встречи. Со мной. Это была не случайность. Я почувствовал всеми фибрами души, что эта встреча может окончиться смертельным исходом. Вот только чьим?
Они приближались. Я сделал вид, что не замечаю их, и продолжил свой неторопливый путь, будто размышляя о вечном. Но краем глаза я отмечал каждый их шаг, каждое движение. Правая рука одного из них была засунута в карман. Там могла быть заточка, выточенная из куска арматуры, или просто заточенная ложка.
Мы поравнялись, и один из утырков перекрыл мне путь.
— Дедуля, — сипло произнес он, — побазарим о жизни?
Я остановился и поднял на него усталые слезящиеся глаза.
— Чего тебе, внучок? — просипел я. — Не совестно вам? — произнёс я дрожащим голоском. — Отстаньте уже от старика. Дайте спокойно умереть!
— Если кипишевать не будешь, старый — спокойно откинешься, — произнёс тот зэк, что держал руку в кармане. — Мы тебя не больно зарежем — раз, и ты уже на небесах.
Ну, что ж, я этого как раз и ожидал. В этот момент я постарался забыть, что был столетним стариком. Спина выпрямилась, взгляд стал острым и колючим. Я видел, как торпеды на секунду озадачились. Они ожидали страха, покорности, а увидели нечто другое.
— Лучше катитесь отсюда, детки! — тихо, но четко сказал я. — Пока дедушка добрый! — И я злобно ощерился своими вставными протезами.
— Ах, ты, сука! — Рука зэка рванулась из кармана, блеснув острой заточкой.



Глава 4

Время сжалось, стало густым и тягучим. Весь мир сузился до лезвия, направленного мне в живот. Их было двое, но атаковал пока один — второй, поменьше ростом, с татуировкой паука на шее, остался чуть сзади, блокируя путь к отступлению и следя за тем, чтобы им никто не помешал.
Навыки, наработанные годами работы и тренировок в «конторе», проснулись мгновенно, словно у меня в голове щелкнул невидимый выключатель. Мозг, неожиданно заработавший на «ускоренных оборотах», которые я давно себе не мог позволить, выдал единственно верный сценарий.
Силы на прямое противостояние отморозкам не было: кости хрупкие, мышцы дряблые — неумолимая старость безжалостна. Но еще оставалась «память тела», понимание человеческой анатомии и физики механических процессов. Но даже с этими крохами можно было работать.
Я не стал отскакивать в сторону — мои старые ноги, с суставами, побитыми артритом, все равно не успели бы. Вместо этого я сделал полшага навстречу летящему лезвию заточки, подпуская его на опасную близость к собственному животу.
Левая рука, трясущаяся от старости, резко взметнулась вверх и ударила пальцами, сложенными в щепоть в локтевой сгиб нападающего. Это был не сильный удар, но невероятно точный (на мгновение я сумел унять предательскую дрожь) — по локтевому нерву.
Зэк вскрикнул, но не от боли, а от изумления — жгучее онемение пронзило его руку до самых кончиков пальцев. Они сами рефлекторно разжались, и заточка с легким металлическим звоном упала на асфальт. Его глаза — пустые секунду назад, реально округлились от непонимания происходящего.
А вот я не стал развивать свой успех, действуя против него, чтобы не попасть в ловушку. Сейчас настоящая опасность грозила мне со спины — от второго утырка. Я прямо задницей это почувствовал. Мне пришлось делано споткнуться о собственные, якобы запутавшиеся ноги, и грузно упасть на бок.
Падение моё, при всей его кажущейся неловкости, было рассчитано до миллиметра. Я рухнул не просто на асфальт, а в единственную на тот момент безопасную зону — прямо в ноги второму нападающему, тому самому, с пауком на шее.
— Ох, сердце… — громко простонал я, хватая его за штанину.
Он ошеломленно посмотрел на меня и инстинктивно попытался оттолкнуть меня ногой. Это было его роковой ошибкой. Пока его подельник тряс онемевшей конечностью и дико ругался, я, корчась от мнимой боли, умудрился разглядеть растерянность в маленьких, близко посаженных глазах «паука».
Этой секундной заторможенности мне хватило. Моя правая рука, всё это время прижатая к груди, будто защищаясь, метнулась вбок — к его ступне, стоявшей на земле. Вторую ногу, которой он хотело меня пнуть, я на мгновение придержал на весу — на большее не хватило сил, но этого было вполне достаточно.
Мои дрожащие пальцы снова сложились в «смертоносную» щепоть и нанесли короткий, точечный удар по малоберцовому нерву, что проходит совсем близко к поверхности чуть выше щиколотки. Он даже не вскрикнул. Лишь издал удивлённый, короткий выдох «ох» и его правая нога подкосилась, будто подкошенная.
Его тело инстинктивно наклонилось вперёд, чтобы удержать потерянное равновесие. Естественно, что я не позволил ему этого сделать, слегка дернув за штанину ноги, подвисшей в воздухе. И он рухнул, «случайно» встретившись изумлённой мордой с моим поднимающимся коленом.
Удар вышел сильным, да и точности у него было не отнять. Твёрдая кость коленной чашечки пришлась прямиком в переносицу этого говнюка. Раздался глухой хруст. «Паук» захрипел, дернулся и рухнул навзничь. Его тело конвульсивно дернулось несколько раз и замерло, орошая асфальт темной кровью из разломанного в хлам носа.
Время, сжавшееся было в опасную пружину, резко отпустило. Оно снова потекло привычно, почти лениво. Я, кряхтя и опираясь на руки, медленно поднялся. Первый зэк, всё ещё с безумными глазами, смотрел то на своего неподвижно валяющегося подельника с окровавленной мордой, то на меня, то на блестящую на асфальте заточку. В его взгляде читалась уже не злоба, а животный, первобытный ужас перед непонятным.
Не дожидаясь, когда его паника сменится новой вспышкой ярости, я отступил на шаг, всё так же двигаясь с показной, старческой неуклюжестью, и повернулся к нему спиной. Это был жест презрения, окончательный и бесповоротный. Я сделал несколько шагов прочь, слушая спиной его прерывистое дыхание и влажные хрипы второго.
На данный момент они уже не были опасны. Один — в полной отключке и с поломанным носом, второй — с отсушеной рукой. Его куцые мозги никак не могли переварить всего случившегося и уложить это в своей тупой голове. Что ж, шок — это по-нашему!
А я… я просто пошёл дальше, чувствуя, как в висках снова начинает гулко и тяжело стучать кровь, а дряхлое тело ноет от перенапряжения и непростительной для моего возраста дерзости. Падение, хоть я и старался упасть как можно ловчее, всё равно не прошло даром. Да еще и отбитая коленка ныла. Но я был жив. А это, на данный момент, главное!
— Эй, вы, двое! Чёго устроили? — донесся грубый окрик надзирателя, когда всё уже было закончено. — А этот идиот чего разлёгся?
Похоже, что охрана свалила, или её специально отозвали, либо отвлекли, когда меня должны были кончить эти двое. Но не вышло Сердце колотилось где-то в горле, но на моём лице была надета все та же маска безразличия. Внутри же всё ликовало. Ликовало моё прежнее, смертельно опасное и хищное «я», которое только что вновь почувствовало вкус настоящего боя. Вкус победы, только добытой не грубой или магической силой, а умом и мастерством.
— Дедушка еще что-то может, — тихо прошептал я и, шаркая ногами, поплелся дальше, к дальнему углу забора, где росла одинокая чахлая береза. Я добрался до деревца, сел на корточки, прислонившись спиной к шершавой бетонной стене, и закрыл глаза. Мне надо было срочно перевести дух. Эйфория уходила так же быстро, как и пришла, оставляя после себя лишь леденящую пустоту и назойливую боль в каждом суставе.
Рука, которой я наносил удары, теперь ныла тупой болью, а в груди что-то тяжело и неровно бухало. Справиться с этими двумя ублюдками стоило мне последних сил.
Сквозь шум в ушах я слышал голоса надзирателей, подошедших к месту драки. Затем — резкий, пронзительный свисток. Начиналась суета.
— Слышь, старый, дрыхнешь что ли? Ты чего с этими двумя сделал? — чей-то молодой и наглый голос прозвучал прямо надо мной.
Я открыл глаза и медленно поднял голову. Передо мной стоял рослый надзиратель, лет двадцати пяти, с глупым самоуверенным лицом. Я лишь покачал головой, стараясь дышать «через раз» и хрипло кашлять.
— Они… первыми… напали… — прохрипел я, делая вид, что с трудом выговариваю слова. — С сердцем… плохо… стало… Я упал… а они как-то сами… повредились… нечаянно…
Он скептически хмыкнул, окидывая меня взглядом с ног до головы.
— Сами значит? Один с развороченной харей валяется, а второй — рукой шевельнуть не может. А ты просто упал, да?
— Мне… сто два года… внучок… — Я закрыл глаза, изображая накатившую слабость. Спорить и что-то доказывать этому щенку не было ни сил, ни желания. Пусть думает, что хочет. Главное, чтобы он видел меня «жертвой», а не нападавшим. Пусть даже и невероятную. — Я… может… прямо сейчас и сдохну…
Ко нам подошел второй надзиратель, постарше, с усталыми, но пронзительными глазами. Я видел, как он молча осматривал утырков, решивших меня порезать.
— Встать можешь, дед? — негромко спросил он. Его голос был спокоен и лишен какой-либо враждебности.
Я, кряхтя и делая вид, что опираюсь на ствол березы, с трудом поднялся. Его взгляд скользнул по моим рукам, задержался на дрожащих пальцах. Он долго и внимательно смотрел мне в глаза, словно пытаясь что-то прочитать на моем старческом, испещренном глубокими морщинами лице. В его глазах я не увидел ни глупой самоуверенности, ни агрессии. Лишь холодную, профессиональную настороженность. Он что-то заподозрил. Но не стал выяснять.
— Проводим тебя в санчасть, отец, — заключил он, и в его тоне не было вопроса. — Пусть лепилы тебя посмотрят. А этих отморозков — в изолятор! Разбираться будем.
Молодой надзиратель что-то возмущенно начал, но старший резким движением руки остановил его. Похоже, что он что-то знал на мой счёт. А если не знал — то догадывался. И в его взгляде читалось некое уважение, смешанное с опаской.
Медленно, под конвоем, я побрел, по-старчески шаркая, ногами через прогулочный двор тюрьмы. Каждое движение отзывалось в отбитой коленке острым, выкручивающим сигналом боли. Молодой надзиратель шагал сзади, его недовольное пыхтение меня развлекало. А вот старший — тот, что с умными глазами — шел чуть впереди, его спокойная, уверенная спина была словно щит, рассекающий пространство тюремного двора.
Мы шли мимо других обитателей этого каменного мешка, накрытого металлической сеткой. Я чувствовал на себе их взгляды — колючие, любопытные, оценивающие. Одни смотрели с безразличием, другие — с плохо скрываемой злобой. Но одно чувство, которое никто не мог скрыть, и которое их объединяло — это недоумение. Все прекрасно видели, как двое громил решили завалить безобидного и немощного на внешний вид старичка. Но, к их глубокому изумлению, этот старикашка, который еле-еле ноги волочит, разделал двух отмороженных здоровяков буквально «под орех». И теперь один из них идет своим ходом в изолятор, а другого утащили на носилках в бессознательном состоянии.
А старикашку, которого вот-вот удар хватит, вот ведут «под ручки» в санчасть. Одним словом, картинка не сходилась, и это бесило многих. Я видел, как сбились в кучку трое зеков из «авторитетной» братвы. Их взгляды были тяжелыми, как свинцовые слитки. Для них я неожиданно стал непонятной величиной, а все непонятное здесь либо ломают, либо стараются убрать. Пока они решали, что я же такое, у меня была небольшая фора.
В санчасти остро пахло хлоркой, слабым духом лекарств и человеческим потом. Фельдшер, мужчина с обвисшим лицом, мутными глазами и свежим спиртным «выхлопом», молча осмотрел меня. Его пальцы, холодные и безразличные, прощупали ребра, проверили суставы. После этого он померил мне давление и смазал ссадины зелёнкой.
— Ушибы, растяжение, — бормотал он, записывая что-то в амбулаторную карту. — Давление ни к чёрту — скачет, как дикий жеребец. Сердечко явно шалит — аритмия жутчайшая. Того и гляди, отойдешь, дед, — сообщил он мне между делом. — Засунь-ка это под язык, — сунул он мне в рот какую-то таблетку.
Он не спрашивал про ссадины, не интересовался, как именно я «упал» и умудрился получить такие травмы. Он видел результат, а причины его не волновали. Здесь, за колючкой, это было нормальным положением вещей. Иногда и вовсе заключенные без медпомощи остаются.
Дверь санчасти неожиданно открылась без стука, и в проеме возникла знакомая мне физиономия Артёма Сергеевича. Его появление подействовало на фельдшера магически: тот мгновенно выпрямился и попытался придать лицу серьёзное профессиональное выражение. Спрятав мутность глаз и незаметно закинув в рот мятную конфету, фельдшер засуетился и оторвал задницу от своего стула.
— Всё в порядке, товарищ майор? — пробормотал он, нервно поправляя халат.
Артём Сергеевич не удостоил его ответом. Его взгляд упёрся в меня, полулежащего на смотровой медицинской кушетке. Он сделал несколько неторопливых шагов вглубь лазарета и остановился возле меня. Фельдшер замер рядом в излишне почтительной позе.
— Оставь нас! — Голос чекиста был тихим и ровным, но в нем звучала сталь, не терпящая возражений. Это была не просьба, а приказ.
Фельдшер, не говоря ни слова, ретировался в свой кабинет, находящийся по соседству и плотно закрыл за собой дверь.
— Ты что, его знаешь? — хрипло поинтересовался я.
— Это один из наших информаторов, — прошептал майор, наклонившись к самому моему уху. — Слушайте внимательно, Илья Данилович. У вас нет времени на долгую «реабилитацию». Те, кто послал этих двоих, не остановятся. Следующая попытка будет менее топорной, более смертоносной и, скорее всего, последней. — Майор сделал вид что поправляет мне подушку, наклонившись еще ближе. — Так что пришла пора вам покинуть это заведение…
— Как?
— Изобразить сердечный приступ или инсульт сможете? — прямо спросил он. — В тюрьме нет квалифицированных врачей — вас обязательно повезут в областную лечебницу. Местный эскулап вам подыграет, но врачей на скорой, которые за вами прибудут, будет обмануть в разы сложнее.
— Я постараюсь, но обещать ничего не могу — актёр из меня аховый.
— Тогда действуем так, — он протянул мне маленький шприц-тюбик, — вколете его в любую мышцу… можно даже через одежду, — добавил он, — перед самым прибытием скорой помощи. Симптоматика будет такой же, как и при настоящем приступе. Наша новейшая ведомственная разработка, практически безвредна… Правда, на столь пожилом пациенте её никто не испытывал… Надеюсь, что и с вами ничего страшного не случится.
— А может, как-то по-другому? — заикнулся я, хотя страха совсем не было.
— Увы, — виновато развел руками Артём Сергеевич. — Боюсь, если вы останетесь в тюрьме, эта ночь для вас будет последней. То, что вам удалось справиться с тремя покушениями, само по себе чудо. Но, знаете сами, вероятность того, что вам повезёт и в следующий раз, катастрофически ничтожна!
— Понимаю, — согласился я с майором. — В другой раз могу и не сдюжить…
— Поэтому, действуем следующим образом: вы сейчас ложитесь пластом и продолжаете изображать полуживого старика…
— Ну, с этим, как раз, я легко справлюсь, — усмехнулся я, — потому как изображать ничего не надо.
— Вот и отлично! Дальше — вы изображаете приступ, а наш фельдшер бежит к начальству, сообщить о вашем недуге. Но предварительно он вызывает Скорую помощь…
— Почему?
— Потому! Если администрация колонии тоже получает на лапу за вашу смерть, она не даст фельдшеру её вызвать, — пояснил он. — А так — есть шанс, что они прорвутся…
— А почему не прислать подставную скорую, у вас, разве, таких нет?
— Новые люди могут вызвать подозрение. Я наводил справки — сюда ездят практически одни и те же люди. Так что они заберут вас…
— А дальше?
— А дальше — дело техники, — продолжил он так же тихо. — Машина следует по маршруту через лесной массив, километров пять от выезда. Там резкий поворот. Скорость сбрасывается…
— Но… ведь со мной, кроме врачей, пошлют еще и охрану. Мне нужно будет их всех вырубить?
— Илья Данилович, ну, что вы такое говорите? — укоризненно произнёс майор. — Это уже наша работа! В общем, готовьтесь, а я к фельдшеру…
Его глаза в последний раз встретились с моими. В них сейчас не было ни сочувствия, ни одобрения — лишь холодный расчет профессионала, оценивающего шансы и риски операции.
— Удачи вам, Илья Данилович! — Он развернулся и вышел, не оглянувшись, оставив меня наедине с гулкой тишиной санчасти и головой, переполненной мыслями.
Дверь за майором тихо закрылась, и я остался один. Гулкая тишина нарушалась лишь мерным тиканьем дешевых часов на стене и отдаленными шагами в коридоре. Я закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках — не от страха, нет, а от проклятой старческой слабости, которая делала меня похожей на отжатую половую тряпку.
В голове проносились обрывки мыслей. Доверять ли майору? Вариантов, впрочем, не оставалось. Но даже он не обещал стопроцентного спасения — он лишь предлагал использовать единственный шанс. И я был согласен ухватиться даже за эту тонкую соломинку.
Я засунул маленький холодный шприц-тюбик под простыню, прижал его ладонью к бедру. Каждый шорох за дверью заставлял вздрагивать. А вдруг они уже здесь? А вдруг я не успею? Или вколю «лекарство» слишком рано? В общем, чувства обуревали меня не по-детски.
Прошло, наверное, минут сорок. И каждая минута тянулась как час. Я уже начал подумывать, не передумал ли майор, как вдруг дверь распахнулась. Вошел тюремный фельдшер, за ним, раскорячившись в дверном проеме, стоял надзиратель.
— Ну как, дед, живой еще? — буркнул фельдшер, показательно щупая мой пульс. Его пальцы были холодными и цепкими.
Я лишь слабо застонал, закатывая глаза, стараясь изобразить полный упадок сил. Это, признаться, было несложно.
— Что с ним? — спросил надзиратель, не скрывая раздражения. — Придуривается?
— Непохоже, — фельдшер наклонился ко мне, притворно вслушиваясь в дыхание. — Выглядит хуже некуда. Пульс нитевидный. Боюсь, дело плохо. Беги, вызывай «скорую»! — скомандовал он надзирателю.
Тот замешкался.
— Может, сперва к начальству? Протокол же…
— Протокол⁈ — фельдшер сделал вид, что взбешен. — Он сейчас тут подохнет, вот тебе и будет протокол! Деду сто лет! Беги немедленно!
Надзиратель, пробурчав что-то под нос, нехотя удалился.
— Держись, старик, — тихо бросил мне фельдшер, делая вид, что поправляет капельницу. — «Эвакуатор» уже выехал.
Сердце заколотилось уже по-настоящему. Вскоре из-за открытого окна донёсся вой сирены, приближающийся с каждой секундой. Я сжал в потной ладони шприц — вот он, момент. Теперь все зависело от скорости и точности. Я судорожно сжал тюбик воткнув иглу через грубую ткань тюремной робы, почувствовав, как холодная волна разлилась по телу.
Гулкие шаги, голоса… Дверь распахнулась, и в палату вошли двое санитаров и врач с чемоданчиком. За их спинами маячили охранники с автоматами на груди, и кто-то из начальства. Но кто, я так не разглядел — со зрением тоже приключилась оказия. Пока врач, довольно молодой парень с улыбчивым лицом, наклонялся ко мне со стетоскопом на шее, начался настоящий ад…



Глава 5

Резкая, спазмирующая боль в груди сдавила так, что перехватило дыхание. Мир поплыл перед глазами, окрасившись в красные пятна. Холодный пот мгновенно выступил на лбу. Я услышал, как кто-то хрипит, и с ужасом понял, что это я. Мое тело выгнулось в неестественной судороге, а изо рта натурально пошла пена.
— Что с ним? Инфаркт? — услышал я приглушенный, как сквозь вату, голос охранника.
— Больше похоже на эпилепсию, — сухо ответил врач, уже ставя мне какой-то укол. — Срочно в реанимацию. Помогите погрузить!
Меня взмыли на каталку, и весь мир превратился в мелькание потолка, засранных мухами лампочек и озабоченных лиц. Буквально на мгновение мимо меня мелькнули физиономии начальника колонии и Артёма Сергеевича. И, вот, разрази меня гром, мне показалось, что лицо комитетчика как-то странно исказилось, напомнив мне одного моего доброго знакомого, которого здесь не могло быть в принципе…
— Ты как здесь, твоё бессмертие? — попытался просипеть я.
Но сирена «скорой» заглушила все звуки, и Артём Сергеевич, неожиданно ставший вылитой миниатюрной копией Кощея, не обратил на мои хрипы никакого внимания. Меня втолкнули в узкий, пахнущий лекарствами кузов. Двое охранников уселись напротив, положив автоматы на колени. Их глаза бдительно следили за каждым моим движением.
А чего там за мной следить? Я того и гляди прямо сейчас концы отдам. Ох, и подкузьмил ты мне братишка Кощей… Хотя, возможно, это глюк от того «лекарства», которое я сам себе вколол. Вот и мерещится всякое… Ну не может такого быть, потому что не может быть в принципе…
Машина рванула с места. Я лежал, пытаясь совладать с телом, которое больше мне не принадлежало. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Легкие отказывались вдыхать. От мысли, что я вот так и сдохну от этой «практически безвредной» разработки товарищей из органов было страшно. Очень. Ведь тогда я так и не смогу сделать то, что хотел.
Мы выехали за ворота. Сквозь запотевшие стекла мелькали унылые пейзажи окраины города, а вскоре их сменила стена мокрого, темного леса. Машина замедлила ход, входя на крутой поворот. И в этот миг чудовищный грохот и скрежет перевернули мой мир с ног на голову.
Что-то тяжелое с разгону врезалось в бок автомобиля «Скорой помощи». Раздался оглушительный визг тормозов, крики, лязг металла. Охранников швырнуло вперед, а я вместе с каталкой улетел к противоположной стенке, а потом и вовсе соскользнул на пол, перекувырнувшись вместе с опрокинувшейся машиной. После жесткого удара обо что-то металлическое, я вообще перестал что-либо соображать.
Покорёженные двери со скрипом открылись, явив две крепкие фигуры в камуфляже с закрытыми лицами. Раздалось два коротких приглушенных хлопка, и охранники, не успев даже вскрикнуть, обмякли безвольными тряпичными куклами. Если это люди Артёма Сергеевича, то я вообще в этой жизни ничего не понимаю.
Ко мне быстро наклонился один из киллеров и пристально взглянул мне в лицо.
— Наш клиент! — Его голос был холодным и бесстрастным, словно это не он только что завалил тюремную охрану.
Меня без всякого пиетета подхватили под мышки, так что мои старые кости затрещали, и резко вытащили из разбитой машины на сырую и пахнущую прелыми листьями дорогу. Рядом стоял еще один микроавтобус с работающим двигателем.
Перед тем, как меня забросили в открытую дверцу, я на секунду успел выхватить место аварии. На обочине, еще вращая колёсами в воздухе, лежала «скорая». А в двух шагах от нее стояла старая раздолбанная в хлам, видавшая виды «Волга», похоже, что это именно она протаранила карету «Скорой помощи».
Меня втолкнули в салон, дверь захлопнулась, и машина рванула с пробуксовкой прочь от места аварии, оставив позади перевернутый мир и мою старую жизнь. Салон микроавтобуса пах бензином, дешевым табаком и чем-то еще — резким, животным, как запах загнанного зверя.
Я свалился на холодный металлический пол, не в силах пошевелиться. Двое людей в камуфляже, те самые, что вытащили меня, устроились на складных сиденьях, взирая на меня молча и неподвижно, словно статуи. Их автоматы теперь лежали на коленях, дула смотрели на меня. Третий вел машину, лихо швыряя ее по разбитой лесной дороге.
Мой разум, затуманенный адской смесью последствий чертового «лекарства», пытался нащупать хоть какую-то точку отсчёта. Эти люди убили охранников. Холодно, профессионально, без раздумий. Они не похожи на людей Артёма Сергеевича — они уж точно не стали бы называть меня «клиентом». Либо Артём Сергеевич не тот, за кого себя выдавал.
— Кто вы? — хрипло выдавил я, и собственный голос показался мне чужим.
Тот, что сидел ближе, медленно повернул ко мне голову. Из-под балаклавы виднелись лишь глаза — светлые, ледяные, без единой эмоции.
— Заткнись, дед, — беззлобно бросил один из киллеров. — Тогда доедешь до места живым и здоровым.
В его голосе не было ни угрозы, ни успокоения — просто констатация факта. Я был вещью. Ценным грузом, который нужно было доставить из точки А в точку Б. И точка Б, судя по всему, была куда страшнее тюремной камеры, из которой меня только что так эффектно «спасли».
Машина резко затормозила, и меня швырнуло вперед. Водитель что-то неразборчиво бросил своим людям. Один из них, не говоря ни слова, наклонился ко мне, в его руке блеснул металлический шприц.
— Стой — прохрипел я, завидев эту гадскую штуковину. — Что это? — Я попытался отползти, но мое тело до сих пор не совсем отошло от той, первой инъекции.
— Успокоительное. Для твоего же блага. Дорога дальняя.
Укол был быстрым и точным, в шею. Холодок тут же пополз по венам, выжигая остатки паники и ярости. Мир поплыл, края зрения залепило «серой ватой». Я почувствовал, как меня переворачивают и заталкивают во что-то тёплое и мягкое, похожее на спальник.
Последнее, что я услышал перед тем, как сознание окончательно отключилось, был обрывок фразы, брошенной тем же ледяным голосом:
— … да, забрали. Груз в порядке. Будем на месте в…
Сознание уплыло, не в силах больше удерживать ни одной, даже самой маленькой мысли. Я провалился в черный бездонный колодец, где не было ни страха, ни боли, только полное, абсолютное ничто. Сколько я пробыл в таком состоянии — не знаю. Минуты? Часы? Дни? Полное неведение…
Возвращение было мучительным и постепенным. Сперва я ощутил вибрацию, сквозь которую пробивался ровный гул двигателя авто. Потом вернулось чувство тела — ломота в костях, ноющая боль в боку, тупая тяжесть во всех мышцах. Я все еще лежал на чем-то мягком, в тесном и душном пространстве. Откуда-то доносились приглушенные голоса.
Я попытался пошевелить рукой, но понял, что связан. Руки, как и ноги были стянуты пластиковыми хомутами. До меня доносились обрывки разговора:
— … пересаживаемся на «буханку» в заданной точке. Эту — затопим в озере, — произнёс уже знакомый мне голос, тот самый, ледяной.
— Жалко машину… — пробурчал второй, показавшийся мне более молодым. — Хорошая ведь тачка! Зачем топить? Может припрячем где, а? Глядишь, еще для чего сгодится…
— Заткнись, придурок! Сказано утопить — значит утопим! Как клиент?
— В отключке. Я ему такую дозу вкатил…
— Ну, ты и дебил! — опять недовольно процедил «старший киллер». — Тебе для чего инструкции давали? Чтобы ими подтереться? Дед старый, от передоза скопытиться может. А за это неустойку со всех нас слупят… Иди проверь, как он там.
Я заставил себя дышать ровно и глубоко, изображая беспамятство. Сердце колотилось где-то «в горле», но вколотый похитителями «препарат» все еще держал его в тисках, не давая «легкой» панике перерасти во что-то большее. Значит, меня похитили. Но кто? И зачем? Кому понадобился больной немощный старикан, которого везли в больницу?
Я почувствовал рядом чужое присутствие и расслабился, как мог, изображая натуральный «овощ». Киллер рассматривал меня недолго, и через несколько секунд вернулся на место.
— Нормально — живой твой старикан.
— Он такой же мой, как и твой! — отрезал «старший». — А бабосиков за него уплачено нормально! Так что думай в следующий раз башкой, а не жопой!
Микроавтобус сбавил ход где-то через час. Он рычаще затормозил и заглох. Скрипнули двери. Послышались шаги, вроде как по гравию, потом голоса. Я рефлекторно зажмурился, когда свет ударил в щель — это открыли заднюю дверь.
Меня вытащили за ремни того самого спальника, в который меня и упаковали. Затем грубо переложили на скрипящий брезент. Холодный ночной воздух обжег легкие, пахло хвоей, болотом и дизельным выхлопом. Сквозь прищуренные веки я увидел обрывок темного неба с редкими звездами и черные силуэты деревьев.
— Тащим его в «буханку», быстрее! — скомандовал всё тот «ледяной» голос.
Двое человек — молодой и водитель, подхватили брезент и понесли мою тушку к другому автомобилю, в который меня и швырнули на жесткий пол в салоне, да еще и ногами вперед. Дверь захлопнулась, забрав последний кусочек внешнего мира. Заверещал стартер, двигатель зарычал, и УАЗик рванул с места, подбрасывая меня на колдобинах.
Лежать было невыносимо больно — мне в бок уткнулся какой-то острый угол. Я осторожно, сантиметр за сантиметром, попытался перевернуться на бок, чтобы уменьшить боль. Кое как, но мне это удалось. Мои «попутчики» и водитель на этот раз ехали молча. Так что я даже умудрился провалиться в некую дрёму — моему ветхому организму нужен был хоть какой-то отдых.
Я очнулся от резкого толчка. Машина остановилась. Снаружи доносился шум — не природный, а промышленный. Глухой, мощный гул, металлический лязг, приглушенные гудки. Мы были где-то на заводе или на стройплощадке.
Двери распахнулись. Меня сначала вытащили из спальника, а затем и из машины. После чего поставили на колени на холодный, маслянистый бетон. Я едва удержался, чтобы не рухнуть лицом вниз. Мы находились внутри огромного ангара или цеха. Высоко под потолком тускло горели несколько ламп, отбрасывая длинные уродливые тени. В воздухе висела едкая взвесь металлической пыли, машинного масла и еще чего-то едкого, химического.
Передо мной, на груде ящиков, сидел человек. Он был в темном дорогом костюме, и его начищенные до зеркального блеска туфли резко контрастировали с грязным полом. Да и вообще он резко контрастировал со всем окружением — слишком дорого-богато был выряжен для такой-то дыры.
Он медленно поднял на меня глаза. В них плескалась неприкрытая злоба и ненависть. Я прямо-таки физически ощущал, как он, буквально, купает меня в своих негативных эмоциях. Мне даже на секунду показалось, что это возвратился ко мне мой ментальный дар… Но, нет — мне это только казалось.
— Так вот ты какой, северный олень… — произнёс лощёный утырок, буравя меня тяжёлым взглядом. — Тебе действительно сто лет? — неожиданно спросил он.
— А так не видно? — хрипло ответил я.
Человек в костюме усмехнулся. Усмешка была холодной, как сталь, и неприятной, как скрип куском пенопласта по стеклу.
— Видно. Ещё как видно. Просто не верится, что именно ты, вот этот дряхлый ходячий труп, сумел… убить моего сына… — наконец выдохнул он. — Да еще и с его приятелем. А они временами таких быков уделывали, что я диву давался…
Он спрыгнул с ящиков и медленно подошел ко мне, его туфли гулко стучали по бетону. Он остановился в шаге, заложив руки за спину, и снова окинул меня тем же изучающим, презрительным взглядом.
— Догадался, кто я? — резко бросил он.
— Я старый, но пока еще не идиот, — пытаясь совладать с дрожью в ослабевших ногах, хрипло прокаркал я. — Ты — Ремизов, грёбаный олигарх, засунувший меня на нары. Но, видимо, и этого тебе показалось мало.
— Мало! — рявкнул олигарх. — Я всё не мог понять, как тебе это удалось, — продолжил Ремизов. — Ты уже давно должен был сдохнуть…
— Так мне не много осталось, — прохрипел я. — Я уже давно никому не опасен. Я просто больной старик…
— Я тоже поначалу так думал… Считал, что просто повезло… И тогда я решил превратить твою оставшуюся жизнь в ад, хоть тебе и немного осталось… Но когда ты выжил опять, а затем отправил на тот свет еще пару тюремных дебилов… Я понял, что с тобой что-то не так… А когда мне удалось заполучить из «конторы» личное дело с твоим послужным списком… Скажу честно — ты, старый, сумел меня удивить! СМЕРШ-НКВД-МГБ-КГБ. А часть информации о тебе мне так и не удалось добыть, даже не смотря на все мои связи — она до сих пор находится под грифом «совершенно секретно»! И я тогда понял, что тюрьмой тебя не сломать… Нет… Все те урки, что пытались тебя завалить — сущие младенцы! Кто ты, старик? Похоже, что тебе благоволит, — он усмехнулся, — либо боится сама Смерть, раз ты никак не можешь откинуться. Скажи честно, ведь ты же хотел отправиться на вечный покой? Хотел, скажи?
Ноги от долгого стояния коленями на бетонном полу отнимались, тело свинцово ныло, но внутри уже закипала настоящая боевая ярость, которая позволяла мне вынести и не такое. Но этот лощёный поц сумел удивить меня не меньше, чем я его. Всё-таки этот гад не зря забрался на вершину «пищевой цепочки».
Он как-то сумел разглядеть, что говорит не только с дряхлым стариком. Он не всё понял, но главное — что я до сих пор, не смотря на дряхлость, являюсь смертельным оружием. Оружием, которое забыли, списали, но которое, как оказалось, все еще может неплохо и точно стрелять.
— Хотел. Как не хотеть, когда ты одинокий и больной старик? — Я не стал этого скрывать, потому, как не видел в этом признании особого смысла. — Каждый божий день просил Смерть меня прибрать, и даровать этот пресловутый «вечный покой». Но, видимо, я столько нагрешил, что даже в аду мне тёплого местечка не нашлось. — Я криво улыбнулся. — Я, конечно, всё-равно сдохну, только не тогда и не так, как этого хочешь ты! — выплюнул я напоследок. — Можешь считать это моим пророчеством! — И я хрипло расхохотался лощеному утырку прямо в лицо.
Ремизов с интересом наклонил голову.
— А как бы ты хотел? Красиво? Под салют и с почестями? Нет, старикан, — зашипел он, глядя мне в глаза, — тебя никто не вспомнит. Даже твоя родня! Ты сгниёшь в безымянной могиле! Твоя смерть будет тихой и никому не интересной. Как смерть раздавленного башмаком таракана. — Он сделал шаг ближе, и его лицо, гладкое от дорогого ухода, исказилось гримасой любопытства и брезгливости. — Но перед этим ты мне всё расскажешь… Всё! И главное — что ты такое?
Я перевел взгляд с его отполированных туфель на глаза, в которых плескалась ненависть, смешанная с жадным, ненасытным любопытством.
— Что я такое? — хрипло повторил я, давая себе секунду, чтобы собраться. — Я — твоя ошибка, Ремизов. Ошибка, которую ты, и такие, как ты, совершили, решив, что мир устроен до безобразия просто. Что есть сильные, которые всё могут, и слабые, которых можно ломать. Я — напоминание. О том, что некоторые вещи не ломаются. Они просто ждут своего часа.
— Не философствуй, старый хрен! — Олигарх рванулся ко мне, замахиваясь кулаком. Но он неожиданно сдержался от удара, остановив руку в сантиметре от моего лица. От него пахло дорогим парфюмом, и проступающим сквозь этот изысканный запах холодным потом. — Я не для этого тебя сюда привез, мразь! Говори! Как ты это делаешь? Как ты выживаешь? Что ты знаешь? Ты должен был сдохнуть еще в первую неделю!
Я медленно, с усилием, повернул голову, окидывая взглядом ангар, выискивая в тенях контуры его охраны, оценивая расстояния. Старые привычки, выжженные в подкорке, оживали сами собой.
— Видишь ли, в чем дело… — Я сделал паузу, чтобы сглотнуть комок, стоявший в горле. — Когда-то меня готовили тихо и эффективно убирать всяких-разных тварей, мешающих нормальным людям спокойно жить… Сначала фрицев, пришедших на нашу землю, потом их прихвостней, затихарившихся в лесах, а затем всяких долбанных уродов-отморозков… Ну, примерно таких, как ты… Но меня учили не только убивать. Меня учили терпеть. Ждать. И… — Я посмотрел ему прямо в глаза, — и принимать даже невыносимую боль как данность. Как дождь или ветер, с которыми невозможно соперничать. Их можно только переждать… Ты хотел превратить мою жизнь в ад? — Я хрипло рассмеялся. — Милый мальчик, я уже давно в аду! Тюрьма после этого ада — как курорт!
После этих слов Ремизов отступил на шаг. В его глазах мелькнуло не просто раздражение, а тень того самого страха, который он так тщательно скрывал под маской всесилия. Он боялся не меня — дряхлого старика. Он боялся непознанного, того, что не укладывалось в его картину мира, где всё покупается и продается.
— Ты не умираешь не просто так… — прошептал он, сжимая кулаки. — Значит, есть причина. Секрет? Или технология? Что? Говори!
В этот момент где-то вдали громко звякнула металлическая дверь, и по цеху прокатились торопливые, нервные шаги. К Ремизову подбежал один из его людей и что-то быстро и тихо проговорил ему на ухо. Выражение лица олигарха мгновенно сменилось. Ярость и любопытство были вытеснены холодной, прагматичной настороженностью. Он бросил на меня быстрый, колющий взгляд.
— Кажется, твои «приятели» нашли нас быстрее, чем я планировал, — процедил он. — У нас гости. Нежданные. — Ремезов повернулся к охране. — Его — погрузить в машину! Быстро! Мне еще нужны его ответы.



Глава 6

Меня грубо подхватили под мышки двое охранников и, волоком, по бетонному полу, поволокли к двери. Ремизов нервно поправлял манжеты, отдавая тихие, отрывистые приказы своим людям. Ангар ожил, зазвучали тревожные голоса, затрещали рации.
Меня втолкнули на заднее сиденье черного внедорожника. Рядом устроился один из охранников, массивный, с каменным лицом. Другой сел за руль. Ремизов — на пассажирское сиденье спереди.
— Гони! — бросил он, не оборачиваясь. — Сначала оторвёмся, а затем — на запасную точку!
Двигатель взревел, и машина рванула с места, вылетая из ворот ангара. Мы неслись по промышленной зоне, сворачивая с одной пустынной улицы на другую. Водитель лихо работал рулем, но сквозь шум мотора и свист ветра уже пробивался другой звук — настойчивый, растущий гул других, преследующих нас автомобилей.
— Не отстают, босс, — буркнул водитель, бросая взгляд в зеркало. — Похоже наше прикрытие уработали, гады!
Ремизов обернулся, его взгляд скользнул по мне, полный ненависти, и утонул в наблюдении за погоней. По стеклу рядом с моей головой вдруг дробно застучали «капли». Но это был не дождь — пули. Охранник рядом со мной рывком пригнул мою голову вниз.
— Прибавь ходу! — приказал олигарх водителю. — Дай мне ствол! — требовательно рявкнул Ремизов, протягивая руку назад. Охранник послушно сунул ему в ладонь пистолет.
Внедорожник вильнул на развилке, пытаясь уйти от преследования, и резко вынесся на мост. Река внизу вилась темной и холодной лентой. Однако впереди, на другом конце моста, возник еще один автомобиль, перекрывая выезд. Ловушка сработала — сзади подпирали преследователи, впереди дорога тоже была закрыта.
— Прорывайся! — истошно закричал Ремизов.
Но было поздно. Водитель уже резко дернул руль, пытаясь развернуться, но на скользком, покрытой утренней росой асфальте машину понесло. Раздался оглушительный треск ломающегося ограждения, и мир перевернулся. Несколько ударов, сокрушающих металл и стекло, и ледяная вода хлынула внутрь.
Удар был сильным. Я видел, как голова водителя мощно разворотила боковое стекло, и он замер. Вода быстро прибывала, холодная, как сама смерть. Ремизов и охранник, сидевший рядом со мной, отчаянно пытались что-то делать, били стекла, матерились, пытаясь выплыть из стремительно погружающегося в реку джипа.
Я тоже попытался дернуться, но мои связанные руки оставляли совсем мало места для манёвра. А разорвать прочные путы я не мог. Темнота сдавила виски. Легкие горели, требуя воздуха. Последнее, что я почувствовал перед тем, как сознание уплыло, — это тишину, наступающую сквозь хаос, и ледяное объятие реки.
* * *
Я очнулся от ровного, спокойного треска. Я сначала не разобрался, что это, но через мгновение понял — это трещат дрова в печке. Воздух был густой, теплый, ароматно пахло дымком старой древесиной, вареньем и еще чем-то лекарственным. Я лежал на узкой, но мягкой кровати под стеганым лоскутным одеялом. Каждая клеточка тела ныла, отдаваясь тупой болью в висках.
Я медленно перевел взгляд. Низкий бревенчатый потолок. Занавески в мелкий цветочек. А в старом кресле у большой русской печи сидела старушка. Благообразная, в простом темном платье, с тёплой шалью на плечах. Она что-то тихо вязала на спицах, ее движения были точными и неторопливыми. Казалось, так она сидела здесь вечность, ожидая, пока я проснусь.
Я немного пошевелился. Она тут же подняла на меня спокойные, ясные глаза.
— Ну, вот и хорошо, касатик, — сказала она голосом, в котором мне послышалась мудрость бесконечных лет, — что очнулся. Не шевелися пока. Сильно уж потрепала тебя речная стремнина…
Я хотел спросить, где я и что со мной произошло, но из горла вырвался лишь хриплый, болезненный стон. Боль, тупая и разлитая по всему телу, накрыла меня новой волной. Перед глазами заплясали 'мушки, а потолок пустился в хоровод. Я зажмурился, пытаясь переждать этот неприятный и болезненный приступ.
— Терпи, милок, терпи, — послышался надтреснутый, но удивительно твердый голос. Я открыл глаза и увидел, как старушка отложила вязание и приблизилась ко мне. Ее движения были бесшумными и плавными, словно она не шла, а скользила над выскобленным едва ли не добела деревянным полом. В ее бездонных, словно два темных озера, глазах читалось спокойствие, которое показалось мне сверхъестественным после только что пережитого хаоса.
Она наклонилась ко мне, и я почувствовал смесь запахов: сушеных трав и грибов, воска и чего-то древнего, забытого — словно пыль со старинных манускриптов. Ее пальцы, сухие и узловатые, как корни старого дерева, коснулись моего лба. Прикосновение было легким, почти невесомым, но по моему телу сразу же пробежали мурашки. Мне показалось, будто от ее пальцев исходит едва заметное тепло, и странное ощущение — будто кто-то заглядывает мне прямо в душу, прекрасно наблюдая все мои страхи и боль.
Мысли о Ремизове, об аварии, о ледяной воде смешались с этим жутковатым, ирреальным ощущением. Где я? Как она меня нашла? Как донесла до своего дома? Почему не вызвала врачей и милицию? Ее бесстрастное, все понимающее лицо внезапно показалось мне не ликом доброй бабушки, а маской чего-то гораздо более древнего и таинственного. Суеверный страх, острый и холодный, кольнул меня острее телесной боли.
«Ведьма?» — мельком пронеслось в воспаленном сознании. —
Она будто прочла мои мысли. В уголках ее глаз собрались лучики морщин, сложившиеся в подобие иронической усмешки.
— Не бойся, касатик, не съем, — произнесла она, и ее голос зазвучал так, будто доносился из-под земли. — Давно уже таким не занимаюсь… — И она весело хихикнула в сухой кулачок.
Вот и поди, пойми, шутит она или…
— Твою душу и тело река отринула, видать, на роду другое у тебя написано. Вот только странно, что я никак разглядеть этого не могу… — Задумчиво наморщила она лоб. — Значит, не твой еще час. А я уж как могу, тело твоё подлатаю.
Не говоря больше ни слова, она отошла к печи, где на железной плитке стоял старый, почерневший от времени чугунок. Она зачерпнула из него деревянной ложкой густую, темную жидкость, пахнущую полынью и чем-то горьким. Вернувшись, она одной рукой придержала мою голову, а другой поднесла ложку к моим губам.
— Пей, касатик. Горько, но жизнь потом слаще казаться будет, — скомандовала она тоном, не терпящим возражений.
Отвар и впрямь был ужасно горьким. Я скривился, едва сглотнув, но по телу тут же разлилось тепло, почти жар, боль в висках отступила, сменяясь тяжелой, дремотной расслабленностью. Мысли начали путаться.
Затем она достала из скрытую в складках безразмерной юбки небольшую берестяную коробочку. Внутри лежала густая, темная мазь. Старушка принялась втирать ее в мои запястья, где еще краснели следы от веревок, и в виски. Ее прикосновения были ритмичными и уверенными, она что-то бормотала себе под нос на непонятном, певучем языке, похожем на старорусский.
Казалось, всё вокруг наполнилась шепотом, звучашим в унисон с её бормотанием — треск поленьев в печке, шелест листьев за окном деревья, скрип половиц, тих шебуршание мышей в подполе. Я засыпал. Проваливался в глубокий, бездонный сон, и мне снилось, будто я до сих пор лежу на дне реки, а над водой склонилось лицо этой старухи, огромное, как луна, и ее глаза-озера смотрят в самую мою глубь. И сквозь воду доносится ее голос: «Спи, касатик, спи. Заживает. Затягивается. Твое еще впереди».
Я приходил в себя медленно, словно всплывая с огромной глубины. Каждый раз, пробуждаясь, я заставал ее возле печи: то помешивающую тот самый горький отвар, то разминающую в ступе засушенные травы, от которых воздух становился густым и пряным. Прошло уже несколько дней, а может, всего один — время здесь текло как-то по-иному, замедленно и плавно, словно подчиняясь ритму, заведённому этой старушкой.
Боль отступила, сменившись ужасной слабостью. Я даже моргать мог с трудом, а не то что с кровати встать. Я лежал и наблюдал за хозяйкой избы, а в голове роились тревожные, обрывочные мысли. Да и те двигались настолько вяло и апатично, словно являлись продолжением моего полного физического бессилия.
Пока я находился здесь — больше в избушке не появился ни один живой человек. Как же тогда она одна, хрупкая с виду старушенция, вытащила меня из реки? Эта мысль не давала мне покоя. И почему никто не ищет меня? Ни люди Артёма Сергеевича из «конторы», ни тюремщики, ни милиция, ни даже люди Ремизова? Словно мир за стенами этой избы перестал существовать.
Мой взгляд скользил по углам, выискивая… что? Помело? Ступу? Древние руны, символические знаки на дверях и окнах? Но я ничего не находил — ведь этом мир совсем иной, не знающий магии. Вместо этого я видел пучки сушеного зверобоя и душицы, аккуратно развешанные под потолком, горшок с геранью на подоконнике, расшитые петухами полотенца. Все как у всех. Вернее, как когда-то было у деревенских бабок-знахарок в моём далёком детстве.
Но, всё-таки, были и другие детали. Пусть, не сразу, но я их приметил. На полке, рядом с банками варенья, стояли склянки с мутными жидкостями и сушеными кореньями причудливой формы. То тут, то там взгляд падал на плетёные амулеты и обереги. Хотя, в общем-то, тоже ничего необычного.
Но главное — ее взгляд. Эти темные, проницательные глаза, видевшие, казалось, не меня, а что-то сквозь меня. Она знала, о чем я думаю, еще до того, как я успевал открыть рот. Прямо, как мой ментальный дар, в том, волшебном мире, который я безвозвратно потерял… Или никогда там не был, а мне все привиделось в момент клинической смерти.
В очередной раз она подошла ко мне с той самой берестяной коробочкой.
— Поворачивайся на бок, милок, спинку нужно прогреть, — скомандовала она.
Я послушно повиновался — мне постепенно становилось всё лучше и лучше. Ее пальцы, горячие, почти обжигающие, касались моей спины, и я вздрагивал, чувствуя боль от множественных ушибов. Она что-то буркнула себе под нос, и затем на кожу легло теплое месиво. Запах был смолистым, хвойным, с примесью какой-то незнакомой горечи.
— Ребра тебе поправила, — заметила она, втирая мазь круговыми ритмичными движениями, — они не сломаны были — всего лишь треснули. А вот душа… душа твоя, касатик, помята куда сильнее тела.
От ее прикосновений и временами неразборчивых слов боль действительно отступала, растворяясь в волне приятного тепла. Как-то раз она принесла не мазь, а странный предмет — гладкий темный камень, отполированный до блеска, похожий на гальку, но тяжелый и теплый на ощупь.
— На «солнышко» положи, милок — сказала она. — И уйдет твоя тревога.
Я, скептик до мозга костей, прошедший огонь, воду и медные трубы, послушно принял камень и положил на солнечное сплетение. И о чудо — уже давно сжатый в нервных тисках внутренний комок начал расслабляться. Я смотрел на старуху широко раскрытыми глазами, и она, поймав мой взгляд, лишь печально усмехнулась:
— Земля всё помнит и всё лечит. Люди забыли, а камни — нет.
И снова это двойственное чувство: безмерная благодарность за облегчение и думки, что для обычного мира, куда я вернулся, все это ненормально, неправильно, не вписывается в общую картину. Она не просто знает травы. Она знает что-то еще. Что-то древнее и пугающее. Она не просто знахарка, она — настоящая ведьма. Ведающая сокровенные тайны, недоступные простым смертным.
Дни текли медленно, сливаясь в череду дремы, травяных отваров и ритуалов с мазями. Как-то раз у меня поднялась температура. Ломота в костях сменилась огненным жаром. Я метался в бреду, перед моими глазами проплывали знакомые лица: Кощея, товарища Сталина и Берии, Петра Петровича (он же Александр Дмитрич) — моего бывшего командира и в том, и в этом мире, профессора Виноградова, полковника Легиона и неразлучных Бима и Бома.
Старушка, понаблюдав за мной некоторое время, отошла в самый темный угол избы и достала оттуда запыленную глиняную миску, корявую и слегка треснувшую. Она наполнила её дождевой водой, собранной, как она позже расскажет, «в полнолуние, на убывающую луну».
Бабка долго стояла над этой водой, что-то шепча над ней, а затем провела над поверхностью руками. Моему измученному сознанию показалось, будто вода в миске на мгновение вскипела, а затем вспыхнула тусклым серебристым светом. Без лишних слов она омыла мне этой водой виски и грудь.
Жар отступил почти мгновенно, словно его и не было, разогнав плоды моего воспаленного сознания. Хотя я, признаюсь честно, был очень рад еще раз повстречаться со своими друзьями и боевыми соратниками. Пусть даже и в такой странной форме. После этого я моментально заснул с одной мыслью, что это было уже не знахарство — это было настоящее колдовство.
В другой раз я проснулся от странного заунывного звука. Старушка стояла на полу на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону. Перед ней на полу был рассыпан какой-то порошок, дорожки которого складывались в причудливые узоры, напоминающие лабиринт.
Она не пела, а «подвывала» — низкий, вибрирующий звук, от которого дребезжало стекло в оконце и сковородка на печи. Воздух в избе стал густым, насыщенным, им было трудно дышать. Мне казалось, что этот «вой» входит прямо в меня, вытесняя не только боль, но вместе с ней и что-то еще…
Я зажмурился, притворившись спящим, лишь бы не видеть этого. Когда я рискнул открыть глаза, узора на полу уже не было, а старушка спокойно помешивала варево в горшке, словно ничего и не происходило. Ну и я, стал быть, тоже притворился, что ничего не видел. Но, как мне кажется, она знала, как всё было.
Как-то вечером, когда сгустились сумерки, она зажгла одну-единственную свечу, сделанную, как я успел заметить, из темного воска. Поставила ее между мной и стеной.
— Смотри, — тихо сказала она, ее глаза в полумраке казались абсолютно черными.
Я посмотрел на свою тень, колеблющуюся на бревнах. И тогда она провела рукой между свечой и стеной. Моя тень… дернулась. Она повторила движение — и тень взмахнула рукой, хотя я лежал недвижимо и не шевелил руками. Старушка водила руками, и моя тень на стене извивалась, вытягивалась и сжималась, живая и абсолютно послушная её воле.
— Видишь? — свистяще прошептала она. — Все взаимосвязано. Тело, дух и его отражение. Сейчас я выпрямляю твою судьбу, выбитую из привычной колеи. Чтобы не ходил ты перекошенным и перекрученным, как Лихо Одноглазое.
Я не понимал, что и как она делает. Я видел лишь, как моя собственная тень выпрямляется, а ее движения становятся плавными и уверенными, как у того меня — старика Хоттабыча, которым я был… Или не был… И странное дело — из меня уходила какая-то внутренняя, глубокая боль, которую я даже не осознавал.
А эта бабка-знахарка, похоже, могла управлять самой сутью человека, его «отпечатком» в этом мире. После этого сомнений у меня не осталось. Она была ведьмой. И я был полностью в ее власти.
Однажды утром, когда старушка куда-то ушла, то ли в лес за травами, то ли еще по какой надобности, оставив меня наедине с тихим потрескиванием печи, в избу вошел он. Дверь отворилась бесшумно, и на пороге возник огромный, угольного цвета кот. Его шерсть отливала синевой, а глаза, ярко-желтые и раскосые, смерили меня оценивающим, умным взглядом. Он прошелся по избе гордой, властной походкой, точно хозяин, вернувшийся с долгой прогулки, и запрыгнул на лавку, усаживаясь в позе сфинкса.
Я замер, вперившись в него. Во-первых, коты таких размеров явно не водятся в дикой природе. Да и искусственно выведенных животных такого размера я не наблюдал. Во-вторых, в его глазах блестел не звериный, а человеческий, вернее, разумный взгляд. И в-третьих… в-третьих, во мне что-то ёкнуло. Глубоко и тревожно. Что-то невероятно знакомое.
Кот лизнул лапу, провел ею по уху и обернул на меня свой пронзительный взор. Его пасть растянулась в подобии ухмылки.
— Мессир! Мессир! Вы что, меня не узнаете? — Раздался прямо в моей голове знакомый, ироничный и чуть тягучий голос.
Сердце у меня замерло, а потом заколотилось с такой силой, что я испугался, как бы меня не накрыл сердечный приступ. Ведь это был он… Он! Мой неразлучный спутник, мой друг, мой соратник, моя живая тень из того мира, который я считал навсегда утраченным сном. Тот, кто всегда болтался у меня под ногами, давая временами едкие, но точные комментарии ко всему происходящему.
— Грималкин? — выдохнул я, и голос мой сорвался на шепот. — Это… ты? Точно ты? Или я опять брежу наяву?



Глава 7

— Ну, а кто же еще, мессир? — довольно щурясь, проурчал говорящий кот уже вслух. — А то я боялся, что никогда не сумею вас разыскать. Но тот, кто вас сюда засунул — просчитался. Он просто не принял меня в расчёт!
Кот спрыгнул с лавки и грациозно подскочил к кровати, уткнувшись холодным влажным носом мне в щеку. Его мурлыканье было похоже на работу маленького, но мощного двигателя. Его теплое прикосновение успокоило последние остатки боли, а зарывшись в его мягкую шесть лицом, я почувствовал себя совершенно здоровым. Только до сих пор я оставался старым и немощным.
— Но… как ты оказался здесь? Этот мир… он же… — Я замялся, не зная, как сформулировать свои сомнения. А вдруг я все же поехал крышей? И никакого говорящего кота здесь нет, как и старухи-ведьмы…
— Вы хотите сказать, мессир, что этот мир — немагический? — закончил за меня Грималкин, снова запрыгивая на лавку и принимаясь вылизывать другой бок.
Мне ничего не оставалось, как согласно мотнуть головой.
— Не всё так просто, как кажется, мессир, — произнёс кот. — Да, в целом магия здесь отсутствует. Довольно скучноватое местечко, энергии мало, да и пахнет неприятно — какой-то запредельной тоской.
Это кот верно приметил, всё время нахождения здесь меня заедала самая настоящая тоска.
— Но есть и тут островки… ну, знаете, нормальной жизни. — Кот кивком указал мордой в сторону двери, куда ушла старуха. — Она из таких. Из тех, кто помнит и может…
— Ведьма она, — прошептал я, — вот и весь сказ. Но я ей благодарен за спасение…
Кот фыркнул.
— Словечко-то какое грубое, ведьма. Вот моя бывшая хозяйка — Стрига, та точно ведьмой была. А это — Ведунья. Она не колдует, она… ведает — разговаривает с миром: с солнцем, с ветром, с землёй, с травами, с камнями, с водой, с тенями. А они ей отвечают. Это не магия в привычном понимании, это нечто гораздо более древнее и основательное.
— А тебя она видит? Слышит? — спросил я, всё еще не в силах поверить, что мой говорящий не только умудрился меня найти, но и, похоже, чувствует себя здесь почти как дома.
— Видит, слышит и даже кормит, — с достоинством ответил Грималкин. — Она-то сразу поняла, кто я такой. Что не простой кот, а из достопочтенного семейства Грималкиных. Она, оказывается, многих моих родственничков лично знает… Мы с ней за то время, пока вы, мессир, в бреду валялись, много чего интересного обсудили…
Раздался скрип двери, и на пороге появилась сама хозяйка. Увидев кота на лавке и мое вытянутое от удивления лицо, она лишь улыбнулась своей мудрой, ироничной улыбкой.
— Встретились, наконец, как я погляжу? — спокойно сказала она, ставя на стол корзину, полную свежих трав. — Хорошо. А кот по тебе сильно скучал. Ибо, по-другому дорогу ко мне не найти…
Грималкин поднял голову и самодовольно урчал. Я переводил взгляд с него на ведьму и обратно. Мир, который я знал, рухнул окончательно. Но на его обломках возник другой, гораздо более странный, пугающий и, в то же время, невероятно настоящий. И теперь я понимал, мне предстояло заново узнать правила этого нового-старого мира. Потому что всё, что меня окружало, как-то не укладывалось в моей голове.
Я молча наблюдал, как старуха — нет, ведунья — разбирала принесенные травы, раскладывая их пучками на грубом деревянном столе. Ее движения были точными, выверенными, будто она не просто сортировала растения, а расставляла древние, могущественные символы. Воздух наполнился горьковато-сладким ароматом полыни, мяты и чего-то совсем незнакомого.
Грималкин, довольный произведенным эффектом, сладко потянулся, вонзив когти в крепкую древесину лавки.
— Так что же это за место? — наконец выдавил я, обращаясь больше к коту, чем к хозяйке. С ней я пока не решался заговорить напрямую. — И как я здесь оказался?
— Мост, — просто сказала ведунья, не оборачиваясь. — Место, где ткань вашего… немагического мира… истончилась и переплелась с другими. Таких точек мало, но они есть. Обычные люди проходят сквозь них, ничего не замечая. А такие, как ты… или твой хвостатый приятель… притягиваетесь к ним.
— Она говорит о резонансе душ, мессир, — важно добавил Грималкин, явно щеголяя тайными знаниями.
Говорящие коты из семейства Грималкиных — большая редкость. А ценность этих «дивных существ» заключается не только в их необыкновенных способностях, но и в знаниях, которых не найдёшь ни в одной библиотеке. Широко известный по сказкам Кот Ученый — тоже происходил из этой известной всему магическому миру семейки.
— Ваша душа, мессир, — продолжил говорящий кот, — искалеченная и лишённая привычных сил и могущества, по-настоящему страдала. А я просто услышал этот зов и последовал за ним. Было нелегко, — он брезгливо обтряхнул передние лапы, — пришлось идти через весьма неприятные владения…
Я попытался сесть, и на этот раз тело послушалось меня лучше. Слабость постепенно меня отпускала. Ведунья обернулась, держа в руках глиняную кружку, из которой валил густой пар. Она подошла ко мне и протянула это варево.
— Пей. Это укрепит твое тело и прояснит дух… Но она не сможет вернуть тебе утерянные силы.
Настой был горьким, но за горечью чувствовалась странная сладость и невероятная сила. С каждым глотком по телу разливалось живительное тепло, а туман в голове рассеивался, обнажая острые, как никогда, ощущения. Я вдруг явственно почувствовал, как по полу слабо тянет холодом от одной стены, а от другой, где печка, веет сухим теплом, как будто я стоял на полу босиком. Услышал тихий, едва уловимый шепот за окном — то ли ветер в листьях, то ли голоса самих деревьев.
Я посмотрел на свои руки — старые, покрытые коричневыми старческими пятнами и вздувшимися неопрятными венами. Но внутри меня разгоралась какая-то «энергия». Не магия прежнего мира, а что-то иное, глубинное и тихое. Прежний мир рухнул. Но теперь, глядя в спокойные глаза ведуньи и на самодовольную морду кота, я понимал, что это не конец — это было начало нового пути.
— Силы того мира, что ты знал, здесь действительно нет, — сказала ведунья, словно читая мои мысли. Она вернулась к столу и принялась толочь что-то в каменной ступе. — Здесь нет того яростного потока магии, что питал мир из которого ты пришёл. Но здесь есть другой — тихий, как жар углей под пеплом. Его не метают, как молнии. Его «слушают»…
— И чем же я теперь должен «слушать»? — голос мой звучал хрипло и скептически.
— Да ты уже всё это чувствуешь? Холод и жар от стен — дыхание дома. Шепот сада за окном. Ты думаешь, это просто ощущения? Это шепот. Ты был могущественным магом… почти богом… Асуром… Ты привык повелевать стихиями. Как же, потрясатель тверди… Но здесь им нельзя приказывать. Здесь их нужно услышать… и понять. А вместе с понимаем ты сумеешь проникнуть в саму суть… суть вещей… суть материи… суть самого мира!
Грималкин, свернувшись калачиком, мурлыкал, и его урчание казалось теперь частью этой странной симфонии дома.
— А что вообще со мной случилось? — Я потянул одеяло к подбородку — меня неожиданно пробил озноб. — Почему я опять стал старой и больной развалиной? Почему вернулся обратно, потеряв всю былую силу?
Ведунья повернулась ко мне, и в ее взгляде не было ни жалости, ни снисхождения. Была лишь спокойная, неумолимая ясность.
— Ты тот, чья душа, даже искалеченная и ослепленная, все еще способна услышать… И тот, кому мой многоуважаемый гость, — она кивнула на кота, — оказывает такое уважение. — Разве это не говорит о какой-то твоей ценности? Даже сейчас?
Я замолчал. Она была права. Грималкины не станут просто так тащиться через миры за первым встречным. Даже за своим бывшим хозяином. Значит, во мне было что-то, чего я сам в себе пока не видел и не чувствовал.
— Что же мне теперь делать? — спросил я уже тише, и в этом вопросе было не отчаяние, а робкая, едва зародившаяся надежда.
— Выздоравливать, — просто ответила ведунья. — Учиться чувствовать мир вокруг не как грубую материю, а как живую ткань. А там… посмотрим…. — Она снова улыбнулась своей мудрой, чуть насмешливой улыбкой. — А пока — отдыхай. И слушай. Это самое сложное! Это — самая первая ступень.
Я откинулся на подушки, закрыл глаза и попытался сделать то, что сказано. Не думать. Не анализировать. Не тосковать по утраченному. Просто слушать. Слушать ровное мурлыканье кота. Скрип половиц под легкими шагами ведуньи. Далекий шепот листьев за окном. Гудение старого дома, похожее на песню.
И понемногу хаос в душе начал утихать, уступая место странному, новому чувству — не силы, а принадлежности. Я был здесь не случайным путником, заблудившимся на самом краю мира. Я был… гостем. Возможно, даже учеником.
И это было куда страшнее и интереснее, чем любая магия, которую я знал прежде. Я лежал с закрытыми глазами, погруженный в эту новую, непривычную тишину, которая на самом деле была наполнена звуками. Это было похоже на настройку слуха. Я отфильтровывал привычный шум — собственное дыхание, биение сердца — и постарался услышать то, что скрывалось под ним. И мир начал отвечать.
Скрип половиц был не просто скрипом сухого дерева. Он был похож на усталый вздох старого существа, которое несет на себе тяжесть многих лет. Шепот за окном действительно складывался в слова, не человеческие, а скорее, ощущение слов — «спать», «ветер», «дождь». Мурлыканье Грималкина вибрировало не только в воздухе, но и, казалось, резонировало с чем-то глубоко внутри меня, убаюкивая панический страх и настраивая душу на новый лад.
Я даже не заметил, как уснул. Мой сон был глубоким и без сновидений, как погружение в темные, теплые воды родного источника. Впервые за долгое время я не видел во сне ни вспышек былого могущества, ни ужасов вернувшейся немощной старости.
Меня разбудил запах. Не горький настой, а дразнящий, аппетитный аромат тушеных овощей, щедро сдобренных пряными травами. Я открыл глаза. В хижине горел огонь в печи, и над ним висел котелок. Ведунья помешивала в нем варево деревянной ложкой на длинной рукояти. Грималкин сидел рядом, следя за процессом с невероятным вниманием, его хвост нервно подергивался.
— Время подкрепиться, — сказала она, не оборачиваясь. — Голод — тоже часть целительства. Но нельзя слушать мир с пустым желудком.
Она налила густую похлебку в глубокую миску и поднесла мне. Это была простая еда — овощи, зелень, немного крупы и мяса, но на вкус она показалась мне пищей богов. Каждый глоток возвращал меня к жизни лучше любого зелья.
— Спасибо, — прохрипел я, чувствуя, как сила по капле возвращается в мой ослабленный организм.
— Не благодари. Вселенная дает то, что необходимо. Моя задача — лишь правильно это приготовить, — она уселась напротив на лавку и принялась за свою порцию. — Ну, что, бывший Асур? Немного прояснилось в голове?
Этот «титул», которым она меня назвала, прозвучал как эхо из другого времени. Но сейчас он не вызывал ни гордости, ни боли. Он был просто констатацией факта, как кузнец, пахарь, человек или бог.
— Прояснилось, что ничего не прояснилось, — честно признался я. — Но паника ушла. Осталось… любопытство.
— Это хорошее начало, — кивнула она. — Любопытство — первый шаг к познанию, как самого себя, так и окружающего мира.
Грималкин, утолив свой интерес к кухне, запрыгнул ко мне на кровать и устроился на коленях, своим теплом согревая мои холодные ноги.
— Она права, мессир, — промурлыкал он. — Вы всегда были чересчур… шумным. Все эти вспышки света, грохот молний, орды некросозданий… Здесь это не работает. Здесь нужно быть тихим, незаметным. Как я, когда выслеживаю мышку.
Я невольно улыбнулся. Сравнение моего былого могущества с кошачьей охотой было поразительно точным.
— И что же я должен «выслеживать»?
— Себя, — вместо кота ответила ведунья. — Ты ищешь вовне то, что потерял внутри. Ты сражался с миром, пытаясь подчинить его себе, победить, принудить к послушанию, быть проводником твоей воли. Теперь мир предлагает тебе договор. Но чтобы его заключить, нужно сначала узнать, кто ты есть без всех своих «молний» и рангов одарённого.
Она встала и, подойдя к окну, распахнула ставни. В хижину ворвался поток свежего, прохладного воздуха, пахнущего садом и сырой землей.
— Скоро гроза, — сказала она. — Первая в твоей новой жизни. Послушай ее. Не как повелитель стихий, а как простой наблюдатель. Услышь, о чем поет дождь. Узнай, что рассказывает ветер. Считай это первым уроком.
Вскоре небо действительно потемнело, затянулось тяжелыми свинцовыми тучами. Первые капли упали на высохшую землю, и вскоре дождь мерно забарабанил по крыше. Я закрыл глаза, как и советовала ведунья, и просто слушал. Я слышал, как дождь стучит разными ритмами по листьям, по камню у порога, по деревянной кровле.
Ветер гудел в щелях, но это был не вой, а скорее, некий напев. И я вдруг поймал себя на мысли, что не просто слышу звуки. Я чувствую их, точно так же, как раньше мог читать мысли с помощью ментального дара. Я чувствовал радость земли, жадно впитывающей влагу. Нетерпение трав, тянущихся к небу. Грозную мощь грома, кующего что-то в небесной кузнице.
Это не было магией. Это было… соучастием? Нет — сопричастностью к окружающему меня миру. Я лежал с закрытыми глазами, и передо мной разворачивалась целая симфония, где каждый инструмент — капля, лист, порыв ветра — был важен и, самое главное, слышен.
Грималкин, почувствовав изменение в моем состоянии, перестал мурлыкать и насторожил уши, словно тоже пытался уловить ту музыку, что слышал я.
— Ну вот, — тихо произнесла ведунья. Она стояла у окна, наблюдая за мной, и в ее голосе прозвучало удовлетворение. — Он начал слушать. Не команды отдавать, а слушать.
Гром грянул где-то совсем близко, и я инстинктивно ждал, что мои пальцы сгребут эту энергию, сплетут ее в послушную молнию и швырнут обратно в небо, полностью послушную моей воле. Но ничего не произошло. Вместо этого я ощутил, как воздух сжимается и разряжается, могучую волну силы, что проносится сквозь все вокруг, не требуя подчинения, но предлагая ощутить ее масштаб.
Это было чем-то вроде смирения. Я и должен был ему научиться.
Дождь стих так же внезапно, как и начался. В хижине стало непривычно тихо, слышно было только, как с крыши стекают последние капли и падают в лужу с тихим плеском. Я открыл глаза. Мир за окном был начисто вымыт прошедшим дождём и неимоверно ярок. Каждая травинка сверкала, и воздух, напоенный озоном и запахом влажной земли, казался густым и сладким.
— И о чем же пел дождь, бывший Асур? — спросила ведунья, возвращаясь к огню, чтобы подбросить в печь еще пару полешек.
Я медленно сел, чувствуя непривычную легкость в теле — не от силы, а от отсутствия тяжелой, вечной готовности к смертельному бою.
— Он не пел о чем-то одном, — сказал я, удивляясь собственным словам. — Он пел обо всем сразу. О том, как вода утоляет жажду корней. О том, как смывает пыль с листьев. О том, как наполняет ручей, который спешит к реке…
Ведунья кивнула, и в уголках ее глаз собрались лучики мелких морщин — знак одобрения.
— Неплохо. Для первого раза. Ты слышал не заклинание, ты услышал саму жизнь. Такой, какой и задумал её Создатель. Это и есть самый древний язык, который тебе предстоит выучить.
Грималкин потянулся, встал и грациозно спрыгнул с кровати.
— А я слышал, как мышь под полом испугалась грома и побежала к своей норке, — деловито сообщил он. — Вы меня извините, но у меня тоже есть договор с миром, который нужно исполнить.
Он юркнул в щель у двери и исчез. Я остался наедине с ведуньей, с тишиной и с новым, странным чувством внутри. Это не было знанием. Это было ощущением двери, которую я лишь приоткрыл, а за ней простирались бескрайние, неизведанные земли.
— И что дальше, уважаемая? — спросил я.
— Дальше? — Она протянула мне мою же пустую миску. — Дальше — помой посуду. И принеси воды из ручья. Надо заварить чай. А потом, посмотрим, какие травы нам сегодня нужно собрать. Хватит уже пролёживать бока!
И в ее словах не было насмешки. А была простая и непреложная правда. Путь к познанию вселенной начинается с мытья своей миски, уборки в доме и сбора трав под чистым, промытым грозой небом. И это было куда мудрее, чем все мои былые войны.
И в глубине души, под грузом лет и усталости, что-то дрогнуло. Что-то маленькое и хрупкое, словно первый росток, пробивающийся сквозь толщу пепла. Я понял, что ведунья была не совсем права. Это было не начало нового пути. Это было возвращение домой. На самый старт. На самое начало. Туда, где все только начинается…



Глава 8

Я взял миску и вышел из хижины. Воздух действительно был густым и сладким, таким чистым, что каждый вдох казался глотком из холодного родника. Солнце, пробивавшееся сквозь рваные тучи, заливало лес ослепительным светом. Каждая капля воды на листьях папоротника превращалась в алмаз, а от земли поднимался густой, насыщенный пар — дыхание пробудившейся жизни.
Ручей оказался неподалеку. Он журчал громче обычного, вздувшийся от дождя, мутный и стремительный. Я зачерпнул воду и замер на мгновение, глядя на свое отражение в быстро несущейся струе. Оно было размытым, неузнаваемым — не лицо некогда грозного Асура, силовика-энергетика, повелителя некротических тварей, проклятого Кромкой, а лицо уставшего старика с седой бородой и спокойными, чего раньше никогда не было, глазами.
Когда я вернулся, ведунья уже разбирала пучки засушенных трав, разложив их на грубом деревянном столе. Грималкин сидел рядом, тщательно вылизывая лапу. Похоже, его договор с миром был успешно выполнен.
— Вода, — я поставил принесённое ведро у печи. — Чаю попьём?
Она кивнула, не глядя на меня:
— Возьми горсть мяты, что на подоконнике. И иван-чай, в синем мешочке.
Я делал все, что мне говорила ведунья, стараясь получить даже из этих простых действий настоящее удовольствие. Достать мяту, наслаждаясь её чудесным запахом. Насыпать иван-чай в глиняный заварник. Залить кипятком и наблюдать, как отдельные чаинки отдают цвет воде. Аромат поднялся в воздух — терпкий, цветочный, удивительно земной.
Мы пили чай молча. Тишина между нами была не неловкой, а наполненной молчаливым пониманием. Она не требовала слов. Я чувствовал, как тепло напитка растекается по телу, смывая последние следы внутреннего оцепенения. Ведунья отпила глоток, поставила чашку и внимательно посмотрела на меня.
— Твоя война закончилась, не потому что ты проиграл, — произнесла она вдруг. Ее голос был ровным, как поверхность озера в безветренный день. — Она закончилась, потому что ты устал в ней участвовать. И Вселенная это почувствовала. Ты перестал кричать — и наконец был услышан. Теперь вопрос в том, что ты будешь с этим делать?
— А что можно делать? — спросил я, и в моем вопросе не было вызова, лишь искреннее любопытство.
— Служить, — просто ответила она. — Не себе. Не славе. А вот этому. — Она широким жестом обвела хижину, лес за окном, все небо над головой. — Травинке, чтобы росла. Ручью, чтобы тек в нужном направлении. Дереву, чтобы выстояло в бурю. Служить самой Жизни.
Идея, которая еще вчера показалась бы мне унизительной ересью, теперь отозвалась внутри тихим, но ясным согласием. Что есть война? Попытка навязать свою волю миру. А что такое служба? Попытка понять его волю и помочь ей осуществиться. Это не слабость. Это сила иного порядка. Ну, так, как я её сейчас понимал.
— Ладно, хватит философии, — ведунья отодвинула чашку и встала. — Бери корзину. Пойдем, пока солнце высоко. Сегодня нам нужны зверобой и щавель. Один — для сердца, другой — для крови. Твоя кровь еще слишком густа от гнева, а сердце привыкло биться только в бою. Надо с этим что-то делать.
Я последовал за ней на опушку, залитую солнцем. Она шла легко, почти бесшумно, а я шел за ней, стараясь ступать так же. И снова я не пытался подчинить себе энергию земли или приказать ветру молчать. Я просто шел и смотрел. Смотрел, как ведунья наклоняется над растением, трогает лист, принюхивается, прежде чем сорвать. Она не брала, она принимала, как ценный дар.
И я попробовал. Опустился на колени перед кустом зверобоя, положил руку на землю у его корней. Я не требовал. Я ждал. И сквозь ладонь я снова ощутил тот же гул, то же могучее, размеренное биение — биение мира, который живет по своим законам. И в этот раз оно было не пугающим, а успокаивающим. Как будто огромное, мудрое существо положило свою ладонь на мое плечо и сказало: «Ты дома. Теперь ты свой».
И пока я собирал травы под ее неспешные указания («нет, этот лист еще слишком молодой, оставь его жить; а вот этот — в самый сок»), то самое хрупкое что-то внутри продолжало расти. Росток пробивался сквозь пепел прошлого, тянулся к солнцу настоящего. Это не был покой. Это было намерение. Тихая, но несокрушимая решимость научиться этому новому, древнему как мир, языку. Языку трав, дождя и тишины.
И это было куда сложнее, чем закручивать в узел глобальные энергии. И бесконечно правильнее.
Мы шли обратно по тропе, отмеченной солнечными зайчиками, пробивавшимися сквозь кружевную листву. Корзина, наполненная травой, пахла летом и медом. Я нес ее не как ношу, а как нечто драгоценное. Каждый шаг отдавался в моих ступнях не усталостью, а странной, новой связью с землей. Я не давил на нее, а словно прислушивался к ее упругой отдаче.
В хижине ведунья разложила собранное на грубом деревянном столе. Солнечный луч, падающий из окна, зажигал в каплях росы на листьях маленькие радуги.
— Теперь, — сказала она, — самое важное. Сила не в том, чтобы сорвать. Сила в том, чтобы сохранить. Смотри… — Она взяла пучок зверобоя и разложила его на чистой ткани тонким слоем. Ее движения были точными и бережливыми. — Слишком много солнца — убьешь дух растения. Слишком много тени — погубишь плоть. Нужен баланс. Как и во всем.
Я наблюдал, как она работает, и понимал, что это тоже своего рода боевое искусство. Только вместо того, чтобы ломать кости, ты поддерживаешь жизнь, помогаешь ей перейти в иную форму. Это была алхимия, основанная не на подавлении, а на сотрудничестве.
— Тебе показалось, что мытье посуды — это просто мытье посуды? — Она словно прочитала мои мысли, не отрываясь от работы. — Это урок смирения. А сбор трав — урок внимания. А заваривание чая… это уже будет урок благодарности. Ничто не дается просто так. Вселенная любит равновесие. Ты что-то получаешь — ты что-то отдаешь. Не кровью и железом, а вниманием и заботой.
Вечер опустился на лес мягко и неспешно. Мы снова сидели у печки, но на этот раз чай был другим — золотистым, с терпким ароматом, в котором угадывались и солнце, и дождь, и та самая земля, по которой мы ходили.
— Попробуй, — кивнула ведунья.
Я сделал глоток. И это был не просто напиток. Это было продолжение утра, продолжение прогулки, продолжение тишины после грозы. Я чувствовал, как тепло разливается не только по телу, но и по чему-то глубинному, огрубевшему за долгие годы. Как будто трещины в высохшей глине начали понемногу заполняться живительной влагой и сглаживаться.
— Ну, что? — спросила она. — Почувствовал?
— Да, — ответил я, и голос мой прозвучал тише, но тверже. — Я почувствовал. Это… похоже на мир после долгой осады. Только внутри.
Она согласно улыбнулась.
— Это и есть мир. Не отсутствие войны. А ее полная противоположность. Ты не можешь просто перестать воевать и получить покой. Ты должен начать делать что-то другое. Наполнять свои опустевшие колодцы кристально чистой водой, идущей из глубины, из самого сердца Матери-Земли.
В ту ночь я спал без снов. Без кошмаров сражений, без тревожного ожидания атаки. А проснувшись на рассвете от щебетания птиц, я не лежал, анализируя угрозы. Я встал, подошел к двери, распахнул ее и вдохнул полной грудью прохладный утренний воздух. Лес встречал новый день, и я был его частью. Не завоевателем, не гостем, а частью.
И я понял, что ведунья снова была не совсем права. Это не был путь служения в привычном мне понимании — долга, обета, принуждения. Это было возвращение к истоку. К тому состоянию, когда ты не отделен от мира стеной собственного «я», а связан с ним миллионом невидимых нитей. Как ручей связан с рекой, а травинка с землей.
Я взял метлу и начал подметать порог хижины и дорожку, ведущую к ней, сметая опавшие листья и хвою. И в этом простом действии было больше смысла и покоя, чем в самой громкой из моих прошлых побед. Потому что победа — это конец чего-то. А подметание порога — это начало нового дня. Бесконечная череда начал, из которых и состоит настоящая жизнь. Я закончил уборку, а ведунья, проверив сложенные в тени травы, кивнула удовлетворенно.
— Теперь можно и отдохнуть. Но отдых — это не безделье. Возьми свой посох. Пойдем к Озеру Безмолвия.
Этот посох, простой, из выбеленного солнцем и дождями дерева, я нашелпрактически у самого порога в первое же утро. Тогда он казался мне бесполезной палкой. Теперь же его шероховатая поверхность стала привычной в моей ладони, а его конец, упираясь в землю, словно помогал мне слышать ее тихий голос.
Мы молча шли по едва заметной тропе, углублявшейся в чащу. Воздух становился все гуще, напоенный запахом хвои и влажного мха. Сквозь стволы вековых сосен заблестела вода. Озеро лежало в каменной чаше, окруженное валунами, и его поверхность была абсолютно неподвижна, словно отполированный кусок свинцового неба. Тишина здесь была иной, нежели в хижине — не отсутствием звуков, а густым, почти осязаемым покровом.
— Сядь у воды, — тихо сказала ведунья. — И опусти в нее руки. Не для того, чтобы зачерпнуть. Просто опусти.
Я повиновался. Камни подо мной были теплыми от солнца. Вода оказалась ледяной, обжигающе-холодной. Я едва сдержал вздох. Но ведунья сделала знак — ждать. Я закрыл глаза, стараясь не думать ни о чем, чувствуя лишь холод, проникающий в кожу, в мышцы, и так до самых костей. И постепенно я начал ощущать не холод, а… пульс. Тихий, глубокий, едва уловимый ритм, исходящий из самой глубины озера. Это было похоже на сердцебиение спящего великана.
— Озеро помнит все, — голос ведуньи прозвучал как продолжение этого ритма. — Оно помнит дожди, что наполняли его тысячи лет. Помнит крики первых птиц. Помнит шаги древних зверей, приходивших на водопой. Оно — огромная память. А память — это основа мудрости. Ты хочешь слышать язык мира? Начни с тишины. С умения слушать то, что было до тебя.
Я сидел, не шевелясь, и чувствовал, как этот древний холод вытягивает из моих пальцев остатки внутреннего жара, той тлеющей жажды действия, что всегда горела во мне. Это было не больно. Это было похоже на омовение раны. Я не слышал слов, не видел образов. Я просто ощущал присутствие чего-то невообразимо старого и спокойного.
Когда я наконец вынул руки из воды, они онемели и побелели. Но внутри меня не осталось и следа прежнего беспокойства.
— Что я должен был услышать? — спросил я, вытирая руки о траву.
— Ничего конкретного, — ответила ведунья. — Ты должен был почувствовать, что твоя жизнь — лишь миг в этой памяти. И это не унизительно. Это освобождает. Ты больше не несешь на своих плечах бремя всех своих битв. Ты просто… часть мирового потока. Как и все.
На обратном пути мы молчали. Но теперь я слышал этот поток повсюду: в шелесте листьев над головой, в журчании ручья под горой, в собственном дыхании. Я больше не пытался что-то доказать миру. Миру было не до того. Он жил своей великой, сложной жизнью. И у меня появился шанс не подчинить его, а научиться жить в гармонии с ним.
Вечером, когда мы пили чай из новых трав, я взглянул на свои руки. Они все еще слегка покалывали от холода озера. И я поймал себя на мысли, что впервые за долгие годы мне не хочется сжимать их в кулаки.
Ведунья последовала за моим взглядом и уловила его смысл.
— Кулак нужен, чтобы ответить врагу, удержать меч или щит, — сказала она. — А открытая ладонь — чтобы принимать дары и отдавать их. Ты научился слушать грозу и тишину. Теперь учись чувствовать руками. Не хватать. Прикасаться.
На следующее утро она не повела меня в лес. Вместо этого она вынесла из сарая большой кожаный мешок, туго набитый чем-то мягким, и поставила его передо мной.
— Разбирай, — коротко бросила она. — Все по парам. Не торопись.
Я развязал мешок и высыпал содержимое на пол. Это была куча самой разной глины: комья серой, рыжей, почти белой, с вкраплениями песка и слюды. Задание показалось мне простым до глупости. Я принялся сортировать, откладывая похожие куски друг к другу. Но через несколько минут я понял, что ошибся.
Это был не тест «на знание», а урок «на ощупь». Один комок был влажным и жирным, другой — сухим и рассыпчатым, третий — упругим и плотным. Каждый был уникален, каждый жил своей собственной, замедленной жизнью. Я закрыл глаза и позволил пальцам изучать текстуру, вес, пластичность и еще множество других параметров. Это было похоже на знакомство с разными характерами.
— Зачем это? — не удержался я от вопроса.
— Глина — это земля, которая помнит прикосновение воды, — ответила ведунья, наблюдая за моей работой. — Чтобы служить Жизни, нужно понимать ее материалы. Ты не сможешь помочь ручью, если не знаешь, как течет вода. Не укрепишь корень, если не чувствуешь почву. Начни с малого. Слепи чашку.
Чашка. Та самая, из которой я пил чай. Та, что мыл. Теперь мне предстояло создать ее самому. Я выбрал комок серой, податливой глины и принялся мять его в ладонях. Сначала выходило криво и неуклюже. Глина не желала подчиняться, растрескивалась, расползалась. Я почувствовал знакомый привкус раздражения, остаток старой ярости. Но затем я вспомнил ледяной покой Озера Безмолвия и его вечный пульс. Я не стал давить сильнее. Я просто дышал и позволял рукам найти свой диалог с материалом. Не командовать, а договариваться.
И постепенно, под легким нажимом пальцев, бесформенная масса начала округляться, расти вверх, образуя стенки. Это было магией, но не той, к которой я привык. Более медленной, более глубокой. Я не вкладывал в нее силу, я вкладывал внимание. И в ответ глина делилась со мной своей древней памятью.
Когда чашка была готова — неидеальная, чуть кособокая, но живая и настоящая, — ведунья подошла и положила руку на мое плечо. Это был первый раз, когда она проявила подобную ласку.
— Видишь? — сказала она. — Ты не сломал. Ты создал. Теперь в этом сосуде будет жить не просто вода. В нем будет жить твое терпение.
Я поставил сырую чашку на стол рядом с своей деревянной миской. Они были очень разными. Но теперь я смотрел на обе не как воин на инструменты, а как садовник на два разных, но очень ценных ростка. Грималкин, вернувшийся с утренней охоты, обнюхал мое творение и фыркнул, но в его фырканье я почуял не насмешку, а нечто вроде одобрения.
— Ничего так, — буркнул он. — Для первого раза. Только мышь в ней утопить нельзя, дырявая получилась.
Но я знал, что он лукавит. Чашка была целой. Как целым, впервые за долгие годы, начинал чувствовать себя я. Не склеенным, не зарубцевавшимся, а целым. И это было только начало пути. Пути, на котором не было карты, но был проводник. И был сам путь, под ногами, в каждом листе, в каждой горсти земли, в каждом тихом дыхании проходящего дня.
На следующее утро я проснулся с ощущением легкого щемящего ожидания, как перед началом долгого пути. Но путь этот лежал не за горизонт, а вглубь, в суть самых простых вещей. Я уже собирался приняться за привычные дела, как ведунья остановила меня у двери.
— Сегодня ты пойдешь один, — объявила она, протягивая мне два небольших сосуда. — К ручью, что за старой сосной. Набери воды. Но не торопись. Сядь там и послушай. Ручей — это голос земли, который никогда не умолкает.
Дорога к сосне была мне знакома, но на этот раз я шел не как ученик за учителем, а как человек, доверенный самому себе. Я шел медленно, чувствуя, как земля под ногами рассказывает свою историю корнями деревьев, узорами мхов, кружевами папоротников.
Ручей оказался именно таким, каким я его и помнил — живым и говорливым. Я наполнил сосуды водой и, как велела ведунья, сел на примятую траву у его берега. Впервые за многие дни я остался в полном одиночестве, без руководства и указаний.

Сначала я просто слушал его бесконечную песню — переливы, плеск, шепот. Потом закрыл глаза. И тогда случилось необъяснимое. Я не услышал слов, но понял смысл. Это был не язык в привычном понимании, а поток чистого ощущения, смысла без символов. Ручей рассказывал о радости движения, о свободе течения, о встрече с камнями не как с преградами, а как с поводом сыграть новую мелодию, о неизбежности пути к озеру, к реке, к океану.
Это было не заклинание, не магия силы. Это была магия присутствия. Бытия. И в ней заключалась такая мощь, перед которой меркли все мои прошлые умения повелителя, сотрясателя, властелина. Этот, по сути, ручей был вечным потоком жизни.
Когда я вернулся, ведунья стояла на пороге, будто ждала.
— Ну что? — спросила она. — О чем пел ручей?
Я посмотрел на нее, и впервые за все время моего пребывания здесь мой ответ родился не из размышлений, а из самой глубины того нового, хрупкого и прочного чувства, что пустило во мне корни.
— Он пел о том, что путь — это не линия между точками, — сказал я. — Путь — это и есть точка. Бесконечно длящаяся во времени и пространстве. И ты всегда находишься именно в ней. Только здесь и сейчас.
В ее глазах блеснуло одобрение, более красноречивое, чем любая похвала.
— Значит, ты начал слышать, — кивнула она. — Теперь главное — не забыть, как это делать.
Следующие дни и недели слились в единый ритм, наполненный простыми, но глубокими делами. Я учился не просто собирать травы, а чувствовать их нужды; не просто сушить их, а входить в ритм их превращения; не просто заваривать чай, а благодарить каждый лист за отданную силу. Я научился различать по шелесту листьев, надвигается ли дождь; по поведению птиц — будет ли день ясным; по гулу земли — спокоен ли лесной дух.
И однажды ночью, когда я уже засыпал под убаюкивающий треск поленьев в печи, я почувствовал это. Не усилием воли, не концентрацией, а просто так, как чувствуешь биение собственного сердца. Тихое, могучее присутствие леса, озера, неба — всего мира вокруг. Оно не требовало поклонения. Оно просто было. И я был его неотъемлемой частью.



Глава 9

Время неспешно бежало в этом заповедном месте, куда мне посчастливилось попасть. Но, когда я окончательно оклемался, в мою голову стали приходить разные мысли — я никак не мог срастить одно с другим. Каким же, всё-таки, образом я вновь попал в своё старое тело?
По моим ощущениям, этот чертов отмороженный ублюдок в прошлый раз меня точно завалил наглушняк, без каких-либо вариантов. Именно поэтому моя душа и отправилась «в свободное плаванье», пока не наткнулась на силушку Святогора-великана.
А уже после этой встречи я попал в тело моего двойника — Илью Резникова из магического мира, зверски замученного на алтаре колдунами-эсэсовцами. Твари, которых я раздавил, как тараканов, принесли его в жертву на своём проклятом алтаре в Уральских, а в том мире — в Рипейских горах (хоть это, по сути, были одни и те же горы), чтобы пробудить древнего Асура. А пробудили меня.
Я лежал и вглядывался в потрескивающие язычки пламени в печи, пытаясь поймать какую-то всё время ускользающую от меня нить. Память о смерти в своем мире была кристально четкой: боль в раздавленном горле, хрип обреченности и… пустота…. А потом — стремительное падение в воронку навстречу ослепительному свету…
Затем встреча с древней силой, что назвала себя великаном Святогором, и резкий рывок в другое тело, в другой мир, на тот самый алтарь. Но сила Асура уже была со мной. Потом жизнь в ином мире, полном магии, сражений с разными древними и не очень тварями.
И вот я опять здесь — в своем немощном и разваливающимся от старости теле. И в своем мире без магии… И с терзающей меня единственной мыслью: «неужели все это было сном или бредом?» Но появление моего верного говорящего кота из семейства Грималкиных, прозванного с моей «легкой» руки — Матроскиным, доказывало, что я, всё-таки, не сбрендил. И всё приключившееся со мной ранее — действительно происходило!
И тут меня осенило. Что если я вернулся не в свое тело и не в свой изначальный мир? Что если меня притянуло сюда силой того самого «потока жизни», голос которого я услышал у ручья? Святогор говорил о единстве всех миров, о том, что сильная душа может найти свою оболочку в любом из них.
А что, если моя душа нашла тело своего погибшего на эсэсовском алтаре молодого двойника и вселилась в опустевшую оболочку? И в этом мире мой двойник умер, и я в него вселился?
Мысль была безумной. Но чем дольше я её обдумывал, тем больше в ней было логики. Это объясняло всё: и внезапное возвращение в состарившееся тело, и отсутствие магии, и даже появление Грималкина. Кот, свернувшийся калачиком на толстом лоскутном одеяле, мурлыкал так, будто дребезжала сама реальность.
Его присутствие здесь было ключом к предыдущему миру, куда я всеми силами стремился попасть. А он был живым мостом между мирами, этаким артефактом, прорвавшимся сквозь ткань бытия вслед за моей душой. Это одно из свойств его магического кошачьего семейства — он может появляться там, где захочет. И, соответственно, оттуда исчезать.
— Дружище, Матроскин, — хрипло позвал я кота. — Ты помнишь Кромку? Помнишь, как мы громили мертвяков?
Кот лениво открыл один глаз.
— Помню, мессир. А как же иначе? А еще я помню тот огненный пролом, в который вы ухнули со свистом, успев меня спасти…
От его слов по моей старой спине побежали мурашки, а моя память выдала ту ужасающую картину, когда мы с котом виделись в последний раз…
 Мы сидели на вершине древнего кургана. Я курил папироску, а кот вялился на солнышке. Неожиданно опора под моими ногами исчезала — курган в мгновение ока провалился в какие-то неведомые глубины, откуда пахнуло нестерпимым жаром и серой. А мы с Матроскиным со свистом полетели в море кипящей лавы, разверзнувшееся под нашими ногами. 
 Мой Дар отказался работать, и мы с Матроскиным должны были нырнуть в распахнувшееся жерло вулкана. Раздумывать времени не было, поэтому я принял единственное решение, которое позволило бы сохранить жизнь хотя бы говорящему коту. Я, размахнувшись, со всей дури отшвырнул от себя Матроскина. Кот, набрав скорость, кувырком полетел к краю пролома по крутой дуге — он должен был приземлиться за пределами огненного пролома, появившегося на месте исчезнувшего кургана. 
 — Я найду тебя, Матроскин! — мысленно телеграфировал я своему помощнику и другу, к которому уже успел основательно привязаться. — Только выживи здесь, хвостатый! 
 — Не беспокойтесь на этот счет, мессир! — Отбил ответочку говорящий кот. — Только не забудьте меня найти… 
— А найти меня, мессир, вы так и не сумели, — промурлыкал мой хвостатый друг.
— Ты же видишь, в каком я состоянии? Я-то себя не признавал, и думал, что весь твой мир мне привиделся в бреду.
— Ну, ничего, я и сам вас нашёл! — самодовольно произнёс он, выпустив когти на одной лапе, и принимаясь что-то из них остервенело выгрызать.
— Ты опять ко мне в голову, как к себе домой залезаешь? — нахмурив брови, произнёс я. Ментальный дар этого хвостатого пройдохи позволял ему пробивать даже мои защитные барьеры. Ну, тогда, когда я еще не утратил свои таланты.
— Если бы, мессир, — не очень-то и испугался пушистый прохвост, но постарался скорчить печальную морду, — своего дома-то у меня и нет. Вот как заведёте себе уютное гнёздышко…
— Не увиливай от ответа, Матроскин! — шикнул я на него.
— Хорошо, мессир, больше этого не повторится! — пообещал он мне в очередной раз.
Но сколько раз он уже точно так же клялся не залазить мне в голову? Уже и не перечесть. Я лишь тяжело вздохнул. Воевать с ним было бесполезно.
— Ладно, проехали, — буркнул я. — Ты сказал, что нашел меня сам. Как? И, что важнее, где мы сейчас? Это мой родной мир? Я не имею в виду эту хижину и окружающий лес — они в междумирье…
Грималкин перестал заниматься когтями, сел в позу сфинкса и обернулся ко мне, его глаза сузились до двух светящихся щелочек.
— Вопрос из разряда философских, мессир. Что есть «твой мир»? Набор твоих воспоминаний? Локация на «древе миров»? Или, может, частота его вибрации[1]? — он помяукал самодовольно, явно наслаждаясь моментом.
— Чего? Какая еще вибрация? Говори понятнее, шерстяной мешок, набитый философией и блохами!
— Зря вы так, мессир, — кот делано обиделся, но я-то прекрасно видел, что ему всё это — как с гуся вода. — Я могу и по-научному, хотя с этим лучше к Коту Учёному. Ну, да ладно, только для вас: в физике есть концепции, связанные с вибрациями, такими как квантовые колебания и струнная теория, они не относятся к идее параллельных вселенных, которые можно «настроить» подобным образом. Как звучит-то, а? Настоящая научная романтика!
— Давай без романтики, хвостатый!
— Ну, если без романтики, — вздохнул кот, — то этот мир очень похож на ваш родной, мессир… Но, как бы вам сказать… Он не настоящий, словно кто-то его создал специально? Подделка. Иллюзия, сотканная с невероятным мастерством. Пока вы валялись здесь без памяти, я его посетил.
— Хочешь сказать, это ловушка? Что там не так?
— Вроде, все так, как и должно быть, мессир… Но словно чего-то не хватает…
— И чего же, по-твоему, не хватает? — прищурился я. Мне действительно было интересно мнение такого существа, как волшебный и говорящий кот.
— Души, — тихо произнес он, и в его голосе не осталось и следа от привычного балагурства. — В нём нет души, — повторил он. — Каждый мир, мессир, — имеет свою «душу». Да и вы и сами уже встали на «путь понимания», мессир, и знаете, что в настоящем мире даже обычный камень под ногами что-то, да значит. Он помнит дожди, которые точили его, солнце, которое грело… Там же… там всё пустое. Словно безжизненная оболочка. Это качественная, но подделка, мессир.
От его слов по коже побежали мурашки.
— Ты хочешь сказать, что кто-то, специально для меня воссоздал копию моего мира? — Мой голос сорвался на шепот. — Но как он сумел сделать его настолько похожим, да еще и засунуть меня в мою старую оболочку? Или это, — хлопнул себя ладонью в грудь, — тоже копия?
— Я не знаю, — честно ответил кот. — Возможно, это тоже копия, мессир… А, возможно… — он запнулся, что с ним было редкостью, — это «слепок» и вас, и вашего мира, сделанный в момент вашей гибели.
— Что-то всё слишком сложно, — я тряхнул головой, стараясь привести мысли в порядок. — Но, если эти предположения верны, у меня два вопроса: кто это сделал, и для чего всё это нужно?
Кот внимательно посмотрел на меня, и его глаза на мгновение зажглись каким-то призрачным светом.
— Кто? — Он нервно облизнулся. — Тот, кто обладает силой, сравнимой разве что с Демиургом. Создать целый мир только по вашим воспоминаниям — дело не из лёгких. Что до «зачем?»… — Грималкин замялся, подбирая слова. — Здесь всё сложнее, мессир… Непонятно, что хотел добиться от вас этот неведомый… И, кстати, вы мне так и не рассказали, что с вами произошло после падения в раскаленную лаву. Как вам удалось выжить? Может быть, в этом и заключается разгадка?
— Хм… вполне может быть… — Задумался я, вспоминая дальнейшие приключения в чертогах Ящера и его матери — Великой Змеихи.
Вспомнил и Древо Жизни, и Эдемский сад, и какой-то неведомый глобальный «процесс», который я, вроде бы, запустил с помощью своей былой Силы, и с трудом прорвавшееся ко мне мысленное предупреждение Кощея — того, правильного, бывшего моим верным другом. Он что-то там говорил, но помехи в магическом Эфире, порожденные чудовищным выплеском Энергии, не дали мне толком понять, что же мне нужно было сделать. И после всего этого я оказался в своём старом мире (или только казавшимся таковым) и в своём старом теле.
По вытянувшейся от удивления морде Матроскина я понял, что он тоже всё «видел», опять запустив свои шаловливые «ментальные лапки» мне в голову.
— Обалдеть! — даже не скрывая совершённого, произнёс мой хвостатый помощник. — Сам Ящер… Это меняет всё. Но зачем ему понадобилось строить для вас этот «кукольный домик»?
Грималкин замолчал, кончик его хвоста нервно подёргивался, что выдавало интенсивную работу кошачьего ума.
— Вот знать бы, Матроскин…
— Мессир, а вы не задумывались, что произошло с той Силой, что высвободилась? — наконец, изрёк он. — Такая энергия не исчезает бесследно. Она должна была каким-то образом трансформироваться.
Я молчал, а кот продолжил складывать разрозненные пазлы своих предположений.
— Ящер — существо древнее, — продолжил размышлять кот, — он мыслит категориями Мироздания. А что, если этот «глобальный процесс», который вы запустили, был, как бы глупо это ни звучало — «зерном» новой реальности. Но «зерну» нужна «плодородная почва», чтобы прорасти. Ваша душа, ваша память, ваша тоска по дому — и могла послужить этой «почвой».
Я задумался, еще раз вспоминая сообщение Кощея, которое удалось получить в последний момент. «Не дай ему запус…ть процесс…….яции. Эта Тварь пожр.т вес… р… И твой род… мир в пр.да.у…» — Вот как это звучало.
Я выдохнул, и кусочки головоломки, как мне показалось, сложились в ужасающую картину.
— Он не строил для меня «кукольный домик», — тихо сказал я. — Он его строил для себя самого!
Матроскин замер, его светящиеся щелочки-глаза расширились.
— Это может оказаться правдой, мессир. Ящер не просто древнее существо, — продолжил кот. — Он — паразит. Он не может создать новый, с иголочки, мир, как это делает Демиург, но он может поглотить один из его «старых» миров, и вырастить из него свой. И в том мире он будет новым богом… — Кот издал тихий, почти неслышный шипящий звук. — Мессир… Это гениально и отвратительно одновременно. Кот Учёный рассказывал про подобные феномены… но в масштабах целой вселенной…
— Кощей пытался меня предупредить, — снова заговорил я, осознавая весь ужас положения. Он знал. Он видел, к чему всё идёт. А я… я был просто слепым инструментом — орудием в его руках. Я предоставил ему всю Энергию, какой обладал, и «матрицу» моего мира, словно наивный дурак.
— Именно так, — кивнул Матроскин, и его взгляд стал тяжелым, не по-кошачьи серьезным. — Но есть одна загвоздка, мессир. Для полной синхронизации миров, Ящеру — нужен «якорь». Живой, подлинный носитель той самой души, которой лишен его муляж.
Я медленно поднял на кота взгляд, чувствуя, как холодная пустота заполняет меня изнутри.
— То есть… я и есть этот якорь?
— Вы, мессир, и ключ, и замок одновременно, — подтвердил кот. — Пока вы верите в реальность этого мира, пока ваша душа питает его своим присутствием, подпитывая иллюзию, процесс синхронизации продолжается. Это квантовое сцепление. И вы — его катализатор! Но… — Хвост Матроскина снова дернулся, — это также и ваше оружие.
— Мое оружие?
— Абсолютно верно! — В голосе кота снова зазвучали нотки прежнего балагурства, но на сей раз зловещего. — Если «якорь» сомневается в реальности иллюзии, он начинает ее разрушать изнутри. Ваше неверие, мессир, — это «вирус» для его «гениальной» системы. Но это… это смертельно опасно. Если иллюзия рухнет, пока мы внутри… последствия могут быть самыми печальными. Нас может просто стереть в порошок вместе с этим «пузырём лже-реальности».
— Значит, чтобы остановить его, мне нужно… перестать верить в свой мир? А если мы с тобой всё-таки ошибаемся? И уничтожим последнее, что у меня осталось? А еще в придачу уничтожим миллиарды людей?
— Поверьте, мы не ошибаемся, мессир! — заверил меня кот. — Мы его обязательно разоблачим! Он крепко держит бразды правления, пока вы верите в правила его игры. Нужно искать то, что не прописано в его «сценарии». Ищите то, чего не может быть в вашем мире.
— Чего не может быть? — Я пожал плечами. — Матроскин, в моей жизни было столько абсурда, что я уже и не помню, что здесь «может быть», а что «не может»…
— Ищите в том мире «пустоту», мессир. Ищите фальшь. И тогда мы найдем слабое место в его клетке. Вместе. — Он ткнулся мокрым носом мне в ладонь. — И вместе выберемся из неё!
Я пристально посмотрел в глаза коту, а затем взъерошил его шерсть.
— Как мы выберемся, Матроскин?
— У нас есть одно преимущество, мессир.
— Какое? — со слабой надеждой спросил я.
— Ящер думает, что вы ещё не знаете, что вы в «банке», которую он доверху набил пауками. А мы уже это знаем. — И по его наглой морде поползла медленная, наглая, знакомо-бессовестная ухмылка.
И почему-то именно она заставила меня глубоко выдохнуть и разжать сведённые в кулак пальцы. Когда кто-то из семейства Грималкиных улыбается широкой зловещей ухмылкой Чеширского кота, растянутой от уха до уха, с выставленными напоказ острыми зубами, кому-то явно не поздоровится! Даже мне от этой улыбки стало не по себе.
— Попробуем устроить ему парочку сюрпризов, мессир, а потом посмотрим на его реакцию, — подытожил хвостатый пройдоха.

[1] Идея о том, что альтернативные миры различаются частотой вибрации, является популярной концепцией в эзотерике, метафизике и научной фантастике, но не имеет подтверждения в современной науке. Эта концепция предполагает, что каждая реальность существует на своей уникальной частоте вибраций, и что «перемещение» между мирами возможно путём изменения собственной частоты.



Глава 10

Что ж, возможно, говорящий кот был прав «на все сто» — мне было необходимо вернуться обратно в мир (возможно, иллюзорный и созданный специально для меня) из спокойной гавани междумирья с уютным домиком ведьмы и окружающем его лесом. Конечно, мне хотелось бы побыть здесь подольше и перенять у его древней хозяйки еще больше премудростей, но…
Но моё старое тело, в которое я был заключён — не было бессмертным в отличие моего предыдущего, снабженного мощными энергетическими системами Асура нового образца, как называл меня Кощей. И если я еще протуплю какое-то время, могу запросто и ласты склеить, так и не разобравшись во всех странностях, в последнее время преследующих меня постоянно.
Я дождался, когда вернётся хозяйка избушки, мы вместе поужинали тем, что я приготовил, пока её не было: разваристая каша, свежие фрукты-овощи, но я сейчас бы не отказался от удовольствия побаловать себя яствами с моей волшебной и весёлой Скатерти-самобранки. Где же она сейчас?
С тяжелым вздохом я поднялся с резного дубового кресла и вышел из-за стола. Хруст суставов отозвался неприятным звуком в тишине горницы, заглушив на мгновение даже потрескивание поленьев в печи. Ведьма молча наблюдала за мной с другого конца стола.
— Спасибо, хозяйка! — произнёс я, низко поклонившись (ну, насколько позволил радикулит). — За добро, за ласку, за науку. Но нам пора — моё время на исходе…
Ее взгляд, глубокий и всепонимающий, казалось, проникал насквозь не только это дряхлое тело, но видел и саму душу могучего Асура, что была заперта внутри. Она не стала меня отговаривать. Здесь, в междумирье, она очень хорошо знала цену времени и выбора.
— Правило одно, путник, — ее голос прозвучал тихо, но четко, — не верь глазам своим. Там, куда ты идешь, нити реальности спутаны. Ищи не следы, а «искажения» событий. Гляди не глазами, а сердцем и душой.
— Спасибо за совет, мудрейшая! — поблагодарил я старуху, поклонившись еще раз. — Не знаю, свидимся мы еще, или нет…
— Не ведаю этого, — качнула головой старуха, — слишком туманна твоя судьба. Ступай с миром, и не забывай, чему здесь научился.
— Прощай! — И я подошел к двери, распахивая её настежь.
Матроскин прошмыгнул на улицу первым, а я остановился на крылечке и обернулся в последний раз. Уютный домик, дымок из трубы, котел на огне, в котором варилось что-то, пахнущее временем и древней мудростью, заповедный лес вокруг хижины, хранящий тысячу секретов. Спокойная гавань…
И тут со мной случилось странное. Я уже собрался шагнуть с крыльца в хмурый вечерний лес, как вдруг она подняла на меня взгляд. И в глубине ее мудрых, усталых и древних глаз, будто сквозь толщу бесчисленных лет, на секунду вспыхнул «огонь».
Пелена спала. Я не просто «увидел», я «узнал». Не старуху-ведьму, а ту, чей образ хранился в дальнем уголке памяти моего бессмертного друга, который он мне однажды показал — Василису Прекрасную. Ту самую, что когда-то, в незапамятные времена беззаботно смеялась рядом с Кощеем Бессмертным, и чья красота могла затмить саму Богиню Утренней Зари.
А следом за этим прекрасным ликом я увидел искажённое беспощадным проклятием Кромки чудовищное страшилище, прошедшее через ту же муку, что и сам Кощей. А ведь она была не только его подругой и соратницей, а намного-намного большим… Вот, оказывается где скрывалась Василиса ставшая Бабой Ягой, всё это время.
Это мимолетное видение длилось меньше вздоха. «Отражение» снова стало тем, чем должно было быть — старой, сморщенной женщиной, склонившейся над котлом. Но знание уже поселилось во мне, жгучее и горькое.
— Прощай, Асур, — донесся до меня ее тихий шепот, но теперь я слышал за ним другой голос, молодой и печальный. — Исправь то, что мы не смогли…
Я резко кивнул, не в силах подобрать слова. Сердце сжалось от странной тоски. Дверь закрылась за мной с негромким щелчком, а я развернулся и зашагал прочь, вглубь леса, где между стволами уже вился туман, готовый поглотить меня и вернуть в другую реальность. Матроскин, фыркнув на прощание в сторону избушки, бесшумно скользнул рядом, помахивая пушистым хвостом.
Спокойная гавань осталась позади. Впереди же была только путаница миров, в которой мне предстояло найти единственную и нерушимую правду. Когда я достиг небольшой речушки, окружающая реальность вздрогнула. Не было ни вспышки света, ни непроницаемой тьмы. Просто в один миг меня накрыли неприятные запахи автомобильных выхлопов, резины и влажного асфальта. После чистейшего хвойного воздуха междумирья они резко ударили в нос, заставив даже прослезиться.
Где-то вдали выла на низкой ноте пронзительная сирена. Да, я прибыл назад, в мир, который, возможно, был бутафорским. Лес за моей спиной исчез, как и ощущение иного мира, который растаял, как мираж. Я стоял на краю тротуара, под проливным дождем, который не шел в лесу ведуньи, бывшей некогда прекраснейшей из Богинь.
Капли, жирные и грязные, стекали по моей одежде, смешиваясь с дорожной грязью. Матроскин, промокший и недовольный, жалобно мяукнул и юркнул под ближайший навес, отряхивая лапки с брезгливым видом аристократа, попавшего в трущобы. Еще бы ему понравилось, ведь он в любой момент мог отсюда свинтить куда угодно. Но он был верным соратником, поэтому следовал за мной.
Я огляделся. Город. Обычный, серый, промозглый. С подсвеченными витринами, мокрым асфальтом и людьми, спешащими по своим делам под зонтами-грибами. Никто не смотрел на меня, не видел, что я появился буквально из ниоткуда. Для них я был просто еще одним прохожим, дряхлым стариком, отчего-то задержавшимся под дождем.
Но «знание», оставленное ведьмой, жгло изнутри. Оно было подобно линзе, наложенной на реальность. Я не просто должен был увидеть город — мне необходимо было увидеть его суть. И усомниться в увиденной реальности, либо её принять. Но пока что у меня не получалось найти «искажения» — следы кривды Ящера, проступающие сквозь бутафорию мира. Мир казался настоящим и цельным.
'Ищи не следы, а искажения событий! Ищи то, чего не может быть в твоём мире! — Неожиданно прозвучал в ушах хрипловатый голос ведьмы. — Слушай свою душу и сердце!
Я стряхнул с лица капли воды и двинулся вперед, позволив ногам нести себя самим. Инстинкт, обостренный знанием, вел меня. Куда? Не знаю. Я всецело отдался этому чувству, напрочь отключив разум. Матроскин, словно тень, следовал за мной, прыгая по крышам низких зданий и водосточным желобам, а его глаза двумя зелеными угольками мерцали в полумгле.
Я шел, всматриваясь не в лица спешивших мимо людей, а в их отражения в лужах, прислушивался не к словам, а к паузам между ними. Я смотрел не глазами и слушал не ушами, положившись на шестое чувство, на ту самую «линзу», что подарила мне старая ведунья. Но мир не собирался так легко открывать мне свои тайны, оставаясь обычным миром моей прошлой жизни.
Я шел, не замечая времени и расстояния, пока ноги сами не привели меня к знакомому, облупленному подъезду. Я остановился, как вкопанный, и холодная дрожь пробежала по спине. Передо мной была дверь в подъезд моей старой квартиры, той самой, где я жил (вернее доживал остаток своих дней) до того, как мир перевернулся с ног на голову. Я не планировал сюда идти. Я вообще не думал о этом месте. Это было похоже на то, как будто мои ноги сами знали дорогу, а разум лишь беспомощно наблюдал со стороны.
Я машинально запустил руку в карман штанов и с удивлением нащупал холодный металл ключа. Он лежал там, как будто я только вышел из дома за хлебом. Сердце заколотилось чаще. Это было невозможно. Квартиру должны были давно опечатать, конфисковать, продать, да мало ли чего… И этого ключа не должно быть в моём кармане. Но он всё-таки там был.
Рука сама потянулась к замку. Лязг металла показался оглушительно громким в тишине подъезда. Дверь со скрипом поддалась. В нос ударил знакомый запах — пыли, лекарств, старого скрипучего паркета и легкой затхлости. Я с трепетом переступил порог. Ведь без малого я не был здесь больше двух лет, если брать в расчет мои приключения в мире «Меча и Магии».
Но за это время ничего не изменилось. Мебель стояла на тех же местах, книги на полках, даже старая кружка с засохшим чайным пакетиком внутри, всё так же стояла на журнальном столике. Словно время здесь замерло в тот самый день моей смерти… Или моего ареста. В этом мире и не было всех этих лет.
Матроскин, промокший и настороженный, проскользнул внутрь квартиры, сел на половичок и начал с остервенением вылизывать лапу, косясь на меня.
— Мессир, а у вас в этом убогом жилище найдётся что-нибудь пожрать?
— Не знаю, дружище… — Я пожал плечами. — Даже, если и было что-то, то оно уже давно пропало.
— Эх, где же сейчас наша Самобранка? — печально вздохнул он.
И в этот момент забренчал стоявший на полочке в прихожей мой старый дисковый телефонный аппарат. Я застыл, мучительно раздумывая — брать трубку или не брать? Но все же решился — снял её и медленно поднес его к уху.
— Внимательно…
— Илья Данилович, слава Богу, это вы! — раздался в трубке резкий, голос. Голос Артёма Сергеевича. — Слушайте внимательно, — начал без предисловий ФСБешник. — Вы сделали это… Но ваша квартира — первое место, где вас будут искать. Вам нельзя там находиться! У вас есть ровно три минуты, чтобы…
Голос продолжал что-то говорить, отдавать четкие инструкции, но я уже не слышал. Кровь застучала в висках, заглушая все звуки. Ледяная волна страха и непонимания накатила на меня. Первая нестыковка. Она была настолько очевидной, что я чуть не выронил трубку.
Никто. Никто не мог знать, что я вернулся. И уж тем более — никто не мог знать, что я буду именно здесь, в этой квартире. Я и сам этого не знал минуту назад. Я шел на «автопилоте», повинуясь слепому инстинкту. Как Артём Сергеевич мог это знать? Как он мог быть настолько точен, что позвонил мне, едва я вошёл внутрь?
Мир, только что казавшийся таким прочным и реальным, вдруг качнулся и пошел трещинами. Это было искажение. То самое, о котором говорила ведунья. Событие, которое не могло произойти в моей реальности. Я стоял в центре своего прошлого, держа в руке телефон из забытой жизни, и слушал голос человека, который помог мне сбежать из тюрьмы, и понимал, что попал в ловушку, механизм которой мне был абсолютно непонятен.
— Как… Как вы узнали, что я дома? — прошептал я в трубку. — Я сам этого не знал еще минуту назад…
— Господи, Илья Данилович, о чём вы только думаете?
— Как? — продолжал я стоять на своём.
— Мы уже давно живем в двадцать первом веке! В вашей квартире полно всевозможных жучков и датчиков! Возможно, даже и мини видеокамер! И установленных не только нами…
Чёрт! Кокой же я древний крокодил! Нет никакого искажения — это просто научно-технический прогресс от которого я отвык в магическом мире, всецело полагаясь на магию!
— Уходите быстро! Запоминайте адрес, только не повторите его случайно вслух! Там получите новые инструкции, — затараторил в трубку чекист. — Нам нужно запутать следы и сбить их со следа! Когда мы встретимся лично, я вам всё расскажу. Уходите срочно! — Он назвал адрес и повесил трубку.
Три минуты уже истекали, нужно было спешить. В ушах еще стоял резкий голос Артёма Сергеевича, а в голове молотком стучал указанный им адрес. Я бросил взгляд на Матроскина. Кот, словно почувствовав накалившуюся атмосферу, перестал вылизываться и смотрел на меня вопросительными зелеными глазами.
— Пора, хвостатый! Нас ждут в гости. И нам самим надо поторопится, чтобы самим не столкнуться с незваными гостями.
Я вытащил из шкафа свой старый плащ, пропахший нафталином, набросил его на плечи. После распотрошил заначку с небольшой суммой денег, которую никто не нашел и рванул дверь. Матроскин метнулся за мной, только мокрый хвост мелькнул в дверном проёме. Мы молнией (ну, такая себе молния с моими-то больными суставами) пронеслись по лестнице и выскочили на улицу.
Город, пропахший мокрым асфальтом и осенней сыростью, встретил нас туманным промозглым сумраком. Я натянул капюшон и зашагал, не разбирая дороги, стараясь смешаться с вечерней толпой. Навыки, отточенные годами оперативной работы, заставили меня петлять: два раза обойти один и тот же квартал, резко зайти в арку, застыть в тени, наблюдая за прохожими.
Матроскин жался к моим ногам, не издавая ни звука. Его природная осторожность оказалась как нельзя кстати. Вскоре я заметил его — мужчину в темно-синей ветровке, который слишком синхронно повторял мои маневры, стараясь лишний раз не смотреть в мою сторону. Хвост. Так быстро. Значит, Артём Сергеевич был прав.
Я рванул через дорогу, невзирая на протестующий хруст в коленях, прямо перед носом у проезжающего автомобиля, вызвав визг тормозов и грубый окрик водителя, и юркнул в узкий проход между двумя домами. Матроскин проскочил следом. Мы бежали через гаражи, заброшенные детские площадки, пахучие «задние дворы» с переполненными помойками. Через десять минут бессмысленного лабиринта я рискнул выглянуть на основную улицу. Ветровки поблизости не было. Кажется, оторвались.
Адрес, который мне сообщил Артём Сергеевич, оказался старым добрым «сталинским» домом с массивными подъездами и высокими потолками. Нужная квартира оказалась на первом этаже, что меня несказанно порадовало — чрезмерно натруженные ноги уже гудели и подгибались, мышцы подергивались. Только судорог мне еще не хватало для полного счастья.
Я позвонил, стараясь отрегулировать дыхание. Дверь открыла невысокая хрупкая женщина в очках, с тщательно уложенными седыми волосами. Она молча кивнула, быстрым взглядом окинула меня и кота и отступила, пропуская внутрь. В квартире пахло лекарственными травами и старыми книгами. В комнате, куда она меня провела, не было никакой мебели, кроме стола и двух стульев. На столе лежал один-единственный предмет — конверт.
— Вам, — тихо сказала женщина и вышла, закрыв за собой дверь.
Я вскрыл конверт. Внутри лежал ключ и листок с новым адресом, напечатанным на машинке. Ни единого рукописного знака. И никаких инструкций. Новый адрес был на другом конце города. Мы с Матроскиным снова вышли в сырой московский вечер и поехали на метро, меняя ветки и тщательно проверяя, не осталось ли за нами хвоста.
Благо, что в это позднее время народу в подземке было немного и кот сидел рядом со мной на лавке и смотрел на людей с немым укором. Новый адрес привел нас в престижный район, к современному бизнес-центру из стекла и бетона. Указанный этаж был безликим офисным пространством с блестящими полами и табличками на дверях. Я нашел нужный номер.
На двери красовалось стилизованное изображение бога Ганеши и изящная надпись: «Аюрведический спа-центр 'Шанти»[1]. Аромат сандала и куркумы витал в воздухе. Из-за двери доносились тихие переливы ситара и чей-то спокойный голос. Я вошел внутрь. У стойки с надписью «reception» сидела девушка в сари с ярким пятнышком бинди на лбу.
— Добрый вечер. Вам на какие процедуры? — Она мне очаровательно улыбнулась, несмотря на мой весьма затрапезный вид.
— Мне… Мне бы к…
Я растерялся, не зная, что сказать, но затем протянул ей бумажку с напечатанным адресом. Она, взглянув на лист, посмотрела на меня куда внимательнее. После чего кивнула:
— А, понятно. Вам в холл на втором этаже. Подождит пожалуйста там. Тот, кто вам нужен, подойдёт сам. Этот удивительный котик тоже с вами? — Указала она на Матроскина. — И какой большой!
— Со мной, красавица! — Я тоже «ослепительно» улыбнулся, как умел. Эх, где же потерялись мои канолевые зубы? Матроскин тоже наградил «индианку» своей фирменной улыбкой, от которой она просто обалдела.
Холл оказался затемненным помещением с низкими кожаными диванами, аквариумом и всё тем же ненавязчивым индийским колоритом. Кроме нас с котом, там никого не было. Я опустился на диван, чувствуя дикую усталость. Матроскин, обнюхав дорогой ковер, презрительно чихнул, а затем развалился на нем во весь свой немалый (для кота) рост.
Мы ждали. Неизвестно кого и неизвестно зачем. Мир снова съехал в сюрреалистичную трещину, где заговоры ФСБ, побеги из тюрем, злобные олигархи и индийские спа-центры были частями одного сложного и непостижимого пазла. Оставалось только сидеть и смотреть на дверь, из-за которой вот-вот должен был появиться тот, кто, может быть, прольёт хоть немного света на всю эту реально чумовую историю.

[1] Слово «шанти» в философии индуизма и буддизма означает покой, мир и гармонию.



Глава 11

Наконец-то появился тот, с кем я должен был встретиться. Дверь открылась бесшумно, и в холл вошел он. Высокий, очень худой, почти прозрачный на вид человек в простом шафрановом одеянии. Его кожа была темной и сухой, а глаза… Глаза были огромными, бездонными, словно две двери в другую вселенную, полную неземного спокойствия.
Его длинные седые волосы были скручены в беспорядочный пучок на макушке, а лицо испещрено глубокими морщинами, каждая из которых казалась вырезанной не годами, а долгими часами неподвижной медитации. Он был бос, и его ступни, покрытые засохшей грязью — на улице до сих пор было дождливо, мягко ступали по дорогому ковру.
Он был воплощением аскезы, пришедшим в этот мир стекла и бетона прямо из древних индийских легенд. Это был садху — святой странник, аскет. Он подошел и сел на диван напротив, скрестив ноги в позе лотоса с такой естественностью, будто всегда сидел здесь.
Его движения были плавными, экономичными, лишенными малейшей суеты. Он сложил руки в намасте[1] и слегка склонил голову. Матроскин, к моему удивлению, перестал лежать вразвалку, сел и внимательно уставился на старца своими зелёными и слегка светящимися в полумраке глазами, будто увидел в нем что-то достойное внимания.
— Ты пришел с вопросами, — произнес садху. Его голос был тихим, но необыкновенно ясным, с легким певучим акцентом. Он звучал так, будто доносился не из его гортани, а из самой глубины комнаты. — Но все ответы уже внутри тебя. Ты просто забыл их.
Я хотел было начать свой длинный и путанный рассказ про ФСБ, Крылова, конверты и погони — ведь зачем-то меня прислал сюда Артём Сергеевич, но он мягко поднял руку, останавливая меня.
— Не трать силы на описание волн. Опиши океан, — вновь завёл он свою иносказательную шарманку. — То, что ты видишь, материальный мир, — он обвел рукой комнату с аквариумом и диванами, — он, конечно, реален. Но он временный. Как сон. И все эти твои войны, погони, страхи — все они умещаются в одном лишь стебле лотоса. Осознать себя можно только через практику бхакти-йоги. В смысле постичь, кто ты есть в духовном мире.
— И кто же я есть, по-твоему? — Я криво усмехнулся, откинувшись на спинку дивана.
Он посмотрел на меня так пристально, что мне вдруг даже стало не по себе, будто он видит не моё нынешнее дряхлое тело, а мою мятежную душу и утерянную Силу Асура, с помощью которой я стирал с лица земли города и страны.
— По природе своей ты кшатрий[2] — воин, а не брахман[3]-мыслитель. И твоя дхарма[4] — сражаться. Но сражаться не только с внешними врагами, — он покачал головой, и в его глазах мелькнула безмерная печаль, — а с врагом внутри. Со своим неведением. Истинная битва происходит не на улицах твоего города, а здесь. — Он легким движением пальца ткнул меня в грудь, в самое сердце.
Я замер, пытаясь переварить его слова, ведь он перевернул всё с ног на голову, указав на истинного противника. И этот противник был во мне — и это я сам и мои сомнения. Я задумался, слова этого босоногого индуса странным образом перекликались со словами ведьмы, чью хижину в междумирье я покинул несколько часов назад.
— Согласно Шримад Бхагавата пуране[5], — неожиданно продолжил аскет, хотя я его ни о чём не спрашивал, -каждая Вселенная замкнута сама в себе. И покрыта оболочками из тонкой энергии: огня, земли, воды, воздуха. В каждой Вселенной есть свой Творец — Господь Брама и управляюшие Полубоги. А также Господь Шива. Могущественный Вишвамитра создал райский мир своей Шакти, но поддерживать его не смог. И он разрушился. Функция поддержания — это прерогатива Господа Вишну.
— Вы сейчас о чём, уважаемый? — У меня от всех этих «терминов» и кучи незнакомых имен реально ум за разум зашёл.
— Современные ученые выдвигают разные теории о устройстве и возникновения Мира, — в ответ на мой вопрос произнёс садху. — Но поскольку их разум ограничен рамками несовершенных чувств, они являются обусловленными душами. Со склонностью к обману, склонностью заблуждаться и попадать под воздействие иллюзии. Поэтому все их домыслы есть ничто иное, как умственные спекуляции. Они могут ошибаться в своих умозаключениях. Поэтому принимать как истину, не требующую доказательств, можно только слова Шри гуру. Которые подтверждают великие Мазаджаны. Господь Шива, Шукадэва Госвами, Нарада, Бхишма дэв, Прахлада Махарадж… Они вне иллюзии. Поэтому знают Истину. Вот как-то так, — развёл руками индус. — Прощения, если утомил вас своими комментариями.
Его слова повисли в воздухе, густые и сладковатые, как дым благовоний. Я чувствовал, как мой мозг медленно и с сопротивлением перемалывает этот поток чуждой мне мудрости. Мне, всю жизнь полагавшемуся лишь на факты и реальную силу, всё это казалось красивой, но бесполезной сказкой.
— Вы хотите сказать, уважаемый, что все мои проблемы — это просто… иллюзия? — спросил я, и в моём голосе прозвучала скептическая нотка, которую я и не думал скрывать. — Что я должен просто сесть в позу лотоса и медитировать, пока меня не пристрелят какие-нибудь ублюдки в подворотне?
Садху мягко улыбнулся, и его морщины разбежались лучиками от глаз, словно трещины на старой фреске.
— Нет. Я хочу сказать, что твоё восприятие этой «игры» — иллюзорно. Ты видишь шахматную доску, фигуры, их ходы. Ты злишься на чёрную ладью или белого слона. Но ты забываешь, что есть игрок. И что ты — не пешка. Ты — сам игрок, который временно забыл правила и самого себя. Ты борешься с тенью, отброшенной твоим же собственным телом.
Он помолчал, давая мне уловить суть. Мои мозги скрипели от натуги, пытаясь её уловить и усвоить.
— Твоя дхарма — сражаться. Я не отнимаю у тебя твой меч. Я указываю тебе, куда должен быть направлен его клинок. Не вовне, а вовнутрь. Убей в себе страх. Убей неведение. Убей гнев, что застилает тебе глаза. Это и есть величайшая битва кшатрия. А внешние войны… они лишь её отражение. Когда ты победишь внутри, внешние враги растворятся сами, как ночные кошмары на утро. Или… — Он многозначительно посмотрел на меня, — ты встретишь их с таким бесстрашием, что они не смогут причинить тебе никакого вреда.
Вдруг его взгляд скользнул на кота. Матроскин всё так же сидел, неподвижный, как изваяние, его светящиеся зелёные глаза были прикованы к садху.
— Твой пушистый друг всё понимает, — тихо произнёс старец. — Он видит суть, а не оболочку. Животные не омрачены интеллектом, который всё усложняет. Они живут в гармонии с дхармой, со своим предназначением…
— Сам ты не омрачен интеллектом! — неожиданно заявил Матроскин. — Я — не обычный кот! Я — кот из семейства Грималкиных!
— Ух, ты! — Глаза аскета неожиданно сверкнули от восторга. — Говорящий кот!
Я заморгал, недоумевая, не показалось ли мне. Но нет. Матроскин сидел, гордо выгнув шею, и смотрел на садху с вызывающим видом. С какой стати он решил раскрыть своё инкогнито, мне пока было непонятно. Садху же, казалось, ни капли не удивился. Он склонился к Матроскину, и его лицо озарилось безмерной нежностью и почтением, которых он пока не выказывал.
— О, прости меня, великий дух, — почти прошептал аскет, складывая ладони в намасте и склоняясь так низко, что его седой пучок волос чуть не коснулся ковра. — Моё ограниченное зрение не сразу распознало тебя. Я вижу лишь форму кота, но твоя истинная сущность сияет сквозь неё, как солнце сквозь утренний туман. Такая грация, такое величие в каждом движении усов… Кто ты? Воплощение Шивы в образе Владыки Животных, Пашупати! Или, быть может, сам бог-лев Нарасимха, принявший столь изящную форму, чтобы не напугать своего преданного почитателя?
Матроскин пренебрежительно облизнул лапу.
— Нарасимха? Слишком громко и пафосно! Зови меня Матроскиным, умник. И мой удел — это разумный эгоизм и миска свежей сметаны. У тебя, случайно, не найдётся, чего пожрать?
— О, именно так! — воскликнул садху, и его лицо просияло. — Не стоит забывать и о материальном! Ты, о пушистый учитель, указываешь на самую суть!
— Я указываю на миску с молоком, когда она пуста, — философски заметил кот. — И это куда понятнее любой твоей пураны. Но твои слова… они пахнут правдой. Мессиру нужно было услышать именно это. Что битва там, — Матроскин тыкнул лапкой в мою грудь, точь-в-точь как до этого садху, — а не там. — Он махнул лапой в сторону окна, за которым медленно опускались сумерки большого города.
Я сидел, молча переваривая этот сюрреалистический диалог. Моя жизнь окончательно покатилась по рельсам абсурда, когда в ней появился говорящий кот, беседующий с индийским аскетом о дхарме и моих внутренних проблемах. И в этот момент в голове у меня что-то щёлкнуло.
Обрывки фраз ведьмы, этот босоногий мудрец в центре Москвы, кот, ведущий себя как страж древних знаний… Всё это было деталями одной головоломки. И я вдруг с ошеломляющей ясностью осознал, что Артём Сергеевич послал меня сюда не за помощью в расследовании. Он послал меня за этим. За этим странным откровением.
Я больше не усмехался. Я смотрел на этого человека, на его босые, испачканные грязью ноги на идеальном ковре, и чувствовал, как какая-то глубокая, давно забытая часть меня откликается на его слова. Это было похоже на некий зов, который ты никогда не слышал в жизни, но сразу узнал.
— И как? — спросил я уже без тени иронии. — Как начать эту внутреннюю войну?
Глаза садху вспыхнули одобрительным светом.
— С одного шага. С одного дыхания. С осознания того, что ты — не это тело, не набор зарубцевавшихся ран и застарелых обид. Ты — вечная душа. А всё остальное — лишь декорации к той пьесе, что ты решил сыграть. Начни с наблюдения. Наблюдай за своими мыслями, как за облаками в небе. Не цепляйся за них. Просто смотри. Это и будет первая победа — над хаосом в собственном уме.
Он снова сложил руки в намасте и склонил голову, давая понять, что беседа окончена. Урок был преподан. Пора было осмысливать.
Я молча кивнул и поднялся с дивана. Моё тело, всего час назад гудевшее от усталости, теперь казалось на удивление лёгким. Я повернулся к выходу, и мой взгляд упал на аквариум. Рыбы безмятежно плавали в своих прозрачных границах, не подозревая, что их мир — всего лишь стеклянная коробка в огромной, неведомой им вселенной. Возможно, и моя вселенная до сегодняшнего дня была не больше этого аквариума.
В этот момент плавно, без скрипа, открылась входная дверь. В проёме возникла знакомая фигура в идеально сидящем костюме.
— Ну что, познакомились? — раздался голос Артёма Сергеевича. Он вошёл, окинул взглядом нашу странную компанию: слегка ошарашенного меня, сидящего в позе лотоса садху и вальяжно разлегшегося на диване кота. На его губах играла лёгкая, едва заметная улыбка. — Надеюсь, беседа была… продуктивной? Гуру редкий гость в наших краях. И уникальный специалист именно по таким… запутанным случаям, как у вас.
— С каких это пор контора использует подобных… специалистов? — поинтересовался я между делом. — И вообще, что происходит, Артём Сергеевич? Почемунапали на машину «Скорой помощи»? Ведь о наших договорённостях не знала ни одна живая душа! Похоже, что у вас основательно «протекает» на службе, товарищ майор.
Артём Сергеевич тяжело вздохнул, прошелся к бару и налил себе добрую порцию виски. Лёд в бокале тихо звякнул.
— «Протекает» — это мягко сказано, Илья Данилович. У нас там не течь, а настоящий водопад. Информация уходит так быстро, что я уже подумываю, не установить ли в кабинетах таблички с предупреждением: «Осторожно, стены имеют уши, полы — глаза, а туфли руководителя отдела — GPS-маячок».
Он отхлебнул напиток и посмотрел на садху, который сидел с закрытыми глазами, словно вновь погрузившись в медитацию, но тонкая улыбка на его губах говорила, что он всё слышит и понимает.
— Поэтому, — продолжил Артём Сергеевич, обращаясь ко мне, — пришлось задействовать, так скажем, весьма нестандартного «специалиста». Я попросил Гуру посмотреть, как умеет только он, на… на твою уникальную ситуацию.
— На мою уникальную ситуацию? — Я рассмеялся.
— Вы зря смеётесь, Илья Данилович, — Не разделил моего веселья чекист, покачав головой. — Гуруджи[6] Сингх помогал нам раскрывать настолько запутанные преступления, к которым мы не знали даже как подступиться.
— И что же вы от него хотите на этот раз? — ядовито произнёс я, приподняв одну бровь. — Узнать, кто из ваших сослуживцев сливает информацию моим «благодетелям», задумавшим непременно меня уничтожить?
— В нашем мире всё связано, — качнул головой Артём Сергеевич, подражая манере разговора Гуруджи. — Больше, чем нам всем кажется. Нападение на «скорую» — это не просто попытка устранить вас физически. Это предупреждение. Мне. Что игра ведётся не по нашим правилам. И что противник знает о наших ходах ещё до того, как мы их делаем…
Внезапно садху беззвучно открыл глаза. Его взгляд был пронзительным и ясным.
— Противник знает ваши ходы, потому что он смотрит на ту же доску, что и вы, — тихо произнёс он. — И видит те же фигуры. Чтобы выиграть, нужно либо стать лучшим игроком, либо изменить правила игры. Ну, или сменить доску, наконец.
— Кстати, а что случилось с Ремизовым, после того, как мы сорвались с моста? — спросил я, и в голосе моём уже не было прежнего скепсиса, лишь усталое любопытство.
— Его тело мы так и не нашли, — ответил майор. — Как и вашего… Как вам удалось выжить, и где вы находились всё это время?
Ну, и что я мог ему на это сказать? Что меня спасла древняя ведьма, некогда бывшая Василисой Прекрасной, а позже — Бабой Ягой? И что меня реально не было в этом мире? Какими бы продвинутыми и нетрадиционными методами пользовался Артём Сергеевич, если учитывать его консультации с садху, то в такое даже ему будет сложно поверить.

[1] «Намасте» — это индийское и непальское приветствие, означающее «поклон тебе», и сопровождаемый жестом сложенных у груди ладоней. Этот жест выражает уважение, благодарность и доброту, а также может иметь глубокий духовный смысл: «Божественное во мне приветствует и соединяется с божественным в тебе». В йоге «Намасте» используется как заключительный жест, символизирующий гармонию и единение.
[2] Кшатрии — это представители второй по значимости (после брахманов) варны древнеиндийского общества, состоящей из воинов, правителей и аристократов. Их основная роль заключалась в управлении государством и защите подданных, что обеспечивало порядок и безопасность. Кшатрии считаются «дваждырожденными» (двиджати) — подлинными ариями, имеющими неизмеримо более высокий статус по сравнению с остальным населением.
[3] Брахманы — это высшая социальная группа (варна) в традиционном индийском обществе, куда исторически входили жрецы и учёные, а сегодня — преимущественно священнослужители, учителя и интеллектуалы.
[4] Дхарма — это многогранное понятие в индийских религиях, которое буквально означает «то, что удерживает или поддерживает». Оно может означать универсальный закон, нравственные устои, религиозный долг, учение Будды (в буддизме) или природное свойство. В зависимости от контекста, дхарма может относиться к обязанности человека, системе общественных норм или к самому учению, которое ведет к просветлению.
[5] «Бхагава́та-пура́на», также известна как «Шри́мад-Бхагава́там» или просто «Бхагаватам» — одна из восемнадцати основных пуран. Содержит описание различных аватар, низошедших в разные эпохи в материальный мир, а также обширные сведения по индуистской философии, метафизике и космологии. Повествует об историческом развитии Вселенной, о путях самопознания и освобождения. Вот уже более 1000 лет «Бхагавата-пурана» является основным священным текстом различных течений кришнаизма, где она рассматривается как четвёртый элемент в тройственном каноне основополагающих текстов теистической веданты. Согласно самой «Бхагавата-пуране», в ней изложена основная суть всех Вед и она представляет собой комментарий ведийского мудреца Вьясы к «Веданта-сутрам».
[6] «Гуруджи» — это почтительное обращение на санскрите к учителю, происходящее от слова «гуру», означающего «ведущий из тьмы к свету» или от невежества к знанию.



Глава 12

Я замялся, почувствовав на себе три пары глаз: усталые и жесткие глаза майора, проницательные и спокойные — садху, и равнодушно-зеленые — кота. Сказать правду? Вызвать новый приступ здорового скепсиса у чекиста? Или солгать, зная, что Гуруджи, скорее всего, почувствует неискренность?
Артём Сергеевич поднял бровь, ожидая ответа. Лёд в его бокале уже почти растаял.
Решение пришло не от меня. Его подсказал Гуруджи. Он мягко качнул головой, и его губы снова тронула та самая, едва уловимая улыбка. Он смотрел не на меня, а куда-то сквозь меня, словно видел разворачивающуюся за моей спиной картину.
— Вода, — тихо и плавно произнес садху. — Вода приняла одного и отпустила другого. Река — это не просто вода, майор. Это дверь. Или, быть может, шов между мирами. Иногда он расходится.
Майор нахмурился, пытаясь расшифровать это парадоксальное послание. Я же почувствовал ледяную дрожь вдоль позвоночника. Он знал. Он описывал не абстрактную мистику, а то, что было со мной на самом деле. Ту самую трещину в реальности, черный проем в ледяной воде, куда унесло Ремизова и в который провалился я.
— Что это значит, Гуруджи? — спросил Артём Сергеевич, отставив бокал.
— Это значит, — я неожиданно для себя вступил в игру, почувствовав внезапную уверенность, — что Ремизов, возможно, и не мертв. И я не чудом спасся. Нас просто… унесло в разные стороны. Меня — в странный маленький мирок, где обитает могучая ведьма, его — куда-то еще.
Гуруджи медленно кивнул, словно подтверждая мою догадку.
— Вы сейчас серьёзно? — округлил глаза чекист. — Ведьма?
— Скорее, ведающая — дживанмукта, достигшая наивысшей степени просветления — Мокши[1], — внёс свои коррективы в мой рассказ индус. — Полностью освободившаяся от цикла перерождений.
— Ничего не понятно… — Майор снова провел рукой по лицу, словно пытаясь таким образом избавиться от усталости. — Но это не делает ситуацию проще — это делает её в миллиард раз сложнее! Где мне теперь Ремизова прикажете искать? В другом измерении? Или, прости господи, в сказке какой, с ведьмами?
Кот лениво зевнул, демонстрируя полное равнодушие к метафизическим терзаниям человечества. Его зеленый взгляд, казалось, говорил: «И что с того? Дверь открылась, дверь закрылась. Главное, чтобы молоко в миске не переводилось».
Артём Сергеевич тяжело вздохнул и потянулся к пачке «LM», торчащей из его нагрудного кармана. Вытащив сигарету, Артем Сергеевич размял её пальцами, но, взглянув на невозмутимое лицо Гуруджи, неожиданно передумал и засунул её обратно в пачку, лишь предварительно понюхав.
— Хорошо, — его голос стал резким, деловым, словно он вернулся с мистических высот на твердую почву оперативной работы. — Давайте по порядку. Вы утверждаете, что существует некий… шов, разделяющий реальности? И что этот чёртов убийца тюремных охранников — Ремизов, не утонул, а был… куда-то вынесен через эту дыру?
Гуруджи мягко кивнул.
— Река не линейна. Она многомерна. Её течение — это не просто движение воды, но и движение возможностей, реальностей. Нужный вам человек был подхвачен иным потоком.
— Прекрасно. Просто замечательно, — майор язвительно улыбнулся, но в его глазах уже не было скепсиса, а лишь холодная, почти машинная решимость. — И как мне, прошу прощения, составить оперативный план по его розыску? Запросить у начальства ресурсы на формирование сводной группы из экстрасенсов и шаманов? Или, может, послать запрос в это самое «другое измерение» по линии МИДа? — Он встал и прошелся по холлу, его тень тяжело и нервно скользила по стене. — Поймите, я не могу прийти к начальству с докладом о том, что мой «поднадзорный», находящийся в разработке, находился столько времени в гостях у какой-то ведьмы. А основной подозреваемый фигурант утёк по реке в какой-то «параллельный прохудившийся шов». Тогда меня самого упекут, и не в другое измерение, а в очень даже реальную психушку имени Кащенко!
— Его не нужно искать — скоро он сам найдётся, — произнёс индус.
Майор остановился и с недоумением уставился на садху.
— В смысле, сам найдется?
— Его миссия в этом мире не завершена, — ответил Гуруджи и закрыл глаза. — Он проявится. — Обязательно появится — без этого он не сможет. Это — его функция в этом мире.
Он имел в виду меня. Я понял это без лишних вопросов. Майор посмотрел на меня, потом на спящего кота, потом на неподвижного, как изваяние, садху. В комнате повисло тяжелое молчание, нарушаемое лишь ровным дыханием Гуруджи. Наконец Артём Сергеевич мрачно хмыкнул.
— Ладно, уговорил! — Он подошел к столу и решительно хлопнул по нему ладонью. — Ты еще ни разу не ошибался. А что еще за функция такая у этого отморозка Ремизова?
Гуруджи медленно открыл глаза. Его взгляд был направлен куда-то внутрь себя, но при этом видел всё вокруг.
— Его функция… и моя, и твоя, майор… — он обвёл нас своим спокойным взором. — Всех нас, но только не его… — И он ткнул в меня пальцем. — Так вот, наша функция заключается в том, чтобы поддерживать целостность этого мира. Или, точнее, иллюзию его целостности.
— Целостность? — переспросил Артём Сергеевич, и в его голосе снова зазвучало знакомое раздражение. — Какую ещё целостность? Я вижу стол, стул, вас, кота. Всё на своих местах. Всё целое. Какая иллюзия?
Индус мягко улыбнулся, словно учитель, которому наконец задали правильный вопрос.
— Артём Сергеевич, вы ведь смотрели фильм «Матрица»?
Майор опешил. Он явно ожидал услышать что-то о карме или медитации, но не голливудский блокбастер.
— Ну… смотрел, конечно. Все смотрели. При чём тут это?
— При том, что это очень точная метафора, — сказал Гуруджи. — Вы помните момент, когда Нео видит черного кота, идущего по коридору, а затем точно такого же кота, идущего следом? Для кого-то это дежавю, а для него это был сбой, ошибка в коде самой реальности.
Я видел, как майор напрягся, вслушиваясь.
— И что?
— А что вы чувствуете, когда у вас на часах внезапно появляется трещина, которой не было пять минут назад? Или, когда вы абсолютно уверены, что оставили ключи на тумбе у двери, а обнаруживаете их в холодильнике, рядом с молоком? Вы просто отмахиваетесь: «показалось», «забыл», «устал». Но это и есть те самые микротрещины в реальности. Маленькие сбои в Матрице. Наш мир… он не такой прочный, как кажется. Он больше похож на старую, ветхую ткань, скроенную из множества лоскутов. И швы между этими лоскутами иногда расходятся.
Артём Сергеевич молчал, и я прямо чувствовал, как шестеренки в его голове прокручиваются с натугой и скрипом. На такое откровение от индуса он точно не рассчитывал. А вот я точно знал, что он хотел этим сказать.
— Допустим… — с огромным нежеланием выдавил он. — Допустим, это так. Мы все — какие-то функции. А что не так со Стариком? Э-э-э… — смутился комитетчик. — Простите, Илья Данилович, но проходите у нас под псевдонимом «Старик».
— Да. Не — всё нормально, сынок! — отмахнулся я. — Я действительно стар, даже, как говорили некоторые — суперстар. Так чего мне обижаться? Можешь так меня дальше и называть.
— Действительно, — поддержал его Артём Сергеевич, — таким возрастом по праву гордиться можно! Эх, мне бы с такой работой до полтинника дотянуть… Так что не так с нашим Стариком? — вновь вернулся он к своему вопросу, пока остающемуся без ответа.
— Он — необычайно сильный источник… энтропии, — подобрал слово Гуруджи.
— А по-русски? — попросил его комитетчик. — А то я с физикой со школьной скамьи не дружу — поэтому в силовики и пошел.
— Хаос, — произнес, не задумываясь индус. — Грубая сила, которая раскачивает нашу реальность. Он самим своим существованием обнажает те самые швы. Он — напоминание о том, что наш мир иллюзорен и ненадёжен. И система, наша «общая Матрица», стремится либо ассимилировать такой элемент, либо аннигилировать, либо удалить из системы — вытолкнуть его во вне. Что, собственно, и произошло на реке.
В комнате снова воцарилась тишина. Даже кот проснулся и с любопытством посмотрел на Гуруджи. Артём Сергеевич тяжело дышал, переваривая услышанное.
— И это всё?
Гуруджи отрицательно мотнул головой:
— Нет.
— Вот тля! А еще чего с ним не так?
— Помимо того, что именно Старик вносит Хаос в систему, — продолжил садху, — стабильность нашего мира тоже зависит именно от него.
— Как так? — озадачился Артём Сергеевич, у которого от рассуждений индуса уже голова распухла как воздушный шар.
— Те чувства, которые преобладают в нем в конкретный момент — вносят либо гармонию в наш мир, делая его стабильнее, либо — дисгармонию, разрушая его. Он — одновременно и болезнь, и лекарство. И угроза, и гарант существования. Система не может его просто «удалить», потому что без него она коллапсирует. Но и терпеть не может, потому что он постоянно нарушает её стройные правила.
Артём Сергеевич смотрел на Гуруджи, и я видел, как в его глазах борются скептицизм силовика и холодный ужас от осознания, что это может быть правдой. Видимо, что-то, случившееся в прошлом, заставило силовика всецело доверять словам босоного индуса.
— То есть… Старик… Илья Данилович… — ФСБешник с трудом подбирал слова, — это что-то вроде… краеугольного камня нашего мира? Который, то выбивают, то вставляют на место?
— Нет, — вновь качнул головой Гуруджи. — Камень — он пассивный. Старик же — активная сила. Он не просто «лежит» в основании. Он постоянно творит это основание заново. Каждым своим вздохом, каждой своей мыслью. Он, как живой бог в мире, который забыл богов. Или живой дьявол. Смотря, какое у него сегодня настроение.
В комнате снова повисла тишина, на этот раз тягучая и звенящая, как натянутая струна. Даже тиканье часов на стене звучало как отсчёт последних секунд до чего-то неминуемого.
— И что же мне со всем этим делать? — наконец выдохнул майор, и в его голосе впервые за всё время прозвучала почти беспомощная растерянность.
Гуруджи грустно улыбнулся:
— Ничего. Вы сможете успокоить разбушевавшийся ураган? Или извергающийся вулкан? Вы можете только ждать и надеяться, что он сам исчерпает свою силу.
Он перевёл взгляд на меня, и его тёмные глаза стали бездонными.
— А лучше всего — найти причину его боли. И исцелить её. Потому что пока он страдает — страдает и весь наш мир.
Артём Сергеевич молчал, и я видел, как его практичный, вышколенный служебными инструкциями ум отчаянно пытался переработать всю эту противоречивую информацию в какой-то понятный ему алгоритм действий. Слово «боль» он явно воспринял как нечто более осязаемое.
— Боль? Какая боль? У него что-то болит? Медики ничего не находили, — заговорил он быстро, по-деловому. — Если это что-то физическое, мы можем предоставить лучших специалистов, лучшее лечение. Клиника в Швейцарии, если нужно — я могу договориться…
Гуруджи с тихой печалью посмотрел на него, как учитель на упорного, но невероятно ограниченного ученика.
— Речь не о телесной боли. Речь о ране, которая у него здесь, — он мягко прикоснулся пальцами к своей груди в области сердца. — Однажды мир причинил ему такую боль, что он перестал с ним резонировать. Он отшатнулся от реальности, и реальность отшатнулась от него. Эта трещина в его душе и стала тем самым швом, который расходится. Он не верит в прочность этого мира, и мир вокруг него отвечает ему тем же.
Я видел, как взгляд майора стал остекленевшим. Психика силовика, столкнувшись с непосильной задачей, начала уходить в глухую оборону. Он медленно поднялся с кресла, поправил пиджак и одним глотком допил остатки вискаря в стакане.
— Я… Благодарю за информацию, — его голос снова стал металлическим и безличным. — но объясните мне еще один момент… — Неожиданно зазвонил сотовый телефон в его кармане. Артем Сергеевич вытащил его и бросил взгляд на светящийся экран. — Извините — очень важный звонок… — Он кивком головы указал на дверь и направился к выходу, двигаясь чуть более механически, чем обычно. Видимо, не хотел, чтобы мы услышали, о чём он будет говорить.
Дверь за ним закрылась, а в комнате остались я, Гуруджи и кот, снова устроившийся клубком на своём месте.
— Думаешь, он что-то понял? — тихо спросил я.
Гуруджи вздохнул и закрыл глаза, вновь замерев в неподвижности.
— Он понял ровно столько, сколько его разум смог вместить, не сломавшись. Остальное… остальное он просто отложил в ту самую «папку», что помечена титром «Необъяснимое». Рано или поздно эта папка откроется вновь. — И он окончательно замолчал, отъехав в какие-то только ему ведомые дали.
Вот ля, и откуда он только всё это знает⁈ Ведь он, едва ли не слово в слово, повторил всё, о чём мы беседовали с Ягой. Как у него это получается? Из какого источника он черпает эту информацию? Вопросы, сыпавшиеся из меня, как из рога изобилия, ответов не имели. Да и этот, смуглый, если его спросить, будет ссылаться на какую-нибудь нирвану.
Я сидел и смотрел на него, пытаясь разгадать эту загадку. Воздух в комнате снова загустел, наполнившись тишиной и мерным, едва слышным дыханием садху. Даже кот, казалось, затаился, внимая чему-то недоступному обычному слуху.
И вдруг Гуруджи, не открывая глаз, тихо произнес:
— Не ищи сложного там, где есть простое. Ты хочешь знать, как я это делаю? Мир рассказал. Он всегда говорит с теми, кто готов слушать. Источник один. Истина. Она витает в пространстве, как невесомая пыльца. У одних она вызывает лишь аллергию, другие — вдыхают и чувствуют аромат мироздания. Будь созвучен с миром, чтобы услышать ту же ноту.
Он открыл глаза, и его тёмный, бездонный взгляд снова устремился на меня, но теперь в нём читалась лёгкая усталая улыбка.
Твою мать! Я чуть было не выругался вслух, поскольку именно слушать и видеть мироздание меня учила Яга в своём маленьком мирке. А, вернувшись назад, я тут же наплевал на её науку. А вот Гуруджи, похоже, освоил её в полном объёме. Вот только интересно, кто был его учителем?
Мне чудовищно захотелось курить, и я, по привычке, на чистом автомате поднёс руку к губам, как делал это раньше, в том, потерянном магическом мире. Особо не задумываясь — все мои мысли были заняты совершенно другим, я сделал две глубокие затяжки, наслаждаясь ароматом отличного табака, именно того сорта, который я предпочитал — «Герцеговины Флор». Ну, да, влияние товарища Сталина, не без этого.
— Да кто ты такой, дедуля, черт тя дери⁈ — Погруженный в свои мысли, я не заметил, как вернулся из коридора поговоривший по телефону Артём Сергеевич. — Как ты это сделал?
— Что сделал? — поначалу не понял я, вновь поднося к губам дымящуюся папиросу.
— Что сделал? Да ты из воздуха зажженную папиросу достал, словно так и надо! — перейдя на «ты», нервно ответил чекист, вынимая из кармана свои сигареты.
Он замер с пачкой «LM» в руке, а его взгляд метнулся от моей папиросы к невозмутимому лицу Гуруджи и обратно. Его практичный мир, выстроенный из бетона инструкций и стальных аргументов, дал очередную трещину.
— Я… я видел своими глазами, — в его голосе проступила растерянность, граничащая с суеверным страхом. — В его руке ничего не было…
— Вот, тля! — сочно выругался я, осознав, что только что произошло. — Неужели дар вернулся?
Но, нет, сколько бы я ни пыжился, я не сумел выдать ни одного, даже самого смешного заклинания. Сил как не было до этого, так они и не появились. Но что-то же произошло? Как-то появилась у меня в пальцах привычная папироса? Или я чего-то не понимаю, или в этом мире действуют совершенно другие принципы управления силой.
Гуруджи медленно повернул голову в мою сторону. В его глазах не было ни удивления, ни торжества. Лишь все та же глубокая, безмятежная печаль.
— Дар? — Майор посмотрел на меня, на тлеющую папиросу, на спокойное лицо старца. Механизм его мышления заскрежетал, пытаясь найти рациональное объяснение. — Мне кто-нибудь объяснит, что это: гипноз, ловкость рук, галлюцинация от усталости, недосыпа и дозы вискаря?
— Артём Сергеевич, — произнес тихо индус, все мы — часть этого мира. А мир — часть нас. Мир дал ему то, в чем он нуждался. В чем ощутил большую потребность. Он просто был к этому готов. А вы… — Гуруджи мягко взглянул на зажатую в пальцах майора пачку сигарет, — вы пока к этому не готовы.

[1] Мо́кша («освобождение»), или му́кти: в индуизме, джайнизме и раннем буддизме — освобождение из круговорота рождений и смертей (санскр., пали — сансара), от всех «страданий» (дуккха) и ограничений материального существования. В философии индуизма понятие «мокши» рассматривается как возвышенное, трансцендентное состояние сознания, в котором материя, время, пространство и карма, также, как и другие элементы эмпирической реальности, рассматриваются как майя (иллюзия). Мокша, однако, не является посмертной наградой за благочестивые поступки — освобождение достигается в течение земной жизни посредством преодоления эгоизма, или ложного эго (аханкары), и раскрытия истинной, глубинной сущности индивида как чистого духа или души. Такой освобождённый называется «освобождённый при жизни» — «дживанмукта».



Глава 13

Майор замер с пачкой «LM» в руке, его взгляд метнулся от моей папиросы к невозмутимому лицу Гуруджи и обратно. Его практичный мир, выстроенный из бетона инструкций и стальных аргументов, дал очередную трещину. Я видел, как его челюсть напряглась, а пальцы сжали пачку так, что она смялась.
— Хорошо, — его голос прозвучал неестественно ровно, словно он через силу вернул себе контроль. — Гипноз, массовая галлюцинация, черт знает что… Ладно. Оставим это. У меня есть более насущные вопросы.
Он резко развернулся ко мне, и в его глазах вспыхнул холодный, оперативный огонь.
— Давайте вернёмся к Ремизову, Илья Данилович. Кто убил тюремных охранников? Он сам? Собственноручно? Если он… «проявится», мне нужно знать, чего ожидать…
Я затянулся, пытаясь собраться с мыслями. Дым «Герцеговины Флор» был обжигающе реальным. Вот, блин, и как это я? Ведь во мне магии ни на грамм!
— Нет, охранников убили его люди. Самого олигарха в этот момент рядом не было, — произнёс я. — Но он, тоже полный отморозок. Такой же, как и его псы… Он даже смотрит на человека, как на бездушную вещь. Такому убить — что высморкаться. Можешь мне поверить, майор — я таких в своё время насмотрелся с лихвой. Движется легко, несмотря на возраст. Сильный. Быстрый. Я бы сказал даже — опасно быстрый.
— Да, это на него похоже. — Майор достал блокнот, но записывать ничего не стал, просто сжал в руке. — Он в девяностых возглавлял одну из бандитских группировок в Москве. Сам не гнушался и пытать, и убивать… Но доказательств, как понимаете, никаких. Изворотливый, падла. И нюх на опасность, прямо-таки звериный. Мы его давно вели… Но… — Он развёл руками. — Не чаяли уже, что когда-нибудь он за всё ответит. С его деньгами и связями — он, можно сказать, в касте неприкасаемых. И тут…
— И тут, вдруг, он повелся на какого-то старикана? — кашлянул я, поперхнувшись табачинкой, залетевшей мне в горло.
— Вы сына его убили, — напомнил мне Артём Сергеевич. — А он с него пылинки сдувал, отмазывал от всех проблем, хоть тот и творил временами полную дичь.
— Ни разу не пожалел о содеянном, — пожал я плечами. — Сынок в папашу пошел — тот еще отмороженный на всю башку говнюк был. Если бы представился шанс всё переиграть… Ничего не поменял бы, — честно признался я. — Он и папаша его — как бешенные псы, которых только отстреливать. Потому как лечить — бесполезно.
— Что он от вас хотел, Илья Данилович? — поинтересовался майор. — Почему сразу не убил, как планировал ранее?
— Да, сначала хотел, — согласился я с ФСБешником. — Но потом… Он пытался вызнать у меня «секрет» моей долгой жизни, и как мне удалось выжить там, где выжить было невозможно…
Договорить я не успел — в этот момент из-за двери, ведущей в коридор, донёсся приглушённый звук — словно что-то тяжёлое и стеклянное упало и разбилось. Мы все невольно вздрогнули, кроме индуса, который и ухом не повел. Кот тоже вскинул голову, насторожив уши.
Артём Сергеевич мгновенно преобразился. Вся его растерянность исчезла, уступив место мгновенной мобилизации. Он резким жестом велел мне молчать, и его правая рука привычным движением скользнула под пиджак, к пистолету. Его взгляд стал жестким.
— Вы здесь не одни? — тихо спросил он у Гуруджи.
Тот медленно покачал головой, его лицо оставалось спокойным, но в глазах появилась лёгкая тень озабоченности.
— Нет. Мои ученики уже ушли.
— Оставайтесь здесь, — распорядился майор, бесшумно двинувшись к двери, в поисках источника странного звука.
Я инстинктивно последовал за ним. Предыдущие приключения отучили меня оставаться в стороне. Мы вышли в полутемный коридор. В дальнем конце была приоткрыта дверь. Из щели в коридор лился тусклый свет. Артём Сергеевич жестом остановил меня, прижался к стене и, резко толкнув дверь плечом, вкатился в комнату с пистолетом в вытянутой руке.
— Руки вверх! Стоять на месте!
Я заглянул за его спину. Комната была пуста. На полу возле окна валялись осколки хрустальной вазы. Рама окна была приоткрыта, и в комнату врывался холодный вечерний воздух с улицы. Майор, не опуская оружия, быстро осмотрел комнату, заглянул под письменный стол и в закрытый платяной шкаф.
— Никого, — пробормотал он, подойдя к окну. — Может, сквозняк?
Он выглянул на улицу. Окно выходило в узкий, глухой задний двор, заваленный старыми ящиками. Внизу было пусто. И в этот момент раздался глухой стук. Но не снаружи, а из-за нашей спины. Как будто громыхнула входная дверь.
Мы бросились обратно и вбежали в холл, где нас ждал садху с Матроскиным. Дверь в холл была распахнута настежь. А в холле стоял высокий, крепкий мужчина в тёмной водолазке, темных брюках с накладными карманами и высоких берцах. Его лицо было скрыто в тени, но я узнал его по фигуре.
Нет, это был не Ремизов, а один из его подручных. Хладнокровный убийца, пристреливший тюремных охранников. В его руке был пистолет с глушителем. А на полу, возле неподвижно восседающего в позе лотоса Гуруджи, лежал в неестественной позе говорящий кот, и тоже не двигался. Ну, сука, если с Матроскиным что случилось…
— На пол! Лицом вниз! — Его голос был низким, без эмоций.
Но Артём Сергеевич не стал медлить. Он просто вскинул пистолет, который продолжал держать в руке, и открыл огонь. Выстрел прозвучал оглушительно. Пуля ударила в стену, в сантиметре от головы убийцы.
Но тот текуче переместился в сторону, и его оружие с глухим «пффф» тоже ответило выстрелом. Пуля просвистела у меня над головой, когда я инстинктивно нырнул за массивный дубовый стол. Майор, используя одно из кресел как укрытие, тоже прицельно выстрелил, стараясь не попасть в индуса, который так и не удосужился даже в этот момент выйти из медитации.
Стрелок огрызался — отвечал короткими и практически бесшумными выстрелами. Стеклянная дверца шкафа взорвалась осколками, со стены упала картина, в спинку кресла впились две пули. Я прижался к полу, чувствуя, как меня обдало острыми осколками стекла. Магия (или что там сейчас у меня вместо неё?) так и не пришла на помощь, только свист пуль и грохот выстрелов.
— Черт! — сквозь зубы выругался чекист, когда магазин его пистолета опустел.
Убийца, пользуясь этим, перенёс огонь на майора, заставив его залечь и не давая перезарядить оружие. Одна из пуль срикошетила от каменного подоконника и с воем пролетела над моей головой, осыпав колючими каменными брызгами.
И тут я увидел нечто, от чего у меня перехватило дыхание. Лежавший на полу кот… пошевелился, а затем перевернулся на другой бок. Его темная шерсть словно свалялась на боку, пропитанная густой кровью. Неторопливо, словно в замедленной съёмке, он поднялся на лапы. Его зелёные глаза горели холодным безжалостным огнем. Но он был жив, либо восстал из мёртвых. Кот-зомби, твою медь?
Матроскин не выл, не шипел. Он просто тихо шёл вперед. Медленно, уверенно и чуть «боком» он двигался прямо на стрелка, не обращая внимания на свистящие пули. Нападавший, ведя огонь по майору, на секунду отвел взгляд вниз, заметив движение краем глаза. На его лице мелькнуло что-то вроде удивления. И это было его роковой ошибкой.
Кот прыгнул. Не сгибая лап, одним сверхъестественным, стремительным толчком, будто его оторвало от земли невидимой силой. Молниеносный бросок, стремительный и абсолютно бесшумный. Убийца успел лишь ахнуть, пытаясь поймать моего хвостатого друга в прицел, но было поздно. Матроскин исчез прямо в воздухе и возник уже над стрелком.
Я увидел вспышку ярости в его зеленых светящихся глазах, и вылезающие из мягких шерстяных подушечек огромные когти, похожие на острые загнутые крючья. Я и не думал, что они могут быть такого впечатляющего размера. Кот обрушился на плечи стрелка всей массой своего тела, полосонув когтистой лапой по руке, сжимающей оружие. Брызнула кровь, и пистолет с глушителем упал на ковер.
Убийца замер на месте с широко раскрытыми глазами, в которых застыл не столько страх и ужас, сколько чистейшее непонимание происходящего. Раззявленная пасть Матроскина, внезапно показавшаяся мне неестественно большой, сомкнулась на шее убийцы. А затем говорящий кот дернул головой — резко и мощно.
Треск разорванных сухожилий, хрящей и позвоночника прозвучал, как-то сухо и неестественно в наступившей вдруг тишине. Голова убийцы откинулась назад под немыслимым углом, держась теперь лишь на лоскуте кожи и мышечных волокнах. Алый веер брызг из разорванных сосудов хлынул на светлый персидский ковер, оросив в придачу и светлые стены, и все такое же невозмутимое лицо Гуруджи.
Кровь не текла, она ритмично хлестала темным горячим фонтаном, синхронно с еще продолжающим биться сердцем стрелка. Но его тело обмякло, и, как подкошенное, медленно и тяжело повалилось на бок вместе с котом, всё еще висевшим на его плечах.
И вот когда тело рухнуло, кот, этот демон в облике домашнего зверька, с торжествующей улыбкой Чеширского кота на морде, спрыгнул с бездыханного тела. Затем он резко встряхнул головой, и капли крови веером разлетелись по комнате, несколько алых точек даже попали мне на лицо.
Затем он недовольно, даже с каким-то отвращением, принялся отряхивать лапы, а его зеленые глаза медленно обвели комнату, на секунду остановившись на мне. В них уже не было ни злобы, ни ярости — лишь холодная, вселенская уверенность в том, что порядок вещей был только что восстановлен.
После этого Матроскин развернулся к трупу задом и медленно, с королевским достоинством, «зарыл» бездыханное тело, словно кусок экскрементов в кошачьем лотке. В холле воцарилась оглушительная тишина, пахшая порохом и свежей кровью. Я поднялся на ноги, опираясь на перевёрнутый стол.
Мышцы подрагивали от напряжения. ФСБешник выбрался из-за простреленного кресла, а Гуруджи по-прежнему сидел на диване, не тронутый ни одной пулей. Кот, дойдя до середины ковра, уселся на самое чистое место, не испачканное кровью, и принялся зализывать рану на боку.
— Все живы? — хрипло спросил Артём Сергеевич, его руки тоже основательно подрагивали. Похоже, что он еще не совсем осознал, что только что произошло на его глазах. Майор подошёл к распахнутой двери, выглянул в коридор и, никого там не обнаружив, тяжело прислонился к косяку. — Кто это был? — выдохнул он, глядя на меня. — Ремизов прислал?
— Да, — я кивнул, — один из тех, кто убил охранников во время моего похищения.
— Мерзавец! — тихо выругался майор, проводя ладонью по лицу. — И таких, говоришь, было несколько?
— Как минимум двое, — уточнил я, с трудом отрывая взгляд от кота, который с невозмутимым видом приводил себя в порядок.
— Он тоже может быть рядом — ждать сигнала или прикрывал отход. — Артём Сергеевич мрачно качнул головой, его взгляд скользнул по окровавленному безголовому телу на полу, по простреленным стенам и мебели, и, наконец, остановился на садху. Святой странник, казалось, только что проснулся от легкой дремоты. Его темные, глубокие глаза были ясны и спокойны.
— Вы… вы в порядке, Гуруджи? — спросил ФСБешник.
Аскет медленно повернул к нему лицо, на котором не было ни капли волнения. Лишь тонкая сеть морщин у глаз чуть сдвинулась, складываясь в подобие улыбки.
— Пули — это всего лишь куски металла, летящие по воздуху, — его голос прозвучал тихо, но с невероятной четкостью, заполняя собой зловещую тишину, захватившую холл. — Их траектория предопределена. Так же предопределен был и его путь, — он кивнул в сторону убитого. — И путь этого мохнатого существа, что вернуло нам всем равновесие и спокойствие.
— Всегда пожалуйста! — произнёс Матроскин, закончив зализывать пулевое отверстие.
Затем он встал, потянулся, выгнув спину в дугу, подрал своими когтями ковер и легко запрыгнул на диван, буквально рядом с Гуруджи. Покрутившись, он устроился там, свернулся калачиком и уткнулся носом в хвост, словно ничего и не происходило. А вот рану на его боку уже невозможно было разглядеть среди густой шерсти.
— Чего? — глаза майора едва не вылезли из орбит, когда он осознал, кто только что ответил индусу. — Как это? — Он перевел взгляд с кота на меня, потом обратно на кота, который уже мирно посапывал, уткнувшись носом в хвост.
— Артём Сергеевич, — тихо произнёс садху. — Лучше не спрашивайте и просто примите это как данность. Поверьте, так будет только лучше для вас.
ФСБешник замер, его мозг явно пытался сопоставить несоотносимое: ласковое домашнее животное и того демона-убийцу, который только что оторвал башку человеку «голыми когтями». А теперь еще и заговорил. Человеческим голосом. Немного хрипловатым, с легкой насмешкой.
— Но он же… Это же просто кот! — выдавил наконец майор. — Просто большой…
— Да-да, — мурлыкнул Матроскин, потянувшись всем телом, — я кот, просто кот.
— Нет, — вновь раздался спокойный голос Гуруджи. — Это не «просто кот». Это — Защитник. Повелитель незримых дорог и Хранитель Порога. Он видит то, что скрыто от наших глаз, и действует, когда нарушается гармония. Его речь — лишь малая часть его сути. Не пытайтесь понять её умом, примите сердцем.
— Ну, ты и завернул, борода! — Говорящий кот приоткрыл один глаз, сияющий изумрудной щелочкой. — Но мы, Грималкины, такие! А ты, — кот открыл и второй глаз, впившись взглядом в Артёма Сергеевича, — спасибо бы хоть сказал, неблагодарный! Я ведь и твою задницу спас!
Майор молча открыл рот и снова закрыл его. Он был профессионалом, привыкшим к смертям, опасности и даже предательству. Но говорящий кот, отрывающий бошки профессиональным киллерам, и индийский аскет, беседующий с этим котом, ровно так и должно, выбивались далеко за рамки его оперативной картины мира.
Я невольно фыркнул, сразу же пожалев об этом, потому что майор уставился на меня натурально ошалевшим взглядом.
— Он… э-э-э… говорит, что вы неблагодарный, — сдавленно произнёс я.
Артём Сергеевич побледнел, затем покраснел. Он провел рукой по коротко стриженным волосам и тяжело выдохнул, собираясь с мыслями. Профессиональное начало понемногу брало верх над шоком.
— Спасибо… э-э-э… кот, — наконец выдавил он.
— Не «э-э-э кот», а Матроскин из славного семейства говорящих котов Грималкиных! — с достоинством произнес кот, распушив подсыхающую шерсть.
— Спасибо, Матроскин из славного семейства говорящих котов Грималкиных! — послушно повторил чекист.
— Всегда пожалуйста! — Кот зевнул, показав ряд невероятно острых зубов, и снова уткнулся мордой в хвост.
— Ладно. Хрен с ними, с этими непонятками… Разбираться будем потом. Сейчас действуем по обстановке, — его голос вновь стал жестким и командным. — Второй стрелок может быть где угодно. Нужно быть начеку!
Майор ругнулся себе под нос, подошел к телу убийцы. Наклонился и быстрыми выверенными движениями его обыскал. Было заметно, что с этой «работой» он знаком не понаслышке. Все, что ему удалось найти это смартфон и пару магазинов с патронами.
Матроскин неожиданно растворился в воздухе, что заставило майора вновь зависнуть.
— Второй там, внизу, — произнёс кот, вновь появившись.
Казалось, даже воздух в комнате застыл от этой тирады. Майор замер со смартфоном киллера в руке, окончательно и бесповоротно поняв, что мир больше никогда не будет прежним.
— Он сидит в серебристой «Тойоте». На парковке. Видеть отсюда его не видно, но он контролирует и выезд со стоянки, и единственный выход из здания, — дополнил слова Матроскина индус.
Майор между тем уже перезарядил свой служебный «Макаров» и, со щелчком дослал патрон в патронник. Его движения вновь стали собранными и профессиональными. Шок отступал, уступая место тренированным инстинктам.
— Он ждет своего напарника, — вновь произнёс кот. — Но его терпение иссякает.
— А ты откуда знаешь? — Уставился на кота чекист.
— Он мысли читает, — пояснил я. — И не только…
— Я еще и вышивать могу, и на машинке тоже, — выдал хвостатый пройдоха.
Вот ведь гад! Опять у меня в голове шарит, как у себя дома!
— Всё-всё, мессир, больше не буду! — прочитав, видимо и эти мои мысли, тут же пошёл на попятный кот. — Клянусь!
Да-да, знаем мы его клятвы.
— Что будем делать, товарищи? — произнес Артём Сергеевич, аккуратно подбирая с пола пистолет с глушителем, которым орудовал киллер. — Нам бы подельника взять и допросить… Но за поддержкой обращаться к своим — боюсь всё сразу к Ремизову утечёт. Информатора мы так и не вычислили…
— Ну, так сами, давайте и возьмём, — предложил я.
— Серьёзно, Илья Данилович?
— Более чем! — кивнул я. — А Матроскин нам поможет.
— Поможет… — эхом повторил за мной чекист, бросив взгляд на безголовый труп. — Как же я всё это объяснять буду… А, ладно! Двум смертям не бывать, а одной не миновать! — залихватски махнул он рукой. — Поехали, что ль?



Глава 14

Индус, до этого момента наблюдавший за диалогом с невозмутимым спокойствием, опять мягко вступил в беседу:
— Убийца был уверен в успехе. А его напарник ждёт условного сигнала — короткого сообщения с этого самого телефона. Отсутствие сигнала в течение определённого времени будет для него тем же сигналом — только сигналом тревоги.
Майор покачал в руке смартфон убитого киллера. Экран был заблокирован.
— Отпечаток? — мрачно поинтересовался он, посматривая на кисть руки безголового трупа.
— А смысл? — пожал я плечами. — Мы всё равно не знаем условного сигнала.
— Согласен, — кивнул майор, бросив телефон на диван рядом с садху, вновь закрывшим глаза. — Действуем по-старинке!
Мы вышли из холла, оставив индуса медитировать среди оставленного хаоса, крови и порохового дыма. Артём Сергеевич двигался бесшумно, а каждый его шаг был выверен и осторожен. Я шел следом, стараясь не отставать, а Матроскин то появлялся на перилах лестницы, то бесследно исчезал, ведя свою собственную разведку.
Игнорируя лифт, спустились на первый этаж и вышли на ресепшен. За стойкой никого не было, лишь тускло светился включенный монитор. Через панорамное, слегка запыленное окно открывался вид на гостевую парковку. Майор жестом пригласил меня в угол, из которого был виден выход и часть стоянки.
— Вон она, эта «Тойота», — тихо, одними губами, произнес Артём Сергеевич, указывая на серебристую «Камри» довольно свежего года выпуска пальцем. — Видите, у самого выезда. Тёмная тонировка. Выбрана идеальная позиция для наблюдения и бегства.
Я кивнул. Из машины было действительно просто контролировать выход, да и вся стоянка лежала, как на ладошке. Но при этом сама машина почти не видна для выходящих из здания.
— Всё видит, тварь! — мрачно констатировал майор. — Как только мы выйдем, он нас тут же срисует. Если начнёт подозревать неладное — или скроется, или откроет огонь. Рисковать нельзя.
И тут у меня родился план. Безумный, как и всё, что происходило в этот вечер, но единственно возможный.
— Артём Сергеевич, а если… — я повернулся к коту, который в этот момент материализовался на стойке ресепшена и умывал лапой усы. — Матроскин, ты можешь прыгнуть прямо в салон машины этого утырка?
Кот закончил умывание и «обиженно» стрельнул в меня своими зелёными глазами.
— Вы во мне всё ещё сомневаетесь, месссир? Это ж совсем плёвое дело!
— Отлично! — обрадовался я. — Вот план: ты телeпортируешься к ублюдку в машину. Устрой там что-нибудь эдакое… Чтобы урод опешил. Пока он будет в ступоре, мы с майором подбежим, откроем двери и нейтрализуем его. Главное — голову сразу не отрывай! — предупредил я Матроскина. — Он нам ещ нужен живым и говорящим. Понятно?
Матроскин брезгливо наморщил нос.
— Какие же вы сентиментальные. Живым и говорящим… Ну, ладно, устрою ему психологическую атаку. Без гарантий насчёт испачканных сидений, впрочем. А если хотите, я его мысли прочитаю и всё! Никаких допросов и пыток! Всё чинно-благородно!
— А ты это точно сумеешь? — подался к нему чекист.
— П-ф-ф! Легко! — прищурился говорящий кот. — И можно мне после этого ему башку откусить?
— Ты чего такой кровожадный, Матроскин? — усмехнулся я.
— Я не кровожадный, мессир, — ответил Грималкин, — мне просто за державу обидно… Вернее за вас, — тут же поправился он.
— Всё ясно, Верещанин, опять мне в голову залезал?
— И в мыслях не было, мессир — это еще с прошлого раза осталось! — отмазался Матроскин.
— Ну что, действуем? — Майор снова стал собранным и резким, как боевая пружина. Он достал «Макаров» и снял с предохранителя. — Илья Данилович, вы за мной. На мою команду бежим. Кот, как только окажешься внутри — дай знак. А то окна тонированные — не видно ни черта!
— Да он там такое устроит, что мы и без знака поймём, — хохотнул я. — Или я его совсем не знаю.
— Готовы? — уточнил чекист. — Тогда поехали!
Матроскин лениво зевнул, показав свою акулью пасть, и растворился в воздухе. Мы с майором, пригнувшись, замерли у стеклянной двери, готовые к броску. Тишина длилась секунд пятнадцать. И вдруг её разорвал дикий, испуганный вопль, донесшийся со стороны парковки. Мы увидели, как серебристая «Тойота» неестественно дёрнулась на месте, подпрыгнув на амортизаторах.
— По коням! — рявкнул майор и рванул с места.
Я — следом. Мы выскочили на улицу и короткими перебежками, используя другие машины как укрытие, помчались к «Тойоте». Из салона доносилась невнятная ругань, перемежающаяся с оглушительным шипением, как будто прорвало линю парового отопления.
Мы подбежали к машине. Майор левой рукой рванул дверь водителя, а правой с пистолетом наперевес вписался в проём.
— Не двигаться, сука! Руки на баранку!
Водила, мужик за тридцать, с перекошенным от ужаса лицом, был прижат к своему же сиденью навалившимся на него котом. А вся обшивка салона вокруг водителя и его одежда представляли собой жалкие лоскуты. Как можно было так исполосовать всё вокруг за те жалкие секунды, я даже не представляю.
— Всё, мессир, — лениво произнёс кот, — принимайте дичь и, заметьте, живьём! Кое как удержался… Только он, это… кажется, немного обмочился. Я не виноват, он сам себя напугал.
Мне стало интересно, чего Матроскин учудил в машине. Однако, расспрошу его попозже — не до того сейчас.
— Ничего, — усмехнулся я, — мы мигом взбодрим, правда, Артем Сергеевич. Слезай с него, Матроскин, дай хоть этому гамадрилу немного прийти в себя.
Кот нехотя спрыгнул с колен водилы и устроился на заднем сиденье, с довольным видом облизывая лапу. Майор быстро обыскал ошалевшего преступника, извлёк ствол из кобуры под мышкой и щёлкнул браслетами, защелкивая наручники на запястьях второго киллера.
— Всё, Илья Данилович, — кивнул он мне, — можно вызывать подмогу и «чёрного воронка». Теперь уже никуда этот субчик от нас не денется…
А вот после этих слов наш пленник как-то странно дёрнулся. Его зрачки, до сих пор круглые от ужаса, неожиданно сузились. Глаза стали остекленевшими и невидящими. Из горла вырвался не то стон, не то хрип.
— Что с ним? — насторожился майор.
Матроскин тоже насторожился, перестав вылизывать лапу и подскочив на сиденье. Он зашипел, а его спина выгнулась дугой.
— Чего это с ним? — Не понял метаморфозы, произошедшей с говорящим котом, произнес ФСБешник.
— Э-э-э, мессир… — беспокойно произнёс Матроскин. — Кто-то залез к нему в голову… И теперь там… тихо, как на старом погосте…
Пленный медленно повернул голову в нашу сторону. На его лице не осталось и следа прежнего страха. Только холодная, пустая маска, даже без следа мыслительной деятельности.
Майор резко тряхнул его за плечо.
— Э-э-э, ты чего? Слышь, очнись!
Но подручный безголового киллера уже не слушал. Его тело вдруг свела судорога. Из уголка рта потекла струйка пены. Он затрясся в конвульсиях, беспомощно стучась головой о подголовник.
Матроскин метнулся вперёд, буквально приклеившись своим лбом к голове задержанного, конвульсии которого прекратились так же внезапно, как и начались. Тело обмякло, а глаза остекленели окончательно.
— Не успел! — отрывисто сказал кот, утомленно отваливаясь на пассажирское сидение. — Он сдох!
В салоне повисла мёртвая тишина, нарушаемая лишь нашим тяжёлым дыханием. С улицы донёсся звук приближающихся сирен.
— Вот чёрт! — тихо выругался майор, прикладывая пальцы к шее киллера. — Точно сдох.
— А мы так ничего и не узнали, — добавил я, закрывая распахнутые глаза мертвеца.
Матроскин потрогал лапой лицо покойного и с отвращением отдернул её.
— Кое-что всё-таки узнали, мессир. Тот, кто влез в его голову в последнюю секунду… Он был сильнее… Да, что там — намного сильнее меня в ментальном плане! — Кот повернулся ко мне, и в его глазах впервые за всё время промелькнул испуг.
Холодная полоса мурашек пробежала у меня по спине. Сирены завыли уже совсем рядом, но их звук казался доносящимся из другого мира. Мы с майором переглянулись. В его взгляде читалось то же самое, что и у меня: понимание, что охота продолжается. И на этот раз мы были не охотниками, а дичью.
— Мессир, — тихо, почти беззвучно прошипел Матроскин. Его шерсть всё ещё была взъерошена, а хвост хлестал по кожаному сиденью. — Он… здесь. Прямо сейчас. Я чувствую его ментальные щупальца. Скользкие, холодные… Я пока еще держу щит, но мои силы утекают…
— Где он, Матроскин? — спросил я кота. — Можешь показать мне этого ублюдка?
— Он везде и нигде… — задыхаясь, ответил Матроскин. Его голос стал тонким и писклявым, каким я его еще не слышал. — Он ищет слабину в моей защите… Ох… Холодно…
Воздух в салоне машины вдруг стал густым и тяжёлым, будто его выкачали из морозилки. Стекла покрылись изнутри тончайшей паутиной инея, хотя на улице стоял летний вечер. Завывание сирен снаружи окончательно стихло, поглощённое нарастающим гулом в ушах, когда я постарался дотянуться до собственного Ментального Дара. Мир сжался до пространства внутри автомобиля, но меня это не остановило.
— Щит… трещит… — простонал кот и вдруг дико взвизгнул, подпрыгнув на сиденье, будто его ударили током.
В тот же миг я почувствовал его. Чуждое, давящее присутствие. Оно не имело формы и запаха, но заполнило собой всё, как вода заполняет тонущую субмарину. Это был чистый, концентрированный ужас, леденящий душу безразличием и древней, нечеловеческой ненавистью. И начал постепенно меня «засасывать», не давая сосредоточиться.
Я почувствовал, что еще немного и отключусь окончательно и бесповоротно. Но тут майор (не знаю, случайно или нет) выстрелил прямо над моим ухом. Резкий удар по ушам ненадолго вырвал меня из оцепенения. Пуля же, ударив в противоположную дверь, застряла где-то в обшивке.
— Еще раз… выстрели… — прохрипел я, чувствуя, как плохо мне подчиняется речевой аппарат.
— Куда стрелять? — растерялся чекист.
— Прямо… над ухом… лупи… — чувствуя, что вновь отключаюсь, выдохнул я.
Артем Сергеевич вытянул руки со стволом в опасной близости от моей головы. Но выстрелить он не успел. Я уловил, как невидимый таран ударил и по его сознанию. Майор болезненно охнул, отшатнулся, ударившись затылком о ребро распахнутой двери. Его глаза закатились, но он, каким-то чудом сумел нажать на спусковой крючок. Но мне, буквально на мгновение, показалось, что сквозь его лицо вновь проступила уродливая физиономия Кощея. И эта «его рука» спустила курок.
Рявкнувший пистолет обжег мне щеку пороховыми газами, вырвавшимися из ствола, а после выпал из ослабевших пальцев. Глухой давящий гул, заполнивший голову, сумел-таки оттеснить ледяные щупальца чужого сознания. Я судорожно глотнул воздух, обжигающе холодный, и успел увидеть, как майор, побледневший как полотно и вновь вернувший привычный облик, безвольно оседает, сползая по двери на землю.
Одновременно с этим я почувствовал, как из оглохшего уха сочится тонкая струйка крови, капая на воротник. Но, похоже, что этот выстрел дал по ушам и мозгам не только мне, но и той сволочи, кто посмела забраться мне в голову. Давление ментальной атаки на миг ослабло, и я смог, наконец, собрать волю в кулак.
Воспользовавшись этой микроскопической передышкой, я сумел «ухватиться» за то самое скользкое «ментальное щупальце», о котором говорил Матроскин. И тогда я рванул по этой невидимой нити, ведомый слепой яростью, как будто никогда и не терял своих сил. Если уж этот ублюдок так жаждет моего внимания, он его получит. С лихвой! Потому как я сейчас был зол. Очень и очень зол!
Мой разум, будто бронебойный снаряд, понесся по «тоннелю» чуждой мысли. Мир вокруг растворился, уступив место хаотичному калейдоскопу образов, навязываемых мне противником. Уже и давление невидимого врага вернулось, удвоившись, а затем и утроившись. Оно уже не просто заполняло наше общее ментальное пространство — оно пыталось меня вытеснить, выкручивая эту псевдо-реальность, как мокрую половую тряпку. Но я играючи давил его своей волей, продвигаясь всё дальше и дальше.
Наше противостояние набирало обороты — я падал в бездонную пропасть, где вместо камней меня ждали острые, словно ножи, сверкающие кристаллы, которые я срезал под корень, оказавшись в седле мощного бульдозера. Затем меня швырнуло в кромешную тьму, где не было ни звука, ни света, только нарастающее чувство абсолютного одиночества и безысходности.
Тьма вокруг заколебалась, и из нее проступили фигуры. Тени людей, причиной смерти которых, так или иначе, был я. Они молча протягивали ко мне руки, и их немой укор был страшнее любого крика. Неведомая мне сущность пыталась играть на моем чувстве вины.
Но я ринулся вперед, сквозь строй призраков, и они рассыпались в прах. Через мгновение тьма сменилась адским пейзажем — я стоял на краю раскаленной лавовой пропасти, а с неба на меня пикировали какие-то крылатые уродцы. Знал бы, дядя, сколько подобного добра я накрошил в своей жизни…
Я не стал больше сопротивляться потоку образов. Вместо этого я принял их, пропустил через себя и, не дав им разорвать мое сознание, преобразовал. Моя воля, закаленная во множестве битв, начала создавать мою собственную реальность вокруг. Я отбросил его же иллюзии ему же в лицо, показав, что не намерен играть по его правилам.
Каждое моё действие приближало меня к врагу, к его сознанию. И если я до него доберусь… Я чувствовал, как чужая воля дрогнула. Удивление и непонимание сквозили из-за каждого угла.
Я собрал всю свою мощь, всю свою ярость и боль, а также всю любовь к этому странному миру, который кто-то пытался чудовищно исковеркать, в один сокрушительный мысленный удар. Это был не сложный образ и не хитрая иллюзия. Это был просто кумулятивный заряд чистой энергии, выпущенный точно в эпицентр враждебного присутствия. Раздался оглушительный ментальный «хлопок», и всё исчезло. Ментальное давление испарилось — неведомый враг просто оборвал связь, испугавшись, что я до него доберусь.
Меня резко выбросило в реальный мир. Кожа на лице пылала от близкого выстрела, ухо совсем не слышало, продолжая сочиться кровью, но этот физический дискомфорт был ничто по сравнению с агонией разума, которой я попотчевал нашего анонимного доброжелателя.
Пороховая гарь щекотала ноздри, смешиваясь с тяжелым спертым воздухом в салоне. Иней на стеклах моментально растаял, превратившись в мокрые потеки. Снаружи снова оглушительно завыли сирены. В ушах звенело, щеку пекло от ожога, но голова была на удивление ясной и легкой.
Матроскин, тоже пришедший в себя, тяжело дышал, распластавшись на сиденье.
— Ушел, гнида… — выдохнул он. — Обрезал связь… будто топором отрубил… Вы его… достали, мессир. Серьезно достали…
Я медленно повернул голову. Артем Сергеевич тихо ругался, придя в себя и потирая разбитый затылок. Его глаза были мутными, но в них уже не было пустоты — только знакомая суровая растерянность. Как я не приглядывался к нему, знакомый образ Кощея разглядеть так и не сумел.
Мы с котом переглянулись, поняв друг друга без слов. Охота только началась. Но теперь мы знали, что наш невидимый враг совсем не всесилен, и с ним можно тягаться на равных. А это меняло многое, если не всё. Я кивнул, вытирая ладонью кровь с уха. Головокружение отступало, сменяясь холодной, стальной решимостью.
— Он отступил, но не убежал, — глухо произнёс Матроскин. — Теперь он будет осторожнее.
— Знать бы еще, кто он такой? — сказал Артём Сергеевич, — наблюдая, как на стоянку залетает несколько машин со включенными мигалками.



Глава 15

Машины залетели на стоянку, оглашая округу оглушительным ревом и сверкая иллюминацией проблесковых маячков.
— Твои орлы подъехали? — хрипло осведомился я, разминая шею, затёкшую во время ментального противостояния.
— Сдаётся мне, — как-то невесело произнёс Артём Сергеевич, разглядывая приближающихся «гостей», — эти ребятки не из моего ведомства.
Воздух снова зарядился напряжением, только на сей раз — вполне себе физическим. Осветив слепящими фарами (на улице уже стемнело) наш немного попорченный пулями автомобиль, машины резко затормозили с противным визгом покрышек. Остановились автомобили буквально в нескольких метрах от «Тойоты», образуя полукруг. Из них стали выскакивать люди в тёмной униформе без опознавательных знаков. Движения бойцов были выверены, выдавая профессионалов своего дела, а оружие в их руках смотрелось как естественное продолжение рук.
— Не твои, значит? — Я тяжело вздохнул, понимая, что против такого количества бойцов нам не выстоять. Но отступать я не собирался.
— Не мои, — ответил ФСБешник.
— Тогда повоюем! — Я кровожадно ощерился. — Не привыкать!
— Вам, Илья Данилович, точно не привыкать, — вспомнив мой послужной список, произнёс чекист. — Держите! — И он вложил в мою всё еще подрагивающую руку пистолет мертвого киллера. — Сейчас он как раз «в тему», — коротко бросил майор, щёлкнув затвором своего ствола. — Мои тоже едут, — сообщил он. — Продержаться бы немного…
— Слышь, Артёмка, — хрипло окликнул я чекиста, — ты мне во внуки, а то и в правнуки годишься. Давай уже на «ты», — предложил я, — раз уж нам вместе под пули лезть.
— Хорошо, Илья Данилыч…
— Стариком меня зови, — криво улыбнулся я, привычно проверяя оружие. — Или Хоттабычем.
— Почему Хоттабычем-то? — изумился чекист.
— Оперативный псевдоним, — туманно ответил я.
— Понял, — кивнул майор. — Только в вашем деле такого нет.
— Это только для своих, с кем под пули не страшно.
— А со мной, значит, не страшно?
— А это мы сейчас и проверим, — произнёс я, оттягивая затвор и загоняя патрон в патронник.
Пока я разбирался с оружием, Матроскин технично исчез с сиденья, словно растворившись в вечерних тенях. Через мгновение он вновь появился и сообщил:
— Их семеро, мессир. Работают методично, без суеты. Сразу видно — ребятки опытные. Даже не нервничают. Похоже, совсем страх потеряли. Ну, ничего, сейчас мы это дело в корне изменим! — И он опять пропал.
Сгустившиеся сумерки и резкий свет фар превращали приближающихся стрелков в чёрные безликие силуэты. И тут один из них, самый правый, вдруг словно запнулся на ровном месте и грузно рухнул на асфальт, глухо стукнувшись затылком. Хоть на голове у него и имелась каска, больше он не двигался.
Остальные замерли в недоумении, на мгновение нарушив свой безупречный строй. Но этого мгновения вполне хватило: не сговариваясь, мы с Артёмом Сергеевичем рванули за «Тойоту», каждый со своей стороны, используя машину как укрытие. Грохот выстрелов расколол ночную тишину. Пистолет в моей руке отозвался парой коротких и хлёстких выстрелов.
Ещё один темный силуэт дёрнулся и осел. И броник ему не помог — получил свинцовую пилюлю прямо между глаз! Опыт-то не пропьёшь! Даже рука не дрогнула! Тут же со стороны наступающего врага ударили ответные очереди. Стекла нашего автомобиля окончательно превратились в бисер, металл застонал, принимая на себя плотный свинцовый град.
Я прижался к багажнику «Камрюхи», перезаряжая ствол. Слышно было, как Артём, пригнувшись у капота, ведёт огонь короткими, экономными очередями. Точно, учили парня не зря. Но противников было всё равно больше, и действовали они слаженно, прижимая нас огнём. Пули свистели над головой, откалывая куски пластика от бампера японского аппарата.
— Давят, чёрт! — крикнул я, стараясь переорать треск очередей. — Надо менять позицию, а то сейчас зажмут!
Внезапно с левого фланга раздался душераздирающий вопль, перешедший в хриплый стон. Очередь прервалась.
— Вот чёрт! Что это за херня⁈ — донёсся со стороны противника испуганный крик.
Я рискнул выглянуть и увидел, как один из бойцов барахтается на земле, а из его горла хлещет кровь. Тёмная тень — Матроскин, на секунду нависшая над ним уже растворилась в темноте. Заминка оказалась нам на руку: я поймал в прицел третью фигуру, которая разворачивалась на странный шум, и плавно нажал на спуск. Выстрел был точным. Ещё один утырок отошёл в мир иной.
— Держимся, Артёмка — всего трое осталось! — просипел я майору в ухо.
— Вижу! — донеслось в ответ. — Работаем дальше, Хоттабыч!
Мы действовали, словно давние напарники, без лишних слов. Я сделал отвлекающий выстрел в сторону еще одного бойца, засевшего у большого черного джипа, заставив цель дёрнуться и открыться. В тот же миг чёткий выстрел майора его достал. Боец дернулся, упал на землю и замер.
Внезапно воздух прорезал нарастающий рёв моторов. С дальнего конца улицы, визжа шинами, вылетели два тёмных микроавтобуса без опознавательных знаков. Они резко затормозили, перекрывая выезд со стоянки. Из распахнутых дверей посыпались люди в точно такой же форме, как и у нападавших.
— Ну всё, — мрачно пробормотал я, вдавливаясь спиной в холодный металл багажника. — Приплыли, Артёмка…
Но майор вдруг облегчённо рассмеялся:
— Не волнуйся, Старый — это, как раз, мои.
Из микроавтобусов высыпало человек десять. Они молниеносно оценили обстановку и без единой команды рассеялись, беря оставшихся на ногах противников клещи.
— Оружие на землю! — раздался громогласный окрик от появившихся бойцов майора.
Но нападающие не вняли голосу разума, и бой возобновился. Но теперь это была уже не перестрелка, а быстрая и безжалостная зачистка. Профессионалы против профессионалов, но у одной стороны было явное преимущество в численности и внезапности. Через пару минут всё было кончено. Тишину ночи снова нарушали лишь треск раций и тихие переговоры бойцов, осматривающих место сражения.
— Всё, Хоттабыч, можно выдыхать! — Артём убирал пистолет в кобуру. Его лицо было спокойным, но глаза внимательно изучали мою реакцию и состояние. Все-таки сто лет — не шутка.
Я медленно разжал пальцы, и вручил пистолет майору.
— Отбились, кажись… — Я тяжело вздохнул, чувствуя, как по телу разливается знакомая усталость.
Он кивнул, и в его взгляде читалось недетское уважение.
— Это я вам должен сказать спасибо. Без вас… и вашего кота… я бы здесь один не справился.
Из теней, словно из-под земли, вырос Матроскин. Усевшись напротив, он принялся вылизывать лапы, будто только что вернулся с безобидной прогулки, а не устроил грёбаным утыркам кровавую баню. Один из бойцов подошёл к Артёму, отдал честь. Вид у него был суровый, профессиональный.
— Группа зачистки прибыла, товарищ майор. Периметр оцеплён. Шесть бойцов противника нейтрализовано, один ранен, в сознании. Ждём дальнейших указаний.
— Действуйте по протоколу, капитан. Тела упаковать и вывезти. Еще один в здании… И чтобы никаких следов! — отчеканил Артём, и в его голосе вновь зазвучали стальные командирские нотки. — Раненого по возможно довести живым и допросить. Мне нужна информация: кто, что, на кого работает? Связь в этом районе заглушили? Чтобы ни одна камера…
— Так точно, связь вырубили, как только вы сообщили, где должен появиться объект. Сразу взяли под контроль и все камеры в округе. Если только прорвется в сеть кто-нибудь из случайных прохожих.
Хорошо, но сеть всё-таки контролируйте. Всё равно кто-то сольёт… Но нам надо выиграть время.
Капитан кивнул и удалился, отдавая тихие, чёткие приказы своим людям. Бойцы работали быстро и ловко, как хорошо отлаженный механизм. Тела упаковывали в пакеты и грузили в подъехавший микроавтобус с красными крестами на борту. А через некоторое время подошла поливалка и начала смывать кровь с асфальта мощной струёй воды.
— Хоттабыч, ты как? — Артём достал из кармана плоскую фляжку, открутил крышку и протянул мне. — Держи. Глоточек коньяка сейчас не помешает ни тебе, ни мне.
Я не стал церемониться. Глотнул. Алкоголь обжёг горло, разлился по телу тёплой, живительной волной, немного отогнав усталость.
— Спасибо, сынок, — хрипло поблагодарил я, возвращая фляжку. — В самый раз.
Артём тоже сделал глоток, спрятал флягу и внимательно оглядел меня с ног до головы.
— Ты не ранен, Старый? — спросил он, заметив на моем лице капельки крови, и в его голосе прозвучала неподдельная тревога.
— Ерунда! — Я махнул рукой, отряхивая одежду. Мелкое острое крошево посыпалось на асфальт. — Царапины. Не впервой…
И в этот момент с крыши ближайшего к нам здания раздался единственный, приглушённый выстрел. Пуля ударила в стойку автомобиля буквально в каких-то миллиметрах от меня и с противным визгом срикошетила куда-то в сторону.
— Ох, ёп… — выругался я, отследив взглядом вспышку в темноте.
Кот, только что спокойно сидевший рядом и вылизывающий лапу, тут же растворился в ночи. А еще через мгновение с крыши, где сидел горе-снайпер, вниз с криком полетело темное тело, махая в воздухе руками.
На стоянке снова «запахло порохом». Бойцы группы зачистки молниеносно среагировали: несколько человек бросились к зданию, остальные прикрыли нас, образовав живой щит. Автоматы замерли в готовности, их стволы описывали короткие сектора, выискивая новую угрозу в темноте. Хотя, как по мне, так это поможет, не лучше, чем мёртвому припарка
Тело снайпера с глухим и отвратительно-влажным хрустом шлепнулось на асфальт. Распласталось, разбросав кровавые брызги, и замерло, больше не двигаясь.
— Приём! Объект на крыше нейтрализован! — Донеслось из рации капитана, стоявшего рядом с нами. — Угрозы нет… Только такое ощущение, товарищ майор, как будто он сам с крыши сиганул…
Возле моей ноги бесшумно материализовался Матроскин. На его морду было натянуто выражение глубочайшего презрения, а на взъерошенной шерсти у самого носа алела лишь одна-единственная капля крови, которую он тут же смахнул лапой.
— Ага, ждите, как же! Хрен бы он сам с крыши сиганул, — буркнул кот голосом Табакова. — Пришлось помочь, по-братски. Но, летать, гляжу, он так и не научился…
Стоявшие вокруг нас бойцы с недоумением уставились на говорящего кота, да еще и неожиданно возникшего на пустом месте. Похоже, что все шаблоны он им поломал.
— Спасибо, Матроскин, — сказал я, погладив кота между ушей. Кот благосклонно кивнул и мяукнул.
Артём смотрел на кота с таким видом, будто видел его впервые. В его взгляде читалась не просто благодарность, а некое суеверное почтение, смешанное с лёгким ужасом.
— Капитан! — скомандовал он, отрываясь от созерцания кота. — Тело обыскать! Оружие найти! Всё зачистить!
Через несколько минут капитан вернулся:
— Товарищ майор, винтовку нашли — использовал «Сумрак»[1]. Серьёзная игрушка… Не думал, что кто-то будет такую использовать в городе. Вас чудом пронесло — такие обычно настоящие профи пользуют. Документов на теле нет, лицо в смятку после падения…
Артём мрачно кивнул. Его лицо окаменело и стало жестким.
— Надо же, «Сумрак»… Это же настоящий «дальнобойный слонобой»! Сергей, — обратился Артём к капитану, — эвакуируйте тела и сворачивайтесь! Я временно тоже залягу на дно. Место нашей дислокации укажу позже. Сам понимаешь, пока не вычислим крота в конторе…
— Так точно, товарищ майор!
— Нам нужно исчезнуть, Хоттабыч. И как можно быстрее! Машину тоже сменим… — Он вытащил из кармана небольшой планшет, потыкал в него пальцем и одна из машин на стоянке, моргнула габаритами. — Запрыгивайте — хозяину позже всё компенсируем, и стоимость, и моральный ущерб.
Мы втроем — я, Артём и запрыгнувший следом Матроскин — втиснулись в небольшую неприметную машинку. Двигатель взвыл, и мы с выключенными фарами рванули с места, скрывшись в лабиринте спящих городских улиц, оставив позади лишь чисто вымытый асфальт и тяжёлое, невысказанное предчувствие новых опасных приключений. Охота на нас еще не закончилась.
Машина, оказавшаяся подержанной «Хондой» цвета мокрого асфальта, лихо ныряла из переулка в переулок. Артём вёл её почти вслепую, стараясь не включать фары без крайней необходимости. Лишь изредка он зажигал габариты, чтобы вписаться в поворот или не врезаться в неожиданно выпрыгнувшее из темноты препятствие, типа мусорного контейнера.
В салоне пахло пластиком, дешёвым освежителем воздуха с ароматом «альпийская свежесть», порохом и кровью от нашей одежды. Матроскин, удобно развалившись на заднем сиденье, с невозмутимым видом продолжал вылизывать свою лапу, будто ничего необычного не произошло.
— Сейчас главное — понять, куда нам ехать? — Майор резко свернул на какую-то тёмную промзону, заставив резину взвизгнуть. — «Оперативное жильё» я уже не считаю безопасным. Слишком быстро на нас выходят…
— Да уж, — я согласно кивнул, — протекает у вас основательно. Есть у меня предложение. Соглашаться или нет — ваше право. Но там нас точно искать никто не будет.
— И?
— Был у меня товарищ фронтовой, да и после мы с ним немало послужили Родине. Так вот, он, перед смертью, мне дачу свою отдал. Правда, я туда уже давненько не наведывался… Лет двадцать — точно.
— Так может, уже давно и нет той дачи, — засомневался майор.
— Может, и нет, — пожал я плечами. — но проверить-то нам никто не помешает. Если нет — тогда и думать будем.
— Логично, мессир, — поддержал меня кот с заднего сиденья.
Артём на секунду задумался, оценивая маршрут на встроенном в торпеду навигаторе, который он включил, приглушив яркость до минимума.
— Координаты? — коротко спросил он, уже переводя взгляд на дорогу. — Куда двигаем?
— Память меня ещё не подводит. — Я продиктовал ему район и название садового товарищества. — «Родничок».
— Чёрт, — он усмехнулся, — это же чёрте где за городом. Район действительно тихий. Если уцелела твоя дача — действительно идеальное место, чтобы затаиться. Держись, Старый!
Он рванул с места, и «Хонда», рыкнув мотором, понеслась по пустынным ночным улицам. Город постепенно менял свой облик: вместо высоток начали появлялись невысокие, всего лишь в пару-тройку этажей, дома, затем и они сменились промзонами с тёмными полуразрушенными цехами. Затем начали попадаться и частные дома.
Вскоре под колёсами зашуршала гравийка, а потом мы и вовсе свернули на разбитую грунтовку, ведущую в лесной массив. Матроскин с заднего сиденья неодобряюще фыркнул:
— Осторожнее, командир! Не дрова везёшь!
Наконец, мы замерли у старого, покосившегося шлагбаума. Табличка с названием «Родничок» едва читалась под слоем пыли и ржавчины. Артём заглушил двигатель, и нас окутала тишина, нарушаемая лишь треском остывающего металла и стрекотом ночных кузнечиков.
— Ждите здесь, — приказал он, бесшумно выходя из машины и подходя к шлагбауму, который, как оказалось, был заперт на замок.
Замок же оказался вполне в рабочем состоянии, даже смазан. Майор покопался в карманах и выудил небольшой швейцарский перочинный ножичек. Я разглядел знакомый логотип в виде креста — «Victorinox». Хороший ножик, надежный и многофункциональный.
Вытащив из него шило, Артём немного поковырялся в замке, и тот послушно открылся. Майор поднял шлагбаум, загнал машину на территорию садового товарищества, а затем обратно запер.
Когда он вернулся за руль, я поинтересовался:
— А ты, оказывается, на все руки мастер, Артёмка? Откуда такие специфические умения?
— Учителя хорошие были, — ни разу не смутившись ответил чекист.
— Уважаю, — произнёс я, — глобальные раньше были педагоги. Сейчас таких днём с огнем не сыскать. Рули прямо, через три перекрёстка налево. Дальше покажу.
Нам пришлось немного поколесить по притихшему обществу — время было довольно позднее. Но, к моей несказанной радости, особого запустения и заброшенности я не заметил. Проплывающие мимо огороды не заброшены, в некоторых дворах виднелись автомобили. Значит, живёт еще «Родничок».
Наконец показался знакомый силуэт на фоне сияющей луны — небольшой бревенчатый домик под старой, но ещё крепкой шиферной крышей. Он стоял в глубине участка, почти скрытый разросшимися яблонями и сиренью. Окна были забиты фанерными щитами, а на двери висел здоровенный, покрытый паутиной амбарный замок.
— Ух, ты, уцелел, родной! — Обрадованно произнёс я, вылезая из машины и открывая немного покосившуюся калитку. — Словно только вчера здесь был…
Майор тоже вышел из машины, и мы вместе поднялись на крыльцо.
— А ну стоять! — неожиданно рявкнул кто-то из темноты. — Руки подняли и замерли, если дырку в тыкве не хотите заиметь!

[1] СВЛК-14С «Су́мрак» (Снайперская Винтовка Лобаева Крупнокалиберная) — сверхдальнобойная снайперская винтовка из семейства винтовок Лобаева, разработанная в России в 2012 году.



Глава 16

Угроза прозвучала серьёзная, и мы без раздумий подняли руки. Ну, кроме кота, естественно — его никто в здравом уме в этом мире за разумное существо принимать не будет. А зря — ведь он у нас, оказывается, весьма кровожадный и беспощадный. В общем, как злой разбойник Бармалей. Может одним махом и башку с плеч смахнуть.
— Вот и ладушки! — обрадованно произнес всё тот же голос. — А теперь потихоньку… Я сказал — потихоньку! — рыкнул он, когда майор крутанулся немного резковато. — Не дёргайся — а то всажу по самое небалуйся из обеих стволов!
Артем замер — получить «из двух стволов» ему как-то не хотелось.
Но я к тому моменту уже узнал этот неприятный скрипучий голос, который с годами стал еще противнее.
— Ах, ты ж мерзкий старикашка! — ухмыльнулся я, поворачиваясь лицом к нашему пленителю. — Совсем ослеп, Прокопьич? Не узнаёшь?
— Да иди ты! Данилыч⁈ — опустив двустволку, изумлённо выдохнул крепкий дедок, заставший нас с майором врасплох. — Прям, как живой… Ты точно живой, дед⁈ Или это мне с устатку уже покойники мерещатся?
— Сколько? — спросил я его.
— Чё сколько? — не понял меня старик.
— Сколько уже своего термоядерного пойла с устатку на грудь принял? — прищурившись, пояснил я.
— Тю, да немного совсем — приложился всего-то пару-тройку раз, — отмахнулся от меня Прокопьич. А вот как ты, старый… Тебе ж… — Он закатил глаза и беззвучно шевеля губами принялся что-то подсчитывать. Наверное, мои года, моё богатство. — Тебе ж за сотню уже натикать должно было… — свистящим от изумления шёпотом наконец произнёс он.
— Сто два! — гордо произнёс я, выпятив грудь колесом. — Тебе меня еще догонять и догонять!
— Ну, да… — Озадаченно почесал пятернёй седой плешивый затылок старикан. — Полтора десятка — не хер в стакане. Но ты не скалься, Данилыч, у меня еще все шансы имеются! А я уж думал, ты сдох давно, и даже на похороны не пригласил, гад! — И Прокопьич громко заржал. — А оно вона чё — жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин! — весело продекламировал Сергея Михалкова старик. — А домик твой дачный я уберег. Друзья ж, да еще и соседи…Много тут всякого дерьма в своё время шныряло, да разевало пасть на заброшку, но против моего ружьишка… Хе-хе — в порты-то наваливали знатно! Я думал, что родня какая, после твоей смерти заявится… А тут, прям, явление Христа народу!
— Спасибо, родной! — Я спустился по ступенькам и обнял старика. — От души!
От старика пахнуло крепким самогоном, табаком и чем-то неуловимо знакомым, то ли солёными бочковыми огурчиками, то ли грибами — сразу и не разобрать. Его двустволка уперлась мне в бок, но теперь это меня не особо волновало.
— Да ладно тебе, Данилыч… — смущенно пробурчал дед, но обнял меня в ответ костлявой, но еще цепкой рукой. — Чего уж там… Соседи ведь… А это кто с тобой? — он кивнул на майора, продолжающего топтаться на крыльце. — И простите старого дурака, ребятки, за ради Бога! — звонко хлопнул себя по лбу Прокопьич. — Испугал, наверное, я товарища-то твово. Просто у нас тут, знаешь, порядок какой — сначала дуло в зубы, а потом узнаешь, кто пришел. Хватает всякого дерьма.
— Ага, напугаешь его — держи карман шире! — усмехнулся я, пока Артем спускался с крыльца. — Знакомьтесь, — сказал я, — это Артем, майор ФСБ. Настоящий боевой офицер. А это — мой старый друг, Прокопьич. Лучший самогонщик на сто километров вокруг и непревзойденный охотник на мародеров, — весело добавил я.
В этот момент из-за моей спины раздалось низкое урчание. Прокопьич ахнул и отшатнулся, снова вскидывая ружье.
— Ты что, зверя какого пригрел⁈ — воскликнул он.
Я отшел в сторонку — на ступеньках, грациозно выгнув спину и смерив старика уничижительным взглядом, сидел кот. Его слегка светящиеся в свете горящих фар глаза с вертикальными зрачками, лениво смотрели на старика.
— Кот это мой. Матроскиным кличут. Тоже кровожадный и беспощадный, так что ты сильно не балуй.
— А огромный-то какой! — изумленно произнёс дед, разглядывая говорящего кота. — Он, поди, всего немного меньше рыси… А когтищи-то, когтищи! — продолжал он удивляться, когда Матроскин выпустил натуральные такие кинжалы из мягких подушечек. Прокопьич опустил ружье и пристально посмотрел на кота. Тот в ответ брезгливо чихнул. — Гм… — произнес старик. — И смотрит… прям осмысленно как-то. У меня даже мурашки от его взгляда бегут, — признался он.
— Этот кот поумнее иного профессора будет, — усмехнулся я.
— Ты это, Данилыч, — засуетился дед, — отпирай пока свою халупу, чего на пороге-то торчать? А я сейчас — отличного первачка принесу, у меня с пол-литра найдётся — спрыснуть надо встречу! Ить не чаял уже… Сальце есть, огурчики-грибочки соленые… Картошечка свежая отварная, да с укропчиком! А? Да и зелени свежей какой-никой сыщу…
От его рассказов о еде у меня в животе предательски заурчало. Сегодня мы, почитай, и не ели ничего.
— Давай! — тут же согласился. — Тащи все, что есть!
— А то! — Старикан еще больше оживился. — Посидим, старое вспомним. Поведаешь, как это тебя на сто третьем году жизни мимо погоста пронесло? — И Прокопьич, забросив старенькое ружьишко за спину, исчез в темноте.
Я же подошёл к крыльцу и запустил руку в приметную мне щель между брёвнами у самой земли. Мои пальцы нащупали холодный металл — ключ, спрятанный здесь хреновую тучу лет назад, оказался на месте. Я сдул с него пыль и с лёгким скрежетом вставил в замочную скважину. Замок поддался не сразу, но, всё-таки, вскоре открылся с характерным щелчком.
Дверь со скрипом отворилась, впуская нас в затхлое, пропахшее пылью и тем самым, неповторимым запахом старого деревянного дома, который помнит все. Артём щёлкнул фонариком. Яркий луч света выхватил из мрака застеленный старым половиком пол, простенькую мебель, накрытую желтеющей простынёй, и массивную печь-буржуйку в углу.
— Ну, вот и дом, милый дом, — сказал я, переступая порог.
— А электричество тут есть? — по-деловому поинтересовался майор, осматривая стены.
— Когда-то было. Сейчас рубильник включу — посмотрим. Печь исправна, дров вокруг — море. Колодец во дворе. Вода там чистая, как слеза. Завтра баньку затопим…
Матроскин, протиснувшись между ног, прошёлся по комнате, обнюхивая углы.
— Пыльно, — констатировал он. — Но терпимо. Мышей, я смотрю, прилично. Так что в ближайшее время буду занят.
Пока Артём снимал простыни со стола и стульев, я распахнул распределительный щиток, и повернул рубильник.
— Да будет свет! — произнёс я, когда комнату залило мягким желтым светом из пыльного матерчатого абажура, подвешенного над столом к бревенчатому потолку.
Свет горел ровно и уверенно, без малейшего мерцания, будто и не было многолетнего перерыва. Лампочка, засиженная мухами, лила на стол желтоватый, уютный свет, отгоняя в уголки непроглядную тьму.
— Вот это да! — присвистнул Артём, окидывая взглядом «ожившую» в электрическом свете комнату. — А я уж думал, тут всё давным-давно прогнило и развалилось.
— Дом крепкий, — кивнул я. — Да и мебель солидная. Предки на совесть делали.
Тем временем снаружи послышались торопливые шаги и радостное покряхтывание. На пороге возник Прокопьич, запыхавшийся, но сияющий. В одной руке он сжимал за горлышко увесистую пластиковую бутыль с прозрачной жидкостью соломенного цвета, в другой — завёрнутый в газету свёрток, от которого вкусно пахло салом и чесноком. А за плечами у него болтался старый, местами протёртый до дыр брезентовый рюкзак, сквозь грубую ткань которого проступали очертания трехлитровых банок.
— Ну что, хозяева, принимайте гостя! — бухнул он, переступая порог. Его глаза сразу же заметили горящую лампочку под потолком. — О! Свет-то есть! Замечательно! А то я, на всякий случай, прихватил пару свечей. Эх, сейчас бы самоварчик растопить, да в баньку… — мечтательно заявил старик. — Помнишь, как мы с Петровичем чуть не до утра сиживали? Эх, как старыми добрыми временами пахнуло!
Он водрузил свои дары на стол, уселся, потирая руки.
— Давай, Данилыч, расстилай скатерть, да не какую-нибудь, а праздничную! Ить не каждый день у нас мёртвые воскресают! Я ж тебя почитай, больше чем десяток лет назад похоронил.
Я порылся в старом крепком комоде, выудив слежавшуюся за столько-то лет скатерть и набросил на стол. Она оказалась вполне себе чистой. Артём притащил воды из колодца и сполоснул посуду, которую обнаружил в старинном резном буфете.
А когда он расставил тарелки на столе, Прокопьич принялся раскладывать по тарелкам угощение. Пахучие ломти сала с прожилками мяса, хрустящие огурцы, грибочки, зеленый лук, крупные головки чеснока. В воздухе сразу же запахло такими ароматами, что у меня громко заурчало в животе.
Матроскин, развалившийся на кровати, с царственным видом наблюдал за всеми приготовлениями.
— А для вашего замечательного кота — вот, — он выставил на стол литровую банку молока, которое тут же налил в глубокую тарелку. Мисок под рукой не было. — Угощайся, мохнатый!
Матроскина дважды просить не пришлось, он тут же спрыгнул с кровати и принялся шустро лакать молоко. Старик довольно улыбнулся и налил три стопки.
— Как божья слеза! — не без гордости произнес он, качнув бутылкой с самогоном. — Ну, за встречу! — поднял свою стопку Прокопьич. Его глаза стали серьёзными. — Спасибо, что живой еще, Данилыч! Очень уж я по тебе скучал… Да и для меня теперь новые горизонты открылись, а то, ить, и я, грешным делом, тоже на тот свет засобирался. А теперь подумаю, стоит ли спешить, когда такой пример перед глазами!
Мы чокнулись. Первач обжёг горло, ударил в голову, но следом за ним пошло такое блаженное, такое родное тепло, разливающееся по всему телу. Я закусил хрустящим огурцом и закрыл глаза. Чёрт! Я всё-таки дома. И никакая это не иллюзия, а мой родной мир.
— Ну, рассказывай, — нетерпеливо проговорил Прокопьич, отламывая себе кусок душистого хлеба. — Где пропадал-то?
Я вздохнул, отпил из стопки, чувствуя, как за плечами вырастает тяжёлый, невидимый груз лет, проведённых вдали от этих стен.
— Длинная это история, Прокопьич. Очень длинная. Не знаю даже, с чего и начать…
— А начни с самого начала, — предложил старик. — С того самого момента, как окна в этом доме фанерой забил… Да и на всё остальное, похоже, тоже…
И я начал. Рассказал, как сил на дачу стало не хватать, как про меня все забыли, и смерть, похоже, тоже. Как в одиночестве до того самого злополучного дня дожил, когда повстречал в подворотне двух утырков, что девчушку снасильничать решили. Как заземлил их, да и сам помер…
Про новый мир, куда меня после смерти занесло, и про мои в нём приключения и подвиги, я, конечно, умолчал. А вот как меня уже в этом мире откачали, про суд, про тюрьму и схватку сегодняшнюю — подробненько так расписал. И как здесь, на природе мы с майором оказались.
Прокопьич молча налил всем по новой стопке. Его нахмуренное лицо стало серьёзным и печальным.
— Эх, Данилыч-Данилыч… Сколько же ты вынес? И это в твои-то годы! — Он изумлённо покачал седой головой. — А куда судьи, да прокуроры смотрели? А?
— А туда и смотрели, Прокопьич, на карманы свои, куда эти проклятые деньги и не вмещаются уже…
— Что же это творится-то, а? Ты сколько для этой страны, для людей… Что ж с ними стало, Данилыч, если всё можно продать-купить? Даже совесть? Даже душу? Тошно мне…
— А уж мне-то как… тошно… — Я печально качнул головой и выпил крепкого старикова пойла, не почувствовав ничего, словно воду.
— Но теперь-то всё! — громыхнул старик. — Ты теперь дома! А дома и стены помогают!
И в его словах была такая непоколебимая уверенность, такая простая, мужицкая правда, что у меня камень с души свалился.
— Пусть только сунутся эти ваши олигархи-шмалигархи — шуганём так, что обосрутся не по-детски! — воинственно произнёс Прокопьич. Но я-то точно знал, на что он был способен в былые годы, и связываться поостерегся б. — Я тут в лесу чью-то ухоронку с оружием нашёл, — неожиданно похвастался он. — Стволов немеряно! Вплоть до крупного автоматического! Все законсервировано, в смазке, еще лет сто, как нефиг делать, пролежит. Не ваша с Петровичем случайно?
— Точно не моя, — качнул я головой, — а вот Петрович запросто мог.
— Ладно, хватит пока о грустном! — вдруг спохватился старик. — Второе рождение у тебя, Данилыч! Надо отметить!
Мы продолжили наши душевные посиделки. Матроскин, закончив с молоком, с громким урчанием прыгнул обратно на скрипнувшую кровать уставился на Прокопьича своим пронзительным зеленым взглядом.
— Смотри-ка, благодарит, — хрипло рассмеялся дед. — Или просто выпрашивает добавки. Умный, говоришь? Ну-ка, кис-кис… Матроскин, а?
Кот презрительно отвернулся и принялся вылизывать лапу.
— Видал? — усмехнулся я. — С ним запанибратство не прокатывает. Его уважать надо!
— Да, уж, вижу — серьёзный зверь! — Прокопьич налил всем по новой порции. — Ну, так что, Данилыч? Что делать дальше думаете?
Я посмотрел на горящую лампочку, на знакомые бревенчатые стены, на верного друга, которого тоже не чаял больше увидеть в этой жизни.
— Останемся пока, — твердо сказал я. — Дух перевести нужно…
— Да, — подтвердил Артём, — нам сейчас отсвечивать не с руки.
— Вот это здорово! — обрадовался старик. — Завтра баньку истопим, смоете с себя всю эту городскую суету. Рыбалка здесь знатная. Помнишь еще, Данилыч? А потом… и охоту на дикого зверя устроить можно будет. Я вам про ту ухоронку подробнее расскажу… — В его глазах блеснула знакомая, хитрая искорка.
Я вздохнул. Покой нам только снился. Но отдохнуть несколько дней было просто необходимо.
— Ладно, — поднял я стопку. — За новую старую жизнь!
— За жизнь! — дружно отозвались Артем и Прокопьич.
А за окном, в непроглядной деревенской темноте, по-прежнему было тихо. И это была очень хорошая тишина. Мы сидели, ели, пили и говорили. Говорили обо всём на свете. Я смотрел на знакомые стены, на отсветы пламени в печной дверце, на лица своих спутников — майора, повидавшего виды, и старого друга, сохранившего верность. И чувствовал себя так, будто вернулся не просто в старый дом, а в ту эпоху, где всё было проще, яснее и честнее.
— Слушай, Прокопьич, — сказал я, когда беседа на время затихла. — Спасибо тебе. За всё. За дом. За то, что встретил вот так… с ружьём, но с распахнутой душой.
— Да брось, — смутился старик. — Какие там спасибы… Сам понимаешь, время лихое. Кто его знает, кто там в дверь стучится. Лучше перебдеть, как говорится. — Он помолчал, глядя на огонь в печи. — А я тебе вот что скажу, Данилыч. Я хоть и старый, но полезным быть еще могу. У меня-то никого из родни не осталось, а детей Бог не дал. Буду я вам и сторожем, и разведкой, и связным. У меня тут в округе все тропки известны. Эти ваши враги, даже, если и вычислят, где вы — пусть только сунутся! Встретим так, что мало не покажется!
В его словах была не показная бравада, а спокойная уверенность человека, который за свою долгую жизнь не раз бывал в переделках и знал им цену.
— Ладно, пойду я — вам отдыхать надо после таких приключений. А утром встретимся. Принесу молочка парного вашему Матроскину.
Мы вышли проводить его на крыльцо. Ночь была тёмной-тёмной, но звёздной. Воздух пах мокрой листвой, дымком и свободой. Прокопьич растворился в темноте, и вскоре со стороны его избушки донёсся отдалённый лай его собаки.
Я остался стоять на крыльце, глядя на усыпанное бриллиантами звёзд небо. Артём стоял рядом и молча курил. Я стрельнул у него сигаретку, достать её из воздуха на этот раз у меня не получилось, и тоже закурил.
— Ну что, майор, — тихо спросил я. — Вот она теперь какая, наша новая реальность. Глухомань, старики и говорящий кот. Не жалеешь, что связался со мной?
Артём сделал последнюю затяжку и раздавил огарок каблуком ботинка.
— Знаешь, Данилыч (мы договорились, чтобы он меня так пока называл, чтобы Прокопьича не смущать), — сказал он задумчиво. — После всего, что я видел в последние годы… эта реальность мне кажется куда более здравой и честной. И, знаешь, я даже уверен, что мы тут не просто так отсиживаемся.
— Отчего же такие мысли?
— А от того, что чувствую — мы этому дерьму ещё покажем, где раки зимуют, — твёрдо сказал майор. — Все этим олигархам-шмалигархам, как Прокопьич говорит. Теперь у нас есть настоящий тыл. И самое главное — нас здесь никто не ищет, — усмехнулся Артём. — Успеем дух перевести. Спокойной ночи, Данилыч!
Он развернулся и ушёл в дом. Я же ещё немного постоял, слушая, как где-то далеко кричит сова и шуршит в сухой траве наглый ёжик.
«Да, — подумал я. — Завтра будет новый день. И, чёрт побери, он будет нашим!»



Глава 17

Ночь и впрямь прошла спокойно. Ни шума моторов вдалеке, ни подозрительных шагов в саду, ни лязга затворов и свиста пуль. Только привычные деревенские звуки: уханье совы, да шелест листвы. Беглецов никто не нашёл. Непроглядная деревенская тьма и густая завеса из звезд надежно укрыли нас от всего внешнего мира. Мы проспали крепким, мертвым сном уставших от погони людей, и ничто не нарушило этой благодатной тишины.
Первым с рассветом, как и обещал, появился Прокопьич. Скрип калитки и его негромкий голос, заговаривающий с Матроскиным, гоняющим с утра мышей в доме, разбудили меня. Я выглянул в окно и увидел, как старик ставит на стол под яблоней глиняный кувшин с парным молоком, от которого в прохладном утреннем воздухе шел густой пар.
Матроскин, почуяв угощение, тут же материализовался на подоконнике и выразительно потребовал угощение, естественно на кошачьем языке. Старика в тайну говорящего кота мы не посвящали. Получив свою порцию молока, Матроскин тут же забыл обо всем на свете.
А старик в следующую минуту уже растапливал самовар (и где только он его откопал? Я и сам не помнил, где он у меня хранился), щедро подкидывая в его топку шишки и сухие еловые веточки. Вскоре над садом, щедро заросшим одичавшей малиной, поднялся в небо вкусный запах дымка и свежезаваренного чая.
А Прокопьич, тем временем, деловито поставил на стол деревянный поднос с хлебом, и принялся пластать на тонкие ломтики принесённый с собой огромный шмат солёного сала. Так что пришлось нам с Артёмом срочно вставать, чтобы не подавиться слюной.
Завтрак в этом зеленом убежище, куда еще не проникал чужой взгляд с дороги, был неспешным и основательным. Мы пили чай с пахучими травами из блюдечек, заедая его медом и слушая утреннее пение птиц. Матроскин, шумно лакая парное молоко, мурлыкал так, что казалось, что рядом работает мощный трансформатор.
Мы обсуждали, как привести в порядок дом, запастись дровами и провизией. В общем, решали насущные бытовые вопросы. На какой срок нам придётся здесь зависнуть, не знал никто. И вот, когда мы уже выдули чуть не половину самовара, Прокопьич, аккуратно вынув изо рта папироску, сказал:
— Насчет провизии не волнуйтесь — я все устрою. И с домом помогу — он, гляжу, в отличном состоянии. А вот насчет обороны… — Он сделал многозначительную паузу. — Про найденный в лесу схрон я уже рассказывал. Основательно там кто-то оружия припрятал: автоматы, патроны, гранаты есть. Там целый арсенал. — Он отхлебнул чайку и хлопнул ладонью по колену. — Нечего нам на авось надеяться! Поджидать незваных гостей надо вооруженными до зубов. Сходим сегодня, проведаем мой клад? — предложил он. — Ну, и сами прибарахлимся.
Прокопьич, как оказалось, был человеком дела. Едва мы закончили с чаем, он уже поднялся со скамьи и деловито осмотрел нас с Артёмом.
— Обувь крепкая? Штаны советую заправить в носки, если сапог нет — крапива нынче буйная. Под ноги тоже внимательно смотрите — гадюк в этом году видимо-невидимо! Через полчаса встречаемся у колодца, — отдал он лаконичный приказ и растворился за калиткой.
— Неугомонный какой дедок, — рассмеялся ему вслед майор, но тихо, чтобы Прокопьич не услышал. Обижать моего давнего приятеля он не хотел.
— Это ты его в молодости не знал, — теперь уже хохотнул я. — Резкий был парниша. Но вставать на его пути я бы никому не советовал.
— Тоже из наших? — полюбопытствовал Артём Сергеевич, намекая и на моё прошлое.
— Еще из каких! — согласно кивнул я. — Он в одиночку такие операции выволакивал, где специально подготовленные группы обсирались. В общем — огонь мужик! Гляжу, и в старости таким же остался.
— Да и ты, Данилыч, тоже не промах в свою сотню, — напомнил майор. — Из какого же теста вас всех делали?
— Время было такое, вот и закалились, наверное, сверх меры, — пожал я плечами.
— Ну, ни скажи, — фыркнул Артём. — Таких, как вы с Прокопьичем, не так уж и много.
Ровно в назначенное время мы двинулись в путь. Прошли по краю садового товарищества и выбрались в ближайшие заросли.
Прокопьич шел впереди, неспешно, но уверенно, не оглядывался и не сверялся с картой — её у него попросту не было. Ну, а о новомодных гаджетах с GPS-треккерами я вообще молчу, он по ходу о них и не знал ничего. Но каждый поворот, каждый приметный пенек, каждая изогнутая береза были прописаны в его памяти с абсолютной точностью.
Несмотря на возраст, старикан шел по едва заметной звериной тропе с легкостью и уверенностью местного лешего. Лес поначалу был светлым и приветливым: столетние сосны подпирали макушками лазурное небо, между их прямыми, словно колонны, стволами золотились на солнце пятна и грибные полянки, усыпанные рыжими шапками подосиновиков.
Воздух был густым и пьянящим, пах смолой, прелой хвоей и медовым душком, цветущих где-то неподалёку пряных трав. Солнце пробивалось сквозь игольчатый полог деревьев золотистыми столпами, в которых кружили мириады мошек. Под ногами — густой сосновым опад и пустые шишки. Где-то высоко над головой, в недосягаемой синеве, перекликались невидимые птицы, а под ногами шуршали проворные ящерицы.
Но, чем дальше мы углублялись в лес, тем больше менялся пейзаж. Сосновый бор сменился густой, почти непролазной чащей. Здесь царствовали ели, сплетая свои мохнатые лапы в сплошной полог, сквозь который лишь изредка пробивались одинокие лучи-кинжалы, освещая таинственный полумрак.
Под ногами пружинил вековой ковер из мха, устилавший валуны, поросшие причудливыми лишайниками. Тишина стояла гнетущая, торжественная, нарушаемая лишь редким стуком дятла и нашим собственным тяжелым дыханием. Казалось, сам лес затаился и наблюдает за нами, оценивая наши намерения.
Лес был древним, молчаливым и бесконечно глубоким. Казалось, еще шаг — и цивилизация останется где-то далеко позади, за непроглядной стеной вековых елей и дубов. Мы шли молча, прислушиваясь к этой величественной тишине, нарушаемой лишь хрустом сухих веток под ногами.
Вскоре Прокопьич свернул с едва заметной тропинки и начал спускаться в небольшой овраг, поросший папоротником и молодым ольшаником. Он остановился у склона, густо заросшего колючим ежевичником.
— Вот и пришли, — усмехнулся старик и, отодвинув несколько колючих плетей, обнажил аккуратное, почти невидимое снаружи отверстие в земле, прикрытое старым, обросшим мхом и почти сросшимся с почвой листом рифленого железа.
За ним открылся узкий и тёмный лаз, аккуратно обшитый по бокам подгнившими досками. Пахнуло холодом, сыростью, знакомым до одури запахом металла и оружейной смазки.
Прокопьич щелкнул кнопкой заранее припасенного мощного фонаря, и в луче света мы увидели настоящую «пещеру Аладдина». Потайной лаз привёл нас в просторную и удивительно сухую землянку. Тайник был выкопан старательно и с умом. Стены, потолок и даже пол были аккуратно обшиты досками, кое-где подпертыми толстыми бревнами, чтобы свод не обвалился.
Вдоль одной стены тянулся импровизированный стеллаж из зеленых деревянных ящиков, накрытых сверху пыльным брезентом. Артём отогнул край материала и, щелкнув запорами, откинул крышку ближайшего ящика. Как я и думал (уж больно характерным был ящик) в нем, тщательно смазанные густой консервационной смазкой, поблескивали темной сталью автоматы Калашникова.
По пять штук в ряд и в два «этажа». Они были законсервированы на совесть и подготовлены для длительного хранения. В специально выделенной ячейке в том же ящике имелись и магазины к ним. И таких ящиков здесь было штук десять!
Рядом, в цинковых ящиках, лежали патроны. Их было много. Очень много. А в углу я заметил несколько ящиков с ручными гранатами РГД-5 и «лимонок» Ф-1. Открыв один из ящиков, я «полюбовался» на их ребристые корпуса.
Неподалёку, тоже густо смазанный солидолом и обёрнутый в промасленную бумагу, притулился ручной пулемет Дегтярева. Имелось даже несколько старых, но грозных пистолетов-пулеметов ППШ с дисковыми магазинами, с которыми мне тоже довелось побегать на фронте. Были еще пистолеты, винтовки, в том числе и снайперские с оптикой, да и еще много чего. Это был не просто тайник, это был стратегический запас человека, знающего цену оружию и готового к любым неприятностям. Даже к войне.
Артём, все еще не веря своим глазам, стоял у ящика с автоматами. Он провел рукой по деревянному прикладу и покрутил в руках магазин.
— Прокопьич… — наконец выдохнул он, — да тут же… тут же целый арсенал! Хоть партизанский отряд вооружай. Для чего? И кто его тут собрал?
— Хрен его знает, для чего… А вот насчет «кто?» — есть у меня предположения. Дружок Данилыча, да и мой тоже — Петр Петрович, запросто мог такое богатство скопить. Очень уж он охочь был до оружия. А на пенсии с этим туго — с одним наградным наганом и не повоюешь, если приспичит…
— И часто приспичивало? — Артем потер ладонью вспотевший лоб.
— Ну, девяностые как-то пережили… — Пожал плечами старик. — И одного наградного нагана хватило. Вот и не распаковал свою нычку. И даже нам с Данилычем ни слова, ни полслова…
— Очень похоже на командира, — согласился я. — Он — мог.
— А ты, дед, — ехидно прищурился майор, — значит, нашёл, и тоже ни гу-гу? А знаешь, что за это положено?
— Ой, да ладно! — отмахнулся старик. — Ты меня, паря, не стращай. Сколь мне осталось-то, чтобы бояться? А я и помоложе был — не боялся! Чего уж теперь-то начинать? У меня и пример есть — Данилыч. Чё, смогли его в тюрьме сломать? А он, хоть и старый пердун, научил кой-кого уму-разуму!
— Ох, старики, мне с вами страшно порой становится, — признался Артём. — Вы реально из железа сделаны, похоже.
Загрузившись под завязку, мы выбрались наружу. Теперь каждый шаг давался с усилием — тяжесть оружия и боеприпасов пригибала к земле, заставляла с уважением относиться к каждому корню и кочке на пути. Но вместе с тяжестью на плечи легла и уверенность. Хрена теперь нас застигнут врасплох совершенно беззащитными. Мы теперь любому запросто хлебало начистим! Пусть теперь попробуют нас взять!
Мы шли обратно тем же путем, но лес уже не казался таким бескрайним и чужим. Провозились мы с этим походом целый день, и подошли к садовому товариществу уже в сгущающихся сумерках. Но в деревню зашли, дождавшись полной темноты. Освещения на улицах не было, и это было нам на руку — светить стволами перед чужими людьми мы не собирались.
Матроскин встретил нас на крыльце, вылизывая заднюю лапу с видом полнейшего безразличия. Но я поймал его быстрый, оценивающий взгляд, скользнувший по нашим груженым рюкзакам. Кажется, мой говорящий кот всё понял без слов. С него станется и по чужим мыслям пробежаться — он ведь у меня мастак.
— Эх, жаль, в баньку сегодня не успели! — произнёс почти выдохшийся Прокопьич. — Протопиться как следует не успеет.
Я вообще удивляюсь, как он с нами наравне пер всю эту тяжеленную снарягу. Так-то за восемь десятков старику! Похоже, это он со мной всё это время тягался — мне-то за сотку.
— Ты бы, Прокопьич, лучше о себе поберегся, — проворчал Артём, сбрасывая с плеч свой рюкзак, и осторожно опуская его на доски крыльца. — Сердечко ведь не железное, в отличие от твоего характера. А характер у тебя действительно стальной!
— Пока мордой в землю не падаю — значит, живой, — отбрил его старик, но всё же присел на ступеньку, чтобы перевести дух. — Эх, годы…
— Согласен, старый! — Я тоже снял рюкзак и присел рядом, обняв старого друга за плечи. — Где ж мои семнадцать лет? — риторически произнёс я.
— Ладно, деды, вы тут перекурите пока, — произнес Артём. — А всё это добро нужно первым делом спрятать подальше от чужих глаз. Куда посоветуете перетащить?
Прокопьич, откинувшись на скрипучие доски крыльца, произнёс:
— Так под печку давай… У них там тайник имеется. Данилыч с Петром Петровичем еще в семидесятые его обустроили, на всякий пожарный. Думал, уже никому не пригодится…
— Всё-то ты помнишь, старый! — Хлопнул я Прокопьича по плечу.
— Да я по сравнению с тобой, старая ты калоша — жених!
Мы переглянулись с Артёмом и весело расхохотались.
— А молодуху-то уже приглядел, дед? — полюбопытствовал майор.
— Да не осталось у нас в обчестве свободных молодух, — приосанился старикан, наплевав на усталость. — В город за невестой ехать надо. Вот, как ваши проблемы разгребем, обязательно смотаюсь! Погуляете еще на моей свадьбе!
Артём перетащил ящик в избу. Прокопьич, кряхтя, опустился на колени возле печки и приподнял несколько половиц. Твою медь, а я уже и не помнил, где находится этот наш с Петровичем тайничок. Он нам так ни разу и не пригодился. Из открытой дыры пахнуло сухой землёй, пылью и деревом. Мы аккуратно разложили принесённое с собой оружие в тайник и замаскировали всё обратно.
— Вот и всё, — выдохнул старик, с удовлетворением глядя на восстановленный пол. — Хрен кто найдет! Только надо привести стволы в божеский вид — вывести, так сказать, с консервации.
— Сделаем, — устало кивнул я. — Сегодня просто сил на это не осталось.
Артём молча посмотрел на Прокопьича, затем на меня, потом опять на Прокопьича. В его глазах читалась смесь уважения, благодарности и какой-то почти сыновней почтительности. Надо будет его потом расспросить, что с его родными и стариками?
— Деды, — неожиданно произнёс он, — а ведь вы, блин… действительно, как настоящие партизаны. Если надо, возьмете те автоматы, и в лес — фашистов бить!
— Я-то фрицев не бил, — усмехнулся старик, поднимаясь, — совсем мелким был. А вот Данилыч чуть не всю войну в СМЕРШе… Но и после войны было, чем заняться, — он хлопнул Артёма по плечу, — дерьма в мире всегда хватает! А хочешь, молодой, мы с тобой на спор Калаш соберём-разберём на время?
— А давай! — поддался на провокацию старика майор, и в его усталых глазах вдруг вспыхнул азартный огонёк.
Артём азартно потер руки, скинул куртку и приготовился к состязанию. Прокопьич, казалось, помолодел на глазах. Его усталость куда-то испарилась, сменившись сосредоточенной деловой хваткой.
— Эх, молодость, молодость… — прищелкнул он языком, принимая из рук Артёма только что извлеченный из тайника автомат. — Не смотри, что я старый. Руки помнят. Данилыч меня учил: «Запоминай, щенок, как молитву. От скорости твоей жизнь зависит». Ну, давай, майор, посмотрим, чему тебя тоже учили.
Я отступил в сторону, предоставив им место на грубо сколоченном деревянном столе. Матроскин, свернувшись калачиком на полатях, приоткрыл один глаз, оценивая обстановку, и снова его прикрыл, демонстрируя полнейшее пренебрежение к глупым человеческим затеям.
— На счет «три»? — предложил Артём, уже взяв второй автомат.
— Давай.
Я взмахнул рукой:
— Три!
Раздался сухой, быстрый, почти музыкальный лязг металла. Пальцы Прокопьича, корявые и узловатые от возраста, двигались с удивительной точностью и скоростью, без единого лишнего движения. Это был не спортивный азарт, а отработанные до автоматизма движения. Щёлкали затворы, отскакивали магазины, отделялись крышки ствольной коробки.
Артём, я видел, старался изо всех сил, лицо его было серьезным и напряженным. Он явно не ожидал такого от восьмидесятилетнего старика. Прокопьич закончил на секунду раньше и с довольным видом оставил на столе разобранный автомат.
— Ну что, майор? Сдаёшься?
Артём щёлкнул последней деталью и выдохнул:
— Выиграл, Прокопьич, спору нет. Я, кажется, даже в академии так быстро Калаш не разбирал.
— Помнят ручки-то! — Прокопьич многозначительно пошевелил пальцами в воздухе. — После войны пришлось и мне повоевать, погонять лесных братьев… Ох, и насобачились мы тогда, когда первые Калаши начали на вооружение поступать[1]. В полной темноте и на ощупь могли… — Он вдруг замолк, и взгляд его стал отсутствующим, уйдя куда-то вглубь десятилетий.
В избе повисла короткая пауза, нарушаемая лишь громким урчанием кота.
— Ладно, — Прокопьич, смахнул с лица тень воспоминаний. — Теперь собирать будем. Данилыч, на «раз-два»!
На этот раз они закончили практически одновременно, и старик одобрительно хмыкнул.
— Ну, не подкачал, молодой! Видно, что не из штабных крыс.
Артём улыбнулся, и в его улыбке читалось неподдельное уважение к старику.
— Спасибо, Прокопьич! За всё…
— Да ладно тебе, — буркнул старик, но было видно, что похвала ему приятна. — Давайте ужинать, да ко сну. Эти стволы еще чистить да смазывать.
— Да и подумать не мешает… — Многозначительно произнёс майор. — Что нам делать дальше…

[1] Автомат Калашникова (АК-47) был разработан в 1947 году конструктором Михаилом Калашниковым и принят на вооружение Советской Армии 18 июня 1949 года, под наименованием «7,62-мм автомат Калашникова образца 1947 года» (АК-47). Сопротивление «лесных братьев» в Прибалтике продолжалось до 1956 года, когда были завершены последние операции по их подавлению



Глава 18

На следующее утро нас вновь разбудил Прокопьич. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь окошко, покрытое разводами грязи, золотили пылинки в воздухе. В избе пахло дымком и густо настоянным травяным чаем. Старик, уже бодрый и хлопотливый, расставил на столе миски с дымящейся пшённой кашей, разваренной и украшенной толстыми ломтями сала, и жестом велел быстро подкрепляться.
— Живо жрите, сони, живо! — подгонял он нас. — Солнце уже высоко! Весь клев просрём!
После завтрака Прокопьич, не слушая никаких возражений, загрузил нас всевозможными рыболовными снастями.
— А куда мы? — спросил Артём, натягивая куртку — с утра было свежо и сыро.
— На речку! Хватит с железяками возиться, пора душу отвести, да и рыбки наловить к ужину.
Дорога до реки шла через лес, ещё не до конца проснувшийся после прохладной ночи. Воздух был густой, свежий, пьянящий смесью хвои, прелой листвы и цветущих трав. Под ногами мягко проминался мох, а с ветвей вековых елей, покачивающихся от слабого ветерка, срывались на землю тяжелые капли росы.
Вскоре сквозь деревья заблестела вода, и мы вышли на высокий обрывистый берег. Река здесь была неширокой, но быстрой и, судя по омутам у противоположного берега, весьма глубокой. Вода, чистая и прозрачная — каждый камешек на дне было видно, сверкала и переливалась на солнце, словно рассыпь драгоценных алмазов. Стрекозы с бирюзовыми брюшками неподвижно зависали в воздухе, а с дальнего плёса доносился всплеск большой рыбы.
Прокопьич вывел нас на пологий песчаный бережок и, как заправский рыбак, расставил по местам. Сам насадил на крючки наживку и, отойдя чуть поодаль, неподвижно замер с удочкой наперевес, словно превратившись в часть окружающего нас пейзажа. Рыбалка требовала особого терпения и сноровки, которую старик, в отличие от нас, городских, имел в избытке.
Артём сначала нервно перезабрасывал снасть, но, постепенно, и его захватила умиротворяющая мощь настоящей природы. Тишину нарушали лишь шепот реки, пение птиц и редкое шуршание разматываемой катушки. И вот — первая поклёвка!
Леска Артёма резко натянулась, и через пару минут он, счастливый и возбуждённый, вытащил на берег трепыхающегося окуня с рубиновыми плавниками. Затем клюнуло у меня, а у Прокопьича и вовсе попался зубастый щурёнок.
Азарт проснулся в нас мгновенно. Мы забыли и о времени, и о городской суете, полностью отдавшись древнему ритуалу — собственноручной добычи пищи из реки. Прокопьич, довольный нашим рвением, лишь одобрительно хмыкал, поправляя на голове свою потрёпанную панаму. Он был нашим капитаном и наставником в этом мире рыбалки: то подсказывал, куда точнее закинуть, то показывал, как правильно подсекать, чтобы не упустить добычу.
Солнце поднялось выше, разогнало утреннюю сырость и залило берег золотым сиянием. Воздух прогрелся, и от воды потянуло свежим, чуть сладковатым духом. Мы ловили одну за другой: за окунем последовал проворный елец, а потом я вытянул плотвичку, чья чешуя отливала на солнце чистой позолотой.
Но главное представление устроил Прокопьич. Его поплавок сначала дрогнул еле-еле, потом медленно, с достоинством, ушёл под воду. Леска запела, сгибая удилище в дугу.
— Вот он, хозяин речки, — без суеты произнёс старик, вступая в неспешную, полную внутренней силы борьбу.
Мы затаили дыхание, наблюдая, как он то стравливал леску, то подматывал, вываживая невидимого противника. Наконец, на берегу, тяжело ударив хвостом по мелкой гальке, забился крупный, тёмно-золотой лещ. Когда он его вытащил, тот оказался примерно в локоть размером и весом килограмма три-четыре.
— Вот теперь и уха добрая будет! — удовлетворённо объявил Прокопьич, снимая трофей с крючка. — А теперь, ребятки, хватит. Пусть рыбка дальше плодится, да и мы сыты будем. Нельзя её подчистую выбивать, надо и к природе уважение иметь.
Мы не стали спорить. Собирали снасти с чувством глубокого, почти физического удовлетворения. По дороге назад, уже под жарким полуденным солнцем, лес встретил нас густым ароматом нагретой хвои и земли. Мы шли молча, уставшие, но невероятно спокойные, а из кармана рюкзака Прокопьича доносился едва уловимый запах свежей рыбы — запах нашего будущего, теперь уже по-настоящему заслуженного ужина.
На заднем дворе моей дачи, на сложенной из дикого камня уличной печке, старик поставил на огонь котелок с водой, лихо очистил и нарезал рыбу, бросил туда горсть пшена и целую охапку сорванных по пути душистых трав. Вскоре по всему подворью поплыл такой аромат ухи, от которого слюнки текли рекой. А когда она сварилась, мы хлебали её из жестяных мисок, обжигаясь и закусывая ржаным хлебом. Казалось, ничего вкуснее в жизни мы раньше не пробовали.
— Ну, а теперь, чтобы завершить день, — заявил Прокопьич, когда последняя ложка была съедена, — нужно баньку истопить. Грязь с себя смыть, да кости старые погреть.
Он исчез в предбаннике, и вскоре оттуда послышался звук расщепляемых топором поленьев. Из открытого дверного проёма потянуло ароматным березовым дымком. Мы с Артёмом остались сидеть за столом, притихшие и довольные.
От реки тянуло вечерней прохладой, а небо на востоке начинало подергиваться дымкой первых сумерек. Где-то вдали кричала цапля, провожая день. Мы молча слушали эти звуки, прерываемые лишь мерным стуком топора из-за двери бани, и понимали, что такого чувства полного, безмятежного покоя в городе не найти. Это был не просто отдых — это был настоящий, живой день, подаренный нам рекой, лесом и этим мудрым стариком. И мы были безмерно благодарны за него, ведь неизвестно, сколько еще времени нам отпущено судьбой.
Вскоре из-за двери бани послышалось уже не дробное щёлканье щепок, а ровный, мощный гул разгорающихся берёзовых поленьев. Прокопьич вышел, вытирая пот со лба рукавом, закрыл дверь и кивнул нам:
— Ну, теперь только подкидывать, да ждать, когда банька жар наберёт.
Ждать долго не пришлось — баня и печь были выстроены на совесть, да лето на дворе. В общем, уже через мнут сорок-пятьдесят мы зашли в баню, которую тот самый дымок, что вначале валил из-под двери, наполнил густым и сладким духом горящего дерева.
Жар уже начал скапливаться под потолком, но в предбаннике ещё дышалось легко. Скинув одежду, мы забежали в парилку и плеснули на камни первый ковшик воды. Шипя и яростно извиваясь, пар ударил вверх, а затем медленно и тяжело опустился, обволакивая тела горячей, целительной влагой. Сперва было тяжело дышать этим горячим паром, но потом лёгкие смирились, и по спине разлилось блаженное тепло, прогоняя глубокую усталость из каждой мышцы.
После второго захода мы выскочили на крылечко, чтобы остыть, и сели на грубую скамью, вдыхая полной грудью смешанный воздух — горячий от бани и прохладный, отдающий хвойным духом близкого бора, наступающего вечера. На тело навалилась такая приятная истома, которой я уже давно не чувствовал. Да и душа тоже отдыхала от оставшихся в городе проблем.
Потом был ещё один заход, уже с парком покрепче. Пришлось даже шапку одевать, чтобы уши в трубочку не свернулись. А когда мы, распаренные до мозга костей, с радостным стоном вывалились на улицу, Прокопьич уже ждал нас с огромным деревянным ушатом, полным до краёв студёной колодезной воды.
— Ну, мужики, теперь крепитесь! — весело крикнул он, взмахивая деревянной емкостью.
Я первым шагнул вперёд. Вечерний воздух и без того показался мне холодным после раскалённой парилки, но это было ничто по сравнению с тем, что ждало дальше. Старик с силой выплеснул на меня ледяную воду. Мир на мгновение взорвался ослепительным холодом, дыхание перехватило, и даже сердце на мгновение замерло.
Потом тело взорвалось ответным жаром изнутри, и по коже пробежали мурашки дикого, животного восторга. Я закричал от неожиданности и счастья, чувствуя, как усталость и всё лишнее буквально вымыло из моего организма. Артём, смеясь и визжа, как ребёнок, принял свою порцию ледяного душа, а после и сам Прокопыч окатился с головой, фыркая, словно заправский жеребец.
Облившись, мы стояли молча, как заворожённые. Тело отливало румянцем и гудело от прилива крови, каждая клетка пела и трепетала от жизни. По телу разливалась такая чистая, первозданная радость, что хотелось смеяться и молчать одновременно. Пахло мокрой кожей, берёзовым веником, хвоей и свежестью — самым настоящим запахом непередаваемого счастья.
Завернувшись в простыни, мы снова уселись на скамью, уже никуда не спеша.
— Вот сегодня был правильный день, — сказал Прокопьич, появившись с закопчённым самоваром. — И закончить его нужно, как положено — ароматным чаем «с дымком»!
Сумерки сгустились, на небе зажглись первые, ещё несмелые звёзды. Мы пили горячий обжигающий чай с травами из блюдечек, с медленно тающим во рту мёдом, и слушали, как ночной лес постепенно просыпается. Тихое пощёлкивание сверчков, далёкий крик совы, шелест листьев от возни неизвестного зверька — все звуки складывалось в идеальную, нерукотворную симфонию природы.
Сидели молча. Не потому, что не о чем было говорить, а потому, что все слова казались лишними, ненужными в этом самом моменте. Вся городская суета, тревоги, перестрелки и бесконечная гонка куда-то остались где-то там, за поворотом проселочной дороги садового товарищества, за стеной высоких сосен.
И глядя на окрашенный слабым багрянцем заката маленький кусочек неба, на первую, робко мигнувшую звёздочку, я поймал себя на мысли, что чувствую себя не гостем, а частью этого мира. Частью этой земли, этого неба, этого тихого вечернего ритуала. Таким простым и таким бесконечно ценным.
Прокопьич словно прочитал мои мысли.
— Вот оно, настоящее-то, — тихо произнёс он, закуривая папироску. — Не в деньгах, не в суете. Оно тут. В реке, в лесу, в тишине. Вы главное не забывайте этот день, ребятки. Сохраните его где-нибудь самом уголке вашей души. И когда вам станет тяжко или тошно, достаньте и вспомните — и сразу полегчает.
Мы с Артёмом синхронно кивнули. Мы знали, что старик прав.Его слова, такие простые и мудрые, легли прямо в душу, закрепив ощущение полного, безоговорочного счастья.
Папироска Прокопыча тлела в сумерках коротким рубиновым угольком, и дымок, терпкий и сладковатый, смешивался с запахом хвои и остывающей земли. Этот аромат навсегда должен был стать для меня запахом этого вечера, этого покоя и умиротворения.
Прокопыч затушил окурок о подошву и потянулся:
— Хорошо сидим!
И старик скрылся в сумраке, оставив нас наедине с просыпающейся ночью. Мы так и остались сидеть на скамье, закутавшись в простыни, которые постепенно остывали, впитывая вечернюю свежесть. Мысли текли медленно и лениво, как тучки над лесом.
Через некоторое время он вернулся и поставил на стол старую радиолу. Из её динамиков, потрескивая, полилась тихая и почти забытая мелодия какого-то довоенного танго. Звук был негромкий, и от этого он частично сливался с шелестом листвы и стрекотом сверчков, становясь частью общей симфонии.
Мы так и сидели, разговаривали мало, в основном молчали, потягивая остывший чай и подбрасывая в самовар шишки. Они трещали в огне, разливая вокруг хвойный аромат. Постепенно глаза начали слипаться, и мы начали клевать носами прямо за столом.
— Ну что, орлы, пора и честь знать, — нарушил наконец тишину Прокопыч. — Завтра новый день — будут новые хлопоты.
— Да, на боковую пора, — согласился Артем, поднимаясь на ноги. — А то я уже за столом почти заснул.
Он был прав, но идти не хотелось категорически. Хотелось остаться тут, растянуться на скамье и впитывать окружающее великолепие природы, которое мы частенько не замечаем. Я растянулся на лавке и уставился в небо. Звёзды, уже не робкие, а яркие и бесчисленные, усыпали чёрный бархат космоса.
Млечный Путь раскинулся над головой распахнутой серебряной рекой. Где-то там, за этой рекой, остался город с его спешкой, проблемами, перестрелками, бандитами-олигархами. А здесь и сейчас было только это: тёплая скамья под спиной, сонный шёпот сосен и бездонное, звёздное небо над головой.
Я едва нашел в себе силы, чтобы подняться и уйти в дом. Все-таки твердая лавка не для моих столетних костей. Это я в том мире мог спать хоть на голой земле, хоть на скалах, хоть вообще на россыпи битого стекла. Здесь же стоило поберечь свой весьма изношенный организм. Хрен его знает, как всё повернётся.
Перед самым сном я поймал себя на мысли: я не гость здесь. Я — часть этого мира. Часть этой тишины, этого неба, этого старого дачного участка. И это чувство было таким простым и таким бесконечно ценным. Значит, решил я, никакая это не иллюзия, о которой мне говорила Яга — это и есть моя родная и настоящая реальность.
Сон настиг меня почти сразу, едва голова коснулась прохладной подушки. Но безмятежность вечера не смогла проникнуть в его глубины. Меня мучили кошмары. Жуткие тени преследовали меня во сне. Снова гремели выстрелы, искрились магические конструкты, слышались истошные крики и хрипы умирающих. Я бежал по бесконечным, задымлённым улицам, воняющим горелой плотью, спотыкаясь о чужие тела, а сзади, неотступно и тяжело дыша, меня преследовал кто-то огромный и безликий. Я бежал, чувствуя, как леденящий ужас сковывает спину, и никак не мог проснуться.
Внезапно земля ушла из-под ног, и я полетел в чёрную, липкую пустоту, проваливаясь сквозь слои времени и памяти. Картины сменились: теперь я сидел за каким-то столом, а напротив меня сидели люди с пустыми, как манекены, лицами, и их голоса сливались в один монотонный, металлический гул, полный лжи и предательства. Я пытался крикнуть, но вместо звука из моего рта вырывались клубы чёрного дыма.
Потом я снова был в той подворотне, где всё и началось. Холодный асфальт выпивал остатки тепла из моего остывающего тела, а из темноты на меня смотрел остекленевшими глазами тот утырок, которому я забил в ухо шариковую ручку. Я хрипел переломанной гортанью и чувствовал, как умираю.
Затем невыносимый грохот оглушил меня, но это был не выстрел, а гулкий, мерный стук — и я знал, что это забивают тяжёлым молотком гвозди в крышку моего деревянного гроба. Стук усиливался, становясь всё громче, навязчивее. И я ощутил, что это бьётся моё собственное сердце, готовое разорвать грудную клетку.
И сквозь этот адский гул, сквозь вопли и выстрелы, мне начало чудиться нечто иное. Что-то настоящее, пробивающееся сквозь толщу кошмара. Тихий, осторожный шорох где-то совсем рядом. Не в мире снов, а здесь, в комнате. Шорох шагов по скрипящим старым половицам.
Кто-то крался в кромешной темноте, затаив дыхание. Ледяная волна уже совсем другого, реального страха прокатилась по коже, заставив на мгновение забыть о преследующих меня видениях. Инстинкт заставил меня замереть, пытаясь сквозь сон уловить реальный звук, отделить его от сонных кошмаров. Сердце, только что колотившееся от ужаса во сне, теперь замерло в тревожном ожидании.
Я заставил себя сделать мучительное усилие и приоткрыл глаза, ошеломлённый внезапной тишиной. Кошмар отступил, оставив после себя липкий, холодный пот и учащённое сердцебиение. Комната была погружена в густой, почти осязаемый мрак. Я затаил дыхание, напрягая слух до предела, но ничего не слышал. Только привычные ночные шорохи старого дома: где-то скрипнула балка, за тонкой деревянной перегородкой посвистывал во сне Артём, с улицы доносился шелест листвы. Никаких шагов. Ничего подозрительного.
«Показалось, — с облегчением подумал я, — всё это отголоски кошмара».
Я снова откинулся на подушку, стараясь уловить умиротворение вечера, но оно безвозвратно ушло. Тело было напряжено, а в ушах всё ещё стоял гул выстрелов и тот мерный, гробовой стук. Я закрыл глаза, снова пытаясь погрузиться в сон, уже безмятежный, но сознание цепко держалось за краешек реальности, боясь снова провалиться в пучину ужаса.
Я перевернулся на другой бок, грубо натянул на себя одеяло, пытаясь прогнать остатки паранойи. Сердце постепенно унималось, снова погружаясь в ритм этого спокойного места. Это был всего лишь отголосок минувших битв, неожиданно проявившийся во сне. Мне просто надо было привыкнуть. Привыкнуть к тишине. К миру. К тому, что в темноте за стеной дома никто не крадется.



Глава 19

Я уже почти обманул себя, почти поверил в иллюзию безопасности, позволив телу расслабиться, а сознанию — раствориться в предрассветной тишине, как её тут же разорвал новый звук. Резкий, сухой, как удар кнута и беспощадно знакомый. Я замер, не веря своим ушам. Сердце, только что утихомирившееся, снова заполошно заколотилось, как птица в клетке. Мозг, еще полупогруженный в сонное состояние, отчаянно пытался найти этому звуку объяснение.
«Послышалось, — тут же попытался убедить я себя, — эхо ночного кошмара, не иначе».
Но через мгновение грохот повторился, уже громче, и намного отчётливее. И это был именно выстрел. Чёткий и настоящий. И он прозвучал не в моей голове, а снаружи, со стороны улицы.
Сон как рукой сняло. Адреналин ударил в виски, смывая остатки дремоты ледяной волной, выжигая остатки страха и сомнений. Я уже не думал, я действовал на автомате, рефлексы, приобретенные на войне (и даже не одной), легко взяли верх над сонным сознанием. Я кубарем скатился с кровати на холодный пол.
В темноте за перегородкой раздался шум — Артёма тоже проснулся.
— Ты это слышал, Хоттабыч? — Его шёпот был сиплым со сна.
— Да! — Я уже был на ногах и осторожно подбежал к окну, стараясь не выдать своего силуэта. — С улицы стреляли.
Я замер у стекла, вглядываясь в непроглядную тьму. Ничего. Тишина, густая и обманчивая. И вдруг — еще выстрел. И на этот раз мы оба увидели вспышку, на мгновение разорвавшую ночную тьму.
— Твою же… Там же дом Прокопьича! — выругался майор.
Он не стал договаривать. Да и не нужно было. Мы оба знали, что старик, не подпускающий близко чужих, в случае опасности будет отстреливаться до последнего. Без лишних слов мы метнулись к тайнику. Я рухнул на колени перед старой печью и с силой нажал на край доски.
Сердце бешено колотилось, но не от страха, а от спешки. Половица с противным скрипом поддалась. Из темноты тайника потянуло холодом металла и запахом оружейной смазки. Из ниши я вытащил два замотанных в промасленную ветошь «Калаша», которые мы успели избавить он консервационной смазки. Их магазины были полными.
Я швырнул один автомат Артёму, он ловко поймал его на лету. Холодная сталь оружия в моих руках мгновенно вернул всё на свои места — я уже не был измученным кошмарами стариком. Я был снова той версией себя, которая знала, как надо бороться со страхом и опасностью. И как надо побеждать. Но главное — не забыть бросить в карманы пару-тройку гранат.
— Быстро! — бросил я майору, уже срываясь с места к двери. — Один он долго не продержится!
Мы выскочили в темные сени, а затем — в прохладный мрак ночи. Воздух пах порохом. Где-то впереди, в темноте двора Прокопьича, снова вспыхнул ослепительный язык выстрела, осветив на мгновение фигуру старика, прижавшегося к стене сарая. Но стрелял не он — стреляли в него.
Мы рванули через двор, пригнувшись, ноги сами находили знакомые кочки и ямы. Артём отклонился вправо, чтобы занять позицию у колодца, я — влево, к покосившемуся сараю, чтобы вызвать огонь противника на себя. Со стороны калитки мелькнули две тени. Сверкнуло, а затем тихо хлопнуло — и рядом с моей головой пулей вышибло щепки. Опять глушители. Хотели заземлить нас всех без шума и пыли. Да вот хрен вам!
— Двое у калитки! — крикнул я Артёму, вжимаясь в землю.
Ответный хриплый возглас Прокопьича из-за угла сарая подтвердил мои слова:
— Бей их, гадов!
Жив еще, курилка! Не так-то просто даже наших стариков положить! Его старое ружьишко пальнуло, и одна из теней у калитки рухнула. Второй отпрыгнул назад, за забор, и тут же с его стороны стеганула короткая очередь. Пули впились в бревенчатую стену сарая над головой старика.
Артём дал две прицельные очереди по калитке, заставив стрелка отступить. Я сделал перебежку, оказавшись рядом с Прокопьичем. Он сидел, прислонившись к стене, одной рукой прижимая к боку расползающееся темное пятно. Второй рукой он по-прежнему держал оружие.
— Ранен? — бросил я, не отрывая глаз от калитки.
— Вот влип, Данилыч, на ровном месте, — виновато просипел он. — Подставился, как сопляк желторотый!
Его слова прервал новый звук — скрежет тормозов со стороны улицы. Свет фар и громкие, не скрывающиеся уже голоса. Похоже, к нападавшим подмога прибыла. Надо было срочно уносить отсюда ноги. Против большой команды мы долго не продержимся. А лес — он большой! Попробуй еще нас там отыщи. Только вот Прокопьича бы осмотреть.
— Артём! Отход! Через огороды! — скомандовал я, дав несколько точных очередей в сторону подъехавших машин.
Майор без лишних слов отполз от колодца и рванул ко мне короткими перебежками. Утырок у калитки, почувствовав подкрепление, снова активизировался, открыв беспокоящий огонь. Пули свистели над нашими головами, вонзались в землю. Я встал во весь рост и дал длинную очередь, заставив его снова прижаться к земле. Артём, тем временем, подхватил Прокопыча под мышки.
— Держись, дед! — рявкнул он, срываясь с места.
Я прикрывал их отход, отступая за ними и экономно выпуская короткие очереди. Холодный расчет снова взял верх над всем. Адреналин бил в голову, но он не пьянил, а лишь обострял чувства, делая мир вокруг четким и слегка замедленным. Я видел каждую вспышку выстрела, слышал каждый звук.
Мы рванули через двор, пригнув головы. Не сговариваясь, выбрали маршрут вдоль забора, густо заросшего сорняком. Воздух гудел от звона в ушах и свистевшего где-то рядом свинца. Прямо вот совсем близко — со штакетин забора треском отлетали щепки от очередной пули.
— Обходят, Данилыч! — сипло крикнул Артём, затаскивая раненного старика в заросли травы и прислоняя спиной к слегка покосившемуся деревянному столбу.
Я кивнул, уже и сам все понял по вспышкам и звуку. Непрошеные гости работали слаженно, пытаясь взять нас в клещи.
— Прижми тех, что слева! — скомандовал я. — Я попробую им в тыл заскочить!
— Понял! — Артём коротко кивнул и тут же дал длинную очередь в указанном направлении, заставив нападавших прижаться к земле. Я, используя это огневое прикрытие, сделал рывок к поленнице дров, что стояла метрах в десяти от забора.
Земля под ногами была мокрой от росы и скользкой. Я едва не упал, споткнувшись о что-то металлическое — ведро, кажется. Громкий лязг на миг приковал к себе внимание. Со стороны дороги, из тьмы, тут же брызнули огоньки выстрелов. Пули застучали по брёвнам над моей головой, осыпая меня щепками.
Я перекатился за поленницу, хватая ртом воздух. Да, тяжко приходится моему древнему организму. Сердце колотилось неистово, но руки, как ни странно, были тверды. Холодный приклад «Калаша» вжался в плечо, став продолжением тела. Взгляд выхватил из темноты движение — одна из теней отделилась от стены дома и попыталась прорваться к тому месту, где Артём оставил Прокопьича.
Не целясь, навскидку, я дал короткую очередь. Попасть не попал, но тень шарахнулась назад. Этого было достаточно. Артём с другой стороны усилил огонь, и нападавшие, поняв, что нас так просто не взять, начали поспешно отходить. Майор щедро стеганул очередью по отступающим в ночь теням. Один из них вскрикнул и рухнул. Второй, пригнувшись, исчез за углом.
Наступила оглушительная, давящая тишина, нарушаемая лишь моим собственным тяжелым дыханием.
— Данилыч! — окликнул меня майор. — Цел?
— Цел, — с трудом выдохнул я, поднимаясь на ноги, которые основательно подрагивали. Не от страха, нет, а от перенапряжения. Когда-нибудь такие нагрузки меня доконают. — Как Прокопьич?
Мы почти одновременно подбежали к его укрытию. Старик по-прежнему сидел, прислонившись к столбу забора, а его рука с винтовкой лежала на колене. Он тяжело дышал, но в его глазах, отражалась не боль ранения, а тихая неукротимая ярость.
— Эти, сука, говнюки мне всю капусту вытоптали! — хрипло выругался он, с силой сплюнув. — Такой урожай загубили!
И тогда я понял, что самое страшное для этого старого упрямца — не пули, а потравленный огород. Война была войной, но капуста, посаженная собственными руками — это святое.
— Потерпи, старина, — произнёс я, — вот тебя подлатаем, еще капусты себе высадишь! А эти — ответят!
Мы с майором схватили старика под руки, поставив на ноги. Затем ввалились в темноту уже моего заросшего высокой полынью огорода, оставляя за спиной нарастающий шум и крики подручных Ремезова. Прокопьич, кряхтя, пытался идти сам, зажимая ладонью кровоточащую рану. Воздух по-прежнему пах порохом и ночной прохладой. Иллюзия безопасности растворилась без следа, как пороховой дым от выстрелов.
Мы двигались в темноте практически на ощупь, по памяти, каждый шаг отдавался в моих висках гулкой болью. А за нашей спиной, у калитки, уже вовсю орали, заводили моторы — собирались с силами. Нам нельзя было медлить. А вот в лесу попробуйте еще нас взять!
— Куда? — сипло спросил Артём, уже почти неся на себе Прокопьича.
— В лес уходим. К нашему тайнику, — ответил я, сворачивая в узкую тропку между покосившимися сараями. — Там и пулю вытащим.
Лесная чаща встретила нас гнетущей, почти живой тишиной. Сосны и ели, черные в безлунной темноте, сомкнулись над головой, скрыв звезды. Мы шли, спотыкаясь о корни и хватая ветки лицами. Дышать становилось легче — здесь не пахло порохом, а пахло хвоей, влажной землей и грибами. Но это была обманчивая благодать. Война дышала нам в спину.
Прокопьич тяжело застонал, и мы остановились, чтобы перевести дух. Прислонили старика к толстой ели. Я достал фонарик, прикрыл ладонью, чтобы не слепил, и осветил рану. Пуля попала в бок старику, да там застряла. Кровь из пулевого отверстия сочилась довольно густо. Нужно срочно перевязать.
— Ну, чего там, Данилыч? — хрипел старик. — Жить буду?
— Молчи, дед! — строго сказал Артём, разрывая свою рубаху на лоскуты. — Экономь силы. Ты свою пулю уже отловил… В больничку его бы надо, Илья Данилыч…
— Надо, Артёмка, надо… Но не дадут нам до неё добраться — всех положат! Прости, старина, что втянул тебя во всё это дерьмо! — повинился я перед Прокопьичем.
— Да ты чего, дружище? — неожиданно широко улыбнулся старик. — Да я себя впервые лет за пятнадцать-двадцать живым почувствовал! Как голуба моя преставилась — так совсем я в этом дачном обществе заплесневел! А так — умру, как герой! — И Прокопьич выпятил грудь. Правда, тут же охнул от боли.
— Не дергайся, герой! — осадил я старого друга. — Силы береги!
Пока майор накладывал повязку, я стоял на страже. Лес молчал, притворяясь безжизненным. Но я знал — это ненадолго. Эти — не отстанут. Слишком дорого мы им стоили.
— Готово, — бросил Артём, перевязав старика. — Идем дальше, Данилыч?
— Дальше. Осталось совсем немного до схрона.
Мы снова двинулись вглубь леса, и теперь я шел первым, вспоминая путь. Вот поваленная береза, поросшая мхом, вот камень-валун, похожий на спящего медведя. Где-то далеко за нашими спинами слышалась глухая стрельба. И чего это наши преследователи палят почём зря? У страха глаза велики? И вот, наконец, старая, изъеденная жуком-короедом приметная ель с дуплом у самых корней.
Свернув с едва заметной тропинки, мы спустились в небольшой овраг и остановились у склона, густо заросшего колючим ежевичником. Вроде бы, это оно — нужное нам место. Прокопьич был без сознания, и ничем не мог помочь. Но я и без него справился — запомнил дорогу до схрона с оружием и боеприпасами.
— Пришли? — прохрипел майор, положив старика на землю и отерев рукавом заливающий глаза едкий пот. Ему пришлось тащить на закорках потерявшего сознание Прокопьича всю оставшуюся дорогу. Я же ничего тяжелее автомата унести с собой был не в состоянии. Это хорошо еще, что сам сюда дойти сумел. Ножки-то уже давно не те, что в молодости.
— Пришли, — произнес я, откинув в сторону рифленый кусок железа.
— Мессир… — Ночная тьма неожиданно сгустилась еще больше, явив нашим с Артёмом взорам говорящего кота.
— Ты где пропадал, Матроскин? — распахнув лаз в землянку, спросил я хвостатого друга.
— Простите, мессир, своего недостойного слугу… — Кот потупился. — В соседней деревне такую кису нашёл, — виновато произнёс он. — Вот и забыл обо всем на свете…
— Мы тоже слишком расслабились, Матроскин, — не стал я выяснять отношения — сами тоже хороши, — вот и просрали нападение… Если бы не Прокопьич… — Я указал в сторону лежащего на земле старика. — Каюк бы нам всем! И сейчас по нашим следам твари идут.
— Пока не идут, мессир, — довольно произнёс кот. — Я их немножко по лесу погонял. Со следа сбил. Ночью вас не найдут, а вот, как рассветет…
— Как рассветет, примем бой! — решительно произнёс я.
— Это чевой-то? — раздался слабый голос пришедшего в себя старика. — Я на том свете уже? Или у меня горячка?
— С чего ты это взял, дружище? — усмехнулся я, присаживая на корточки возле Прокопьича.
— Ну… ить коты… не разговаривают… — тяжело дыша, произнёс старик. — А твой — трындит, как по писанному.
— Горячка, старик, горячка от ранения, — быстро сказал Артём, бросая на кота предупредительный взгляд. — Мерещится тебе — не разговаривают коты. Держись. Сейчас тебе полегчает.
Матроскин, мгновенно сообразив, подскочил к Прокопьичу и трогательно потёрся мордой о его руку, издавая самое обычное мурлыкание. Старик с облегчением закрыл глаза, приписывая странный диалог своему тяжёлому состоянию.
— Ладно, хватит стоять, — скомандовал я. — Артём, тащи деда внутрь.
Кот юркнул в чёрный провал лаза, а за ним мы с майором, кряхтя, втащили опять потерявшего сознание Прокопьича в узкий проход. Землянка была просторной, и, несмотря на завалы оружия, место еще оставалось.
Я сразу же принялся ощупывать стены — помнил по прошлому разу, что где-то здесь был гвоздик, на котором висела керосиновая лампа, вполне себе рабочая на первый взгляд. В этот раз никто из нас фонариками не запасся. А свет нужен. Хоть какой-то — Прокопьча надо осмотреть.
Наконец я нащупал её в темноте, затем вынул из кармана спички и зажег керосинку. Через мгновение мягкий, но слегка «прыгающий» свет озарил наше убежище.
— Смотри, Данилыч, — Артём указал на угол, где стояли ящики, маркированные красными крестами. — Индивидуальные аптечки! Целый запас!
Это была удача.
— Всё есть: бинты, йод, жгуты… — перечислял Артём, выкладывая содержимое аптечки на чистую тряпицу. — И даже скальпель имеется.
— Отлично! — кивнул я. — Будет, чем пулю доставать… Матроскин, наверх — дашь знать, если что.
— Слушаюсь, мессир, — кивнул кот и бесшумно исчез в тёмном отверстии лаза.
Мы с Артёмом бережно подхватили Прокопьича и перенесли его вглубь землянки, к нарам, сколоченным из грубых досок. Пришлось в спешке сбросить на пол несколько ящиков с патронами, чтобы освободить место. Подстелили под голову старика его же собственную куртку, свернутую валиком.
При свете керосиновой лампы рана выглядела куда страшнее, чем в темноте. Артём, аккуратно размотав окровавленную повязку, принялся внимательно осматривать её, вглядываясь и осторожно прощупывая края. Лицо у майора стало сосредоточенным и суровым.
— Нехорошо, Илья Данилыч, — тихо и без всякой бравады произнёс он. — Очень нехорошо! Пуля не навылет. Видишь? Вошла сбоку, под ребро, а выходить ей некуда. Засела где-то внутри. В полости… — Он не стал договаривать, но я и сам всё понял. Ранение в живот, да ещё с инородным телом внутри — это почти приговор. Особенно здесь, в лесу, без врачей, без оборудования.
Прокопьич уже бредил, его дыхание было хриплым и прерывистым. Он был слаб, терял кровь, и времени на раздумья у нас не оставалось.
— Деваться некуда, — мрачно констатировал я, глядя на побледневшее лицо друга. — Ждать — значит дождаться его смерти…
Я потянулся к аптечке и взял тот самый скальпель. Лезвие блеснуло в свете лампы холодным и неумолимым стальным блеском.
— Буду доставать. Артём, авось, получится…. Попридержи его… И света побольше бы…
Майор молча кивнул, переместил лампу ближе к Прокопьичу и упёрся руками в плечи старика. Я смочил тряпицу спиртом из аптечки, протёр ею лезвие и свои руки, потом — кожу вокруг раны на теле. Старик глухо застонал от прикосновения. Подумав, я засунул скальпель в горлышко бутылочки со спиртом и основательно пополоскал им лезвие.
Глубоко вздохнув, я приставил острие скальпеля к краю раневого канала. Моё сердце колотилось где-то в горле, но рука, к удивлению, была твёрдой. Слишком много раз приходилось делать подобное раньше, в другой жизни. Жизни, которой, казалось, уже и не было.
Лезвие вошло в плоть. Прокопьич дёрнулся и закричал — тихо, исступлённо-горловым криком. Артём, стиснув зубы, всей тяжестью своего тела прижал его к нарам. Я продолжал резать, расширяя входное отверстие, пытаясь нащупать кончиком инструмента ту самую проклятую пулю.
В нос ударил тяжёлый запах крови, смешавшийся с резким духом керосина, сгорающего в лампе. По моему лбу градом катился пот, застилая глаза. Я работал почти на ощупь, торопясь и в то же время боясь сделать лишнее движение, задеть что-то жизненно важное.
И вдруг кончик скальпеля звякнул обо что-то твёрдое.
— Есть! — выдохнул я. — Держи его крепче, Артёмка!



Глава 20

Когда я брался за это дело, я отдавал себе полный отчет в своих действиях и в том, какие у Прокопьича были шансы выкарабкаться. Война для меня не новость, за долгие годы я повидал всякие виды ранений. Осколок или пуля, влетающие в тело на огромной скорости, не просто пробивают его — они разрывают плоть и сосуды, крошат кости, превращая слаженный организм в кровавое месиво.
Создаваемая ударная волна порождает обширные кровоподтеки и внутренние кровотечения. Пуля может оказаться и не обычной, а, скажем, с насечкой на носике — тогда при ударе она разворачивается внутри в уродливый металлический цветок, который почти невозможно вытащить.
Встретив преграду, свинец редко летит прямо — он отклоняется в сторону, сбрасывая по пути частицы оболочки, вытащить которые — адский труд. И далеко не факт, что он застрянет как раз напротив точки входа. Обычно он останавливается бог знает где.
Ранение — это вовсе не аккуратная дырочка с пулей в конце. Это рваная полость с окровавленной мякотью, обломками костей, белесыми и синеватыми прожилками, непрерывно сочащаяся кровью и чем-то еще малоприятным… Зрелище тяжелое. Отыскать в этой мешанине металлический фрагмент с ноготь — задача сверхсложная.
Если кто-то говорит, что достать пулю — пара пустяков, я не спорю. Пустяки, это когда у тебя дома стоит ведро лично извлеченных пуль, а на стене висит сотня благодарностей от спасенных тобой людей. Тогда — да, легко. Но в реальности, без опыта, да еще и в грязи, как сейчас, это почти невозможно.
Обычно пуля застревает, если она на излете, растеряла силу, деформировалась, или же врезалась в кость, раскрошив ее, и застряла, расплющившись. К ужасу самого ранения почти всегда добавляется неотвратимость заражение — ведь пули и стволы никто не стерилизует.
Самое правильное — перевязать рану и везти человека в госпиталь. Если затронут не живот, дать обильное питье для восполнения крови. Но в нашей ситуации о госпитале нет и речи, и лишь мы с Артёмом можем помочь Прокопьичу. И все потому, что никаких врачей в ближайшее время не предвидится — наступило время не к ночи помянутой «огромной жопы».
Я понимал всё еще до начала. Если пуля угодила в голову, шею, грудь или живот, попытка её извлечь почти наверняка добила бы раненого. Хотя иногда люди живут и с пулями внутри — тело окружает их капсулой, а иммунитет подавляет заразу.
Но это явно не наш случай — какой, нахрен, иммунитет у старика за восемьдесят? Вот именно. Во-вторых, я не был уверен, задела пуля брюшину или нет. И в-третьих, без помощи он точно умрет. Лишь эти причины и побудили меня действовать
— Почти… Почти… — сквозь зубы бормотал я, стараясь поддеть пулю, и не загнать её еще дальше вглубь. Пальцы затекли от напряжения, спина ныла. Каждая секунда казалась вечностью.
Еще одно усилие — и стальной щуп пинцета, найденного в той же аптечке, намертво сомкнулся вокруг деформированного свинца. Я медленно, миллиметр за миллиметром, потащил его наружу. Сейчас главное — не перепутать пулю и кусок кости, если она её все-таки отколола. Ну, тут уж как повезет…
Раздался влажный, неприятный звук. Пуля (аллилуйя — это была она), вся в крови и багровой плоти, наконец-то оказалась у меня в пальцах. Я швырнул её на ближайший ящик, где она глухо стукнула о деревянную крышку.
— Готово, — хрипло сказал я, откидываясь назад и вытирая лоб окровавленным рукавом.
Теперь надо проверить — в ране могут оказаться (скорее всего, так оно и есть) волокна ткани от одежды и прочий мусор, который затолкала туда пуля. Поэтому тем же пинцетом я постарался все это оттуда достать. Теперь промыть бы всё это чистой водой, но её у нас не было.
Пришлось использовать стерильные повязки из аптечки, и обработать хотя бы вокруг спиртом. Спирта здесь хватало. После — стерильная повязка. Теперь вся надежда только на самого Прокопьича. Старик до сих пор лежал без движения и не приходил в сознание. Его дыхание было поверхностным, хриплым и прерывистым.
— Жив ещё… — пробормотал Артём, глядя на неподвижное тело старика. — Как думаешь, выкарабкается? Крепкий, вроде, дедок… — выдохнул майор, опускаясь на ящик и доставая из кармана куртки сигареты. — Держи, Хоттабыч. — Вытащил он из пачки еще одну.
Мы закурили. Едкий дым лез в глаза, смешивался с запахами крови, керосина и спирта, создавая привычную мне атмосферу военного госпиталя. Снаружи пока не было слышно ни выстрелов, ни шагов. Лишь изредка доносился приглушенный шелест листьев. Матроскин тоже не подавал сигналов. Тишина была звенящей и тревожной.
Я глубоко затянулся, прислушиваясь к этой зыбкой, обманчивой тишине. Она таила в себе неизвестность. Вопрос «что дальше?» висел в воздухе, тяжелый и невысказанный. Мы сделали всё, что могли. Остальное зависело от самого старика, и, конечно же, удачи. Куда ж нам без неё?
Прокопьич вдруг задергался. Сначала это были лишь мелкие подрагивания, но через мгновение его тело затряслось в неконтролируемых конвульсиях. Голова запрокинулась, глаза закатились так, что были видны только белки, из сведенных судорогой челюстей вырвался хриплый, булькающий стон.
Он явно умирал, и я это чувствовал. Не помогло, значит, моё хирургическое вмешательство, а то и ускорило неизбежный конец. Выходит, какие-то важные органы всё-таки были задеты пулей. Я рухнул на колени рядом с ним, схватил его за плечи, пытаясь удержать, прижать, остановить это дергающееся тело.
— Прокопьич! Держись! — закричал я, уже не узнавая собственного голоса. — Держись, друг! Держись!
Судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Он затих. Последний выдох вырвался из его груди и больше не сменился вдохом. Взгляд, ничего уже не видящий, уставился в потолок сарая. Умер. Умер у меня на руках, в этом проклятой заброшенной землянке, доверху набитой оружием.
— Он умер… — подтвердил Аркадий, не найдя пульса у старика.
И вдруг что-то во мне оборвалось. Я отпустил его бездыханное тело и вскочил на ноги, сжав кулаки.
— Да будь оно всё проклято! — воскликнул я, обращаясь к этому безжалостному миру, к небу, к этой войне, к грязи и крови.
Я кричал, и голос мой срывался на хрип, но сила моих слов буквально тонула в гнилых бревенчатых стенах землянки и зеленых ящиках, не находя выхода. Артём молча смотрел на меня, и в его глазах читалась лишь усталая скорбь и покорное принятие неизбежности. И это его молчание обожгло меня сильнее любого истошного крика.
И в этот миг всё вокруг утратило последние следы реальности. Гнилые стены поплыли, как в дурном сне, затянутые сизым дымом сигарет и пропитанные острым запахом крови. Зелёные ящики с оружием потеряли свой «вес и объём», став плоскими и двухмерными театральными декорациями.
Даже мертвое тело Прокопьича на полу казалось восковой куклой, грубой и нелепой подделкой под настоящего человека. Мир стал иллюзорным, ненастоящим и картонным, в котором совершенно нет никакого Высшего Смысла. Но он, как липкая паутина, продолжал удерживать нас в этой иллюзии жизни, как запутавшихся мелких мошек.
Чувство собственного «я» начало расползаться, как чернильное пятно на промокашке. Где оно заканчивалось и начиналась эта проклятая землянка? Мы были едины — я и пыль на ящиках, я и холод металла, я и безмолвие смерти. Границы тела растворились, и мир хлынул внутрь меня, заполняя пустоту: я чувствовал сырость земли под полом, шелест листьев снаружи, даже «тяжесть» неба, давящего на мои плечи, словно я мифический Атлант. Не было ни меня, ни мира — была лишь одна единая, всепоглощающая Вселенная.
И в этом странном состоянии я увидел, как черты Артёма начали стремительно искажаться. Кожа натянулась на скулах, превратившись в желтоватый дырявый пергамент, сквозь который было видно даже зубы. Глаза ушли вглубь орбит и загорелись в них холодным, нечеловеческим зеленоватым светом.
Из-под обычной одежды проступили шипастые и темные, будто вырезанные из самой Тьмы, доспехи. И молодой майор в считанные мгновения превратился в древнего, высохшего Кощея, который даже не смог выпрямится во весь свой громадный рост, а его макушка, украшенная железной короной, воткнулась в бревенчатый потолок землянки.
Но на этот раз я даже не удивился. Сквозь пелену, стоящую перед глазами, я сумел поймать его взгляд и хрипло, с огромным усилием, выдавил:
— Давненько не виделись, твоё бессмертие! Как сам?
— Хоттабыч… — голос Кощея срывался, пропадал, словно радиосигнал при помехах. — Насилу тебя отыскал… Связь дерьмо, аватар тоже не лучшего качества. Не падай духом, старый! Ты всё ещё можешь… очень многое можешь…
Рука Кощея медленно поднялась. Длинный костлявый палец указал на меня, а потом на бездыханное тело Прокопьича. Зеленоватый огонь в глазах вспыхнул ярче, в нём читалось не злорадство, а древнее, бездонное знание. Казалось, он видел нити реальности, сходящиеся здесь, в этой точке.
И тут же кошмарное видение стало таять и уменьшаться в размерах. Тени собрались обратно в углы, пергаментная кожа наполнилась жизнью, скулы округлились, а в глазах погас зеленый свет, сменившись привычной усталостью. Артём стоял передо мной, прежний Артём, похудевший и посеревший от усталости. Он тяжело дышал, будто только что вернулся с тяжелейшей пробежки.
— Что? — прошептал он, смотря на свою дрожащую руку. — Что это было? Чёрт, это опять повторилось… — Он тряхнул головой, с силой проводя ладонью по лицу, смахивая остатки жуткого образа Кощея. — Господи, только не это… Только не сейчас… Прости, Хоттабыч, но я, кажется, схожу с ума!
Я не ответил ему, поскольку всё ещё не чувствовал больше ни ног, ни рук, ни биения сердца в груди. Я был абсолютно опустошен и безмолвен. Даже мыслей никаких не было. Было лишь ощущение невероятной тишины. И в этой тишине я внезапно ощутил себя… чем-то бо̀льшим, чем просто человеком.
Я был точкой, из которой расходятся нити, пронизывающие всю окружающую реальность. Я чувствовал пылинки в воздухе, слышал тиканье своих собственных часов под окровавленным рукавом, ощущал холод смерти, исходящий от тела Прокопьича, и тепло жизни, исходящее от Артёма.
Я был всем… И ничем… Я был этим… над этим… под этим… внутри этого… Это сложно объяснить и подобрать правильные слова. В этот момент я был… я был подобен Богу, Творцу, Создателю. И в этом не было ни радости, ни гордости — лишь холодное, безразличное знание. Факт.
И тогда из этой «божественной прострации» родилось одно-единственное, огненное и страстное желание. Не просьба, не мольба, а приказ, идущий из самой глубины того, кем я сейчас себя ощущал. Да, я желал, я хотел, я требовал в конце концов!
Чтобы тишина в груди сменилась ровным дыханием, а остекленевшие глаза вновь обрели хитрющий огонек, чтобы и без того морщинистое лицо сморщилось еще больше от весёлой улыбки. Я желал, чтобы умерший старик не просто дышал — я требовал, чтобы он был жив. Чтобы он был здоров. Чтобы его смерть была отменена, вырвана с корнем, переписана заново по моей воле.
Я не шевелился. Не произносил слов. Я просто смотрел на него и желал. Вкладывал в это желание всю ту неизмеримую мощь, которую ощущал мгновением ранее. И у меня это получилось. Сначала раздался резкий, судорожный вдох. Грудная клетка Прокопьича дернулась. Потом он зашелся в истерическом кашле, свернувшись в позу эмбриона. Его веки дрогнули, и взгляд, еще мутный, но уже живой и осмысленный, пополз по моему лицу, потом перескочил на Артёма и вновь вернулся ко мне.
— Лять-перемать! — прохрипел старик с непередаваемым удивлением. — А вы чего такие кислые, ребятки? И чего это со мной было?
Артём отшатнулся, уставившись на Прокопьича широко раскрытыми глазами. Его лицо было белее известки, а в глазах плескался чистый, неразбавленный ужас. Я, еще не до конца выскочивший из состояния «бога», чувствовал, как хлещет у него из надпочечников кортизол[1] и адреналин.
— Он… Он же… — севшим голосом произнёс Артём, тыча пальцем в старика. — Я же сам проверял… Пульса не было! Он был мёртв! Мёртв! Понимаешь⁈
— Т-с-с… тихо, Артём! — Старик приложил палец ко рту. — Аж в ушах звенит…
Прокопьич медленно и с явно различимым хрустом уселся на ящиках, сбросив ноги на пол. Он выглядел так, будто его просто выдернули из глубокого, но не самого приятного сна.
— Мёртв, говоришь? — он недоверчиво фыркнул, и в его глазах мелькнул тот самый хитрющий огонёк, появления которого я только что так страстно желал.
— Да, мёртв! — Майор закивал головой, словно китайский болванчик. — Мертвее некуда!
Старик замер, словно прислушиваясь к себе.
— Ощущения не из приятных, — наконец произнёс он, — будто по мне каток проехался… Но сообщения о моей смерти сильно преувеличены! — Процитировал Прокопьич известную фразу, принадлежащую Марку Твену.
Взгляд старика упал на тёмно-багровое, слипшееся пятно на боку. Его лицо омрачилось.
— Простите ребятки, что подвел… — пробурчал Прокопьич, оттягивая пропитанную кровью материю, чтобы разглядеть рану. — Ы-ы-ы…
Старик потерял дар речи и замер, словно истукан. Лишь его пальцы, шершавые и узловатые, принялись елозить по скользкой коже там, где всего мгновение назад зияло пулевое отверстие. Он водил ими всё настойчивее, с нарастающим недоумением, а затем и с первыми проблесками изумления. Раны не было. Ни сочащейся кровью дыры, ни коросты, ни шрама — ничего.
— Да быть того не может… — прошептал дед, и его хриплый голос дрогнул. — Артём, глянь-ка! У тебя глаза помоложе…
Майор, всё ещё бледный, бросил на меня быстрый, почти панический взгляд, а затем опустился на колени перед Прокопьичем. Пальцы майора ощупали бок старика. Затем еще раз и еще. Он вглядывался, водил ладонью, стирал густеющую кровь намоченными в спирте бинтами, обнажая кожу.
— Нет… — наконец выдохнул Артём. — Нет раны. Совсем нет… даже царапины какой…
Он отдернул руку, будто прикоснулся к раскалённому металлу, и поднял на меня свой взгляд. Казалось, его мозг отказывается складывать увиденное в хоть сколько-нибудь логичную картину. Смерть. Воскрешение. Исцеление. В его мире неумолимых законов физики для этого не было определений.
Прокопьич же сиял. Он поворачивался, разглядывая свое целое тело, похлопывал по ребрам ладонью и разражался счастливым смехом.
— Видал, майор? — просипел он, тыча пальцем в свой бок. — Чудо-то какое! Была дыра, да сплыла!
Наконец старик медленно повернул голову ко мне. И в его старческих выцветших глазах разгорался настоящий восторг. Но не детский и наивный. Это был восторг древнего и мудрого шамана, наконец-то узревшего лик самого могущественного Небесного Духа. Его лицо, всё ещё бледное от пережитой смерти, расплылось в широкой и почти безумной улыбке.
— Так и знал, Данилыч, — хохотнул Прокопьич, — ты не простой старикан. Колись, гад, кто ты такой? Ангел Господень, или Демон из Преисподней?
— Ну, вот, дожил, — укоризненно произнёс я, — вместо спасибо, попал на допрос.
Я потянулся к пачке сигарет, которую майор оставил на ящиках с патронами, неспеша раскурил, чувствуя, как взгляды моих боевых товарищей впиваются в меня, словно буравчики. В воздухе повисла тягучая густая тишина, нарушаемая лишь хриплым посвистом Прокопьича и частым, нервным дыханием Артёма.
— Так кто ты? — не выдержал майор. Его голос сорвался на фальцет, и он сглотнул, пытаясь вернуть ему командирскую твердость. — Что это было? Ты… ты что, правда…
Он не решался открыто произнести слово «бог». Оно казалось ему таким неуместным здесь, в пыльном подвале, пропахшем порохом, кровью и табаком. Прокопьич перехватил инициативу. Он поднялся с ящика, по-прежнему двигаясь с осторожной старческой неловкостью, но в глазах его плясали уже не хитрющие, а ликующие бесенята.
— Дурак ты, Артёмка, — буркнул старик, но беззлобно. — Кто же такие вопрос задаёт?
Артём же продолжал смотреть на меня взглядом человека, который видит, как законы мироздания рассыпаются в прах у него на глазах.
— Но пульса же не было, — упрямо повторил он. — И рана… Данилыч! Я же видел!
— Видел, — согласился я, выпуская струйку дыма. — И пульса не было. И рана была. А теперь нет. Или ты уже самому себе не веришь?
Я посмотрел на него прямо, и майор не отвел взгляд. Он верил своим глазам и своим рукам, но принять это было невыносимо сложно.
— Так это… — кашлянул в кулак Прокопьич. — Молиться, что ли, на тебя теперь надо?
Он произнёс это с таким дурашливым видом, и это было так нелепо, что я не выдержал и рассмеялся. Следом за мной, хлопая ладонью себе по ляжкам заржал и сам старикан. Только майор продолжал пялиться на нас, не зная, как на всё это реагировать.

[1] Кортизол — это стероидный гормон, вырабатываемый надпочечниками, известный как «гормон стресса». Он играет ключевую роль в регуляции обмена веществ (белков, жиров, углеводов), поддержании артериального давления, контроле уровня глюкозы в крови, а также в работе иммунной и нервной систем. Его уровень колеблется в течение дня и повышается в ответ на стресс



Глава 21

Наш с Прокопьичем смех стих так же внезапно, как и начался. А затем возникла неловкая пауза, которая слегка затянулась. Майор даже начал нервно постукивать пальцами по прикладу своего автомата.
— Молиться? — наконец сказал я, и мой голос прозвучал до удивительного обыденно, почти буднично, учитывая только что произошедшее Чудо. — Да хоть сейчас помолись, коли охота, Прокопьич. Только толку-то? Молитва — она для того, кто верит… А во что веришь ты, старый? И ты, Артёмка? — Я сделал еще одну глубокую затяжку, наблюдая, как дым кольцами уплывает в тусклый свет керосиновой лампы.
— Так кто же ты? — снова, уже тише и отчаяннее, спросил Артём. — Чудо… воскрешение… Так не бывает…
— Бывает, — возразил я. — Просто не так часто, как хотелось бы. Ты вот всё ищешь названия, майор. Ангел, демон, бог… А я тебе скажу проще: не парься над этим, и прими, как данность. Что коты говорят, ты тоже поначалу верить не хотел…
— Так он всё-таки говорит, этот ваш Матроскин? — хохотнул старик. — Значит, мне не почудилось, и я не сбрендил?
— Не почудилось, дружище! — Я мотнул головой. — Кот у меня тоже замечательный.
— Что же с тобой произошло за то время, пока мы не виделись? — задался вопросом Прокопьич.
— Много чего, старичок… В двух словах и не рассказать, — пожал я плечами.
— Ну, так расскажи в трёх, — не унимался Прокопьич. — Мы, вроде, пока и не спешим никуда…
В схроне снова воцарилась тишина, но теперь она была иной — не шоковой, а ожидающей. Майор медленно опустился на ящик рядом с воскрешённым мной стариком. И с непередаваемым интересом посмотрел мне в глаза.
— Может быть, — произнёс он, — ты знаешь, и что со мной происходит?
— Догадываюсь, — не стал я скрывать. — Ты не сходишь с ума, Артёмка — не переживай на этот счет. Просто один мой хороший друг не нашел другого способа, как связаться со мной…
— Так это правда? — потрясённо воскликнул майор. — Этот твой… хороший друг… он реально залезает в мою шкуру? И в голову тоже?
— Прости, Артём, но это так, — повинился я перед майором. — Ты здесь совершенно не виноват…
— Но почему? — перебил он меня. — Почему именно я?
— Похоже, что ты подходишь ему как сосуд…
— Какой, нахрен, сосуд⁈ — нервно воскликнул Артём Сергеевич.
— Сосуд для его аватара. И к тому же, ты сейчас самый ближайший ко мне человек… Я же говорю, что в двух словах всего не рассказать! — И я виновато развёл руками.
— Чувствую, что без бутылки здесь не разобраться! — влез в разговор Прокопьич, выставляя на стол распечатанную бутыль с медицинским спиртом, которого в землянке было просто завались. — Напиваться не будем, но смазать мозги лишним не будет! — с видом знатока произнёс он. — Давай Данилыч, рассказывай, пока нас эти уроды не отыскали.
— Верно подметил, старый, — согласился я, глядя на бутыль. Спирт был сейчас к месту. После всего, что приключилось. Не для храбрости, нет. А чтобы немного успокоиться и язык развязать. А то из меня рассказчик еще тот.
Прокопьич нашел в землянке три жестяных кружки, громыхнул ими по ящику, на котором стоял спирт. Разлил прозрачную, как слеза, жидкость по кружкам. Резкий, знакомый до слез запах ударил в нос, сразу вызвав фронтовые воспоминания. И из этой жизни, и из той…
— Ну, — старик ткнул в меня кружкой, — начинай, Данилыч. С самого начала начинай!
Я отпил. Огонь прошел по горлу, разлился теплом внутри. Говорить было трудно. Не потому, что не хотел. А потому, что слова, подходящие к такому рассказу, казались слишком неуклюжими, слишком простыми для того пути, что мне пришлось пройти в двух таких похожих, но вместе с тем и таких разных мирах.
— Началось всё с того, что я не совсем умер… — начал я, вертя пустую кружку в руках. — Вернее, умер. Это точно. С такими повреждениями не живут… Особенно столетние деды, на которых просто чихни, они копыта и склеят… — Буквально в нескольких словах я поведал Прокопьичу (майору об этом было хорошо известно) о своей уличной схватке с бандитами, о том, как заземлил этихутырков, и сам отдал Богу душу. — А затем — темнота. Тишина. Вообще ничего, лишь серый туман забвения…
— Точно! — воскликнул Прокопьич. — Видел и я энтот туман! А потом ты меня из него выдернул, Данилыч. И теперь я, как новенький!
Майор напрягся, его глаза сузились:
— А потом?
Он ждал логического объяснения всему происходящему в последнее время. И я постарался его не разочаровать.
— Потом… Потом туман забвения развеялся и исчез совсем. А я оказался под пронизывающим ветром на одной из горных вершин, сверкающих ледяным великолепием…
Я поведал своим изумлённым слушателям, как принял Святогорову Силу, а затем очнулся на алтаре под ножом жреца из Черного Ордена СС в тысяча девятьсот сорок третьем году. Сказать, что мой неторопливый рассказ произвёл впечатление, это вообще ничего не сказать.
После того, как старик начислил «по второй», и мы в очередной раз «промочили горло», я продолжил. Стараясь не раздувать повествование, я вкратце поведал моим соратникам о том мире, в котором возродился вновь, использовав тело моего молодого двойника, погибшего на алтаре фашистов.
Поведал о том, как этот мир был похож на наш родной, и как отличался от него наличием самой настоящей магии. Рассказал о своих битвах с вражескими магами, языческими богами, титанами и еще с незнамо какой хренью. Когда мой рассказ дошел до знакомства с Кощеем, Артём вздрогнул, как будто что-то почувствовал.
— Это ведь он? Он врывался в меня уже несколько раз? — нервно спросил майор.
— Да, — ответил я, — ты прав — это он.
— Продолжай, — попросил Артём, — не буду больше перебивать.
Дальше я поведал о нашей победе над фашистской Германией, о своей битве с бесноватым фюрером, оказавшимся марионеткой титана Кроноса, и залипанием во временном коконе, в котором мне пришлось провести длительное время. Свои послевоенные приключения я описывал куда более поверхностно, упомянув лишь, что тоже влезал в голову к хорошему парню Мамонту Быстрову в виде аватара.
Свои приключения на Кромке я не стал подробно описывать. Лишь встречу с Матроскиным упомянул, и договор с Ящером, после ритуала которого вдруг оказался в исходной точке своего вояжа на тот свет. Да еще и живым…
— Вот как-то так всё и было… — с хрипами в горле и слезами на глазах закончил я своё необычайное повествование. — Как-то так…
Прокопьич молча налил еще по кружке. Рука его не дрогнула, но взгляд был устремлен куда-то далеко. Тишина в землянке повисла густая, тягучая, как та смола. Артём сидел, уставившись в стол, его пальцы бессознательно чертили что-то на прикладе автомата. Первым очнулся старик.
— Н-ну и история… — выдохнул он. — Два мира, смерть, возрождение, магия… Да я б ни в жисть в такую хрень не поверил…. А тут… — Он ткнул пальцем в свой заскорузлый от крови бок. — Тут дыра была… от пули. А теперь её там нет! Ни дыры, ни пули. Ну, и как тут не поверить? А, Артём?
Майор медленно поднял взгляд на старика, но ничего не ответил. В землянке снова стало тихо. Слышно было, как потрескивает фитиль керосиновой лампы и трещат на улице сверчки.
Тишина затягивалась. Прокопьич тяжело дышал, уставившись в свою кружку, будто пытаясь разглядеть в горючей жидкости ответы на все вопросы.
— А теперь вот сидим тут, шило[1] глушим, и я снова жив, — наконец произнёс старик и отхлебнул из кружки.
Артём, наконец, перестал водить пальцем по прикладу автомата и резко поднял голову. Его глаза, обычно холодные и собранные, сейчас горели каким-то внутренним огнём.
— Хорошо, — проговорил он хрипло, откашлявшись. — Допустим, я верю. Да и глупо не верить, если уж вложил персты в раны, а они исчезли… Но ответь мне на один вопрос: зачем это всё?
— Действительно, — оживился и Прокопьич, — зачем тебя… такая могучая сила, да через всю эту… хренотень с мирами… вернула обратно? Просто так, чтобы ты меня оживил и байки свои рассказал? Нет же! Значит, дело здесь есть у тебя… Серьёзное! — Он обвёл взглядом землянку, залитую желтым светом коптилки. — Ты не просто так сюда вернулся, Данилыч! — подытожил он.
Я тяжело вздохнул, ведь старик, по сути, озвучил самый главный вопрос, на который у меня не было простого ответа. Только какое-то смутное чувство, разобраться с которым я так и не смог.
— Нет, не просто так, — тихо согласился я. — Я чувствую это, но тоже не понимаю, почему?
— А этот твой Кощей? — тихо спросил Артём. — Это не опасно для… для моего мозга?
— Не опасно, — заверил я майора. — Ты сильный, Артём, и ты не сломаешься. Иначе, он тебя не выбрал бы…
Майор долго смотрел на меня. Потаённый страх в его глазах медленно уступал место жгучему интересу.
— И что теперь? — спросил он уже твёрже. — Как долго мне терпеть его неожиданные проявления?
— Не знаю, — честно признался я. — Он хочет помочь мне, но не может надолго закрепиться в этом мире.
— Надолго… — хмыкнул Артём, передернув плечами. — Надо срочно решать твои проблемы, Данилыч. Чего-то мне не хочется больше выступать в роли какого-то «сосуда». Хочешь, мы с тобой устроим «мозговой штурм»? Глядишь и выплывет что-нибудь… Вот что тебя сейчас беспокоит больше всего? В чем ты сомневаешься? Что тебе спать спокойно не даёт?
— Не что, а кто! — хрипло хохотнул старик. — Утром точно их увидим…
— Нет, я не об этом, — качнул головой Артём Сергеевич. — Это — враг явный. С ними большого ума не надо, увидел — стреляй! Что не так, Данилыч?
— Да всё не так! — нервно воскликнул я. — Не должен я был вернуться и воскреснуть! А если бы и воскрес, то в тот же миг должен был склеить ласты! Не живут столетние деды с такими травмами! Да у меня от горла ничего не осталось — а тот утырок его в хлам раздавил! В моем старом мире это считалось бы настоящим чудом! А чудес там — кот наплакал…
— Погоди-ка, — оставил меня Прокопьич, хлопнув себя по залеченному мной боку, — а это, тогда, как понимать? Не чудом?
— Чудом, — согласился я. — Но это сделал я… А в моём старом мире такое провернуть было бы невозможно.
— Ты хочешь сказать, что это мир тоже только похож на твой, но это не он? — сформулировал мою мысль майор.
— Я все время пытаюсь это узнать, — пожал я плечами. Но если это так, кто-то или что-то рассчитало всё до миллиметра и до секунды. Каждую пылинку и травинку, каждое движение и каждый наш вздох…
Артём медленно поднялся с ящика, на котором сидел, его тень заколыхалась на бревенчатой стене.
— Считаешь, что мы пешки в чьей-то игре? — спросил он. — И кто, по-твоему, этот кукловод? И вообще, в чем смысл? Нет! Мы опять пошли по тому же кругу! Забудем! Что еще тебя напрягает в этом мире, Илья Данилыч? Подумай хорошенько! Сосредоточься, как следует! Ну же?
— Еще больше моего чудесного выздоровления меня напрягают дальнейшие события…
— Что ты имеешь ввиду? — не понял майор.
— А никого не удивило, что судят столетнего старика за двойное убийство крепких отморозков? Причем этот старик ветеран войны, орденоносец, бывший сотрудник НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ? Не удивляет? Нет?
— А в чем проблема, Данилыч? — пожал плесами Артём Сергеевич, явно не понимая, куда я клоню. — Возрастного ценза у нас для зоны нет.
— В моём мире эту историю бы крутили по всем каналам зомби-ящика, по Интернету…
— В газетах, — подсказал Прокопьич.
— Насчёт бумажных газет не скажу, по-моему, их уже никто не читает. К тому же, этим стариканом убиты сразу двое детей могущественных олигархов.
— Так вот и ответ! — радостно оскалился майор. — Они-то и передавили весь информационный трафик!
— И нигде не вылезло? — Я криво усмехнулся. — Как говорил товарищ Станиславский — не верю! Как-то всё ненатурально, что ли. Как отражение в кривом зеркале, или в кошмарном сне, когда никак не можешь проснуться.
— Ты о чем, Данилыч? — нахмурился старик. — Какое еще отражение? Мы же здесь. Живые. Дышим-говорим, стреляем иногда. Всё реально. Я вот тебя за руку могу взять… А хочешь, двину, как следует — сразу всю мою реальность прочувствуешь.
— Именно, что всё реально! — взвился я. — Слишком реально! Слишком… Всё складывается в идеальную картинку, как будто кто-то умный и внимательный очень качественную декорацию построил. Почти не отличить от настоящего мира. Но почти — это не значит совсем.
— Послушай, дружище, — Прокопьич обнял меня за плечи, — не в обиду сказано, но у тебя, похоже, конкретная такая паранойя. Навязчивое состояние. Тебе в последнее время совсем несладко приходилось, вот ты искал подвох везде, где только можно. Скажешь, не так?
— Я ловил себя на мысли, — тихо признался я, — что порой жду, когда же эта красочная декорация дрогнет. Когда пойдет трещиной. Когда проявится тот, кто всё это подстроил… И мне страшно не от того, что это случится. А от того, что это НЕ случится. Что это и есть настоящая реальность. Потому что если это так… такой подлый мир не должен существовать! Лучше бы он оказался ненастоящим… — Я замолчал, сдавленно кашлянув. От этих мыслей холодело внутри.
— Вот! — довольно закивал Прокопьич. — И у меня такое было, когда… В общем, когда я один на всём белом свете остался… И мне страшно было, когда смысл жизни оказался потерян… — Прокопьич мрачно смотрел в свою пустую кружку.
Артём замер, его взгляд снова потяжелел, словно он что-то мучительно анализировал. Тишину снова нарушил только треск фитиля.
— Ладно, — наконец выдохнул майор, снова опускаясь на ящик. — Допустим, ты прав. Допустим, всё вокруг — хитроумная подделка. Или не подделка, а… другая версия реальности. Вопрос-то главный от этого не изменился: зачем? Для чего тебя, конкретно тебя, вернули в этот… в этот «кошмарный сон», из которого не можешь «проснуться»? Какую цель преследует твой таинственный «режиссёр»? Что он хочет, чтобы ты сделал? Или… чего НЕ сделал?
Я закрыл глаза, пытаясь поймать то смутное, невыразимое чувство, которое не давало мне покоя с того момента, как я очнулся в том переулке. Может быть, он хочет, чтобы я что-то… ощутил? Пропустил через себя? Как будто я должен сейчас что-то понять, чего не понимал раньше? Я открыл глаза и посмотрел на своих товарищей.
— Я чувствую, что должен сделать какой-то выбор, который я так и не сделал. Или сделал неправильно. И меня вернули не для того, чтобы исправить ошибку… а чтобы я её наконец-то осознал. Принял. Смирился с ней и дошёл до того рубежа, где когда-то свернул не туда… — Я умолк, переваривая свои сумбурные слова и мысли.
В землянке снова воцарилась тишина, на этот раз не тягостная, а полная какого-то нового смысла. Фитиль лампы трещал, как будто торопился догореть поскорее. Артём смотрел на меня, не мигая. Даже Прокопьич притих, а его всё еще бледноватое лицо стало серьезным.
— Ну что ж, — первым нарушил молчание майор. Его голос звучал почти буднично. — Раз так, будем искать твой рубеж. И твою невыбранную дорогу. С чего начнем, Илья Данилыч?
Я посмотрел на него и впервые за этот вечер по-настоящему улыбнулся.
— Не знаю, — честно ответил я. — Но когда нас это останавливало?
В этот самый миг воздух в центре землянки, между нами, вдруг заколебался, будто над раскаленным асфальтом. Запахло озоном, свет коптилки померк, сжался до тусклого ореола, а затем вспыхнул с удвоенной силой, отбрасывая на стены безумные, пляшущие тени. А из ничего, из самой пустоты, начал сплетаться темный клубок. Он рос, уплотнялся, обретая форму, тяжелея и обрастая деталями. И через несколько секунд перед нами предстал Матроскин.
Прокопьич замер, остолбенело уставившись на кота. Затем он перевел взгляд на пустую кружку, как будто надеялся, что это самогон ударил ему в голову, и кот сейчас исчезнет, как и появился.
Кот равнодушно облизнул лапу, строго посмотрел на старика и произнёс:
— Ваше уютное подземелье найдут минут через пятнадцать, не больше. Готовьтесь. Либо к бегству, либо к бою. Советую второе — бежать уже поздно.
Его слова подействовали на нас как ушат ледяной воды. Паранойя, сомнения, поиски смысла — всё это мгновенно испарилось, уступив место древнему инстинкту выживания.
Артём первый пришел в себя. Страх в его глазах сменился холодной яростью и сосредоточенностью профессионала.
— Где? Сколько? — отрывисто спросил он кота.
— С севера — группа из пяти человек, с юга — еще семь. Вооружены автоматическим оружием, есть гранаты. Идут уверенно, — так же четко и по-военному доложил Матроскин, — похоже, взяли наш след. Дальше на подходе еще пара групп, но я уже не стал уточнять…
Больше вопросов не было. Мы бросились к оружию. Скрипели ящики, звякали затворы, лязгали магазины. Землянка, только что бывшая тихим пристанищем для тяжких раздумий, в мгновение ока превратилась в готовый к смертельной схватке опорный пункт. И над всем этим, невозмутимо умываясь лапой, сидел Матроскин и «светил» незабвенной улыбкой Чеширского кота.

[1] «Шило» — это морской жаргонизм, обозначающий спирт.



Глава 22

Майор действовал молча и быстро. Он схватил свой автомат, привычным движением проверил магазин и рванул затвор, досылая патрон в патронник. Его лицо стало каменным, в глазах застыла холодная решимость.
— Э-э-э! Ты куда это, старый? Надорвёшься ж! — Заметив, как Прокопьич рванул со стены землянки тяжёлый пулемет, воскликнул майор. — Дай-ка я помогу!
Он закинул «Калаш» за спину, и, поднатужившись, снял со стены пулемёт, установив его на пол землянки на раскладных сошках.
Старик тут же занялся срочной расконсервацией и зарядкой оружия, а мы с Артёмом тем временем выползли из дыры на свежий воздух, чтобы осмотреться. Осторожно выбравшись из оврага, мы заняли позиции. Артём присел за поваленным толстым стволом дерева, контролируя подход врагов с юга.
Я же пристроился неподалеку в небольшой земляной промоине, оставшейся после обильных дождей. Прислонившись спиной к сырой земле, я чувствовал ее холод сквозь легкую куртку, которую успел на себя накинуть еще в доме. В ушах стояла звенящая тишина, разбавляемая лишь привычными звуками ночного леса.
Я взглянул на свои руки — они не дрожали. Странное спокойствие накатило на меня. Все те философские терзания, поиск смысла и всего-такого-прочего — всё это сгорело в преддверии грозящей нам всем опасности. Осталось только «здесь и сейчас». Может, в этом и был ответ на все мои вопросы? В нашей жизни всегда есть только здесь и сейчас, а всё остальное от Лукавого…
— Они уже рядом, Мессир! — тягуче прошептал мне на ухо кот, неожиданно материализовавшийся в моём «природном окопе».
Я вздрогнул от неожиданности:
— Фу, ты, черт! Напугал, хвостатый!
Кот собирался мне что-то ответить, но его слова потонули в трескотне выстрелов. Сначала редкие, щелкающие по ветвям пули, потом — сплошной, яростный поток. Нападавшие, похоже, нас всё-таки опасались, и вели огонь на подавление, не целясь и заливая свинцом всё вокруг, пытаясь прижать нас с Артёмом к земле. Только вот как они нас умудрились вычислить? Не видно же ни зги?
Однако, неожиданное жужжание откуда-то сверху, пролило свет и на этот вопрос. — Это что, коптеры с ночным видением? Это в лесу-то?
Хоттабыч, берегись! — проревел майор, заглушая грохот. — Могут с птички гранатой захреначить!
После этого Артём ответил в темноту длинной и злой очередью, справа налево. И неожиданно попал — из леса раздался чей-то крик, и огонь на секунду смолк. Я тоже пальнул в темноту для острастки, но, похоже, ни в кого не попал.
— Слышь, хвостатый, — толкнул я локтем развалившегося в ямке кота, — как насчет вписаться в веселье?
— Легко, Мессир! — Кот улыбнулся своей фирменной улыбкой и, неожиданно оттолкнувшись от земли своими мощными лапами, буквально взмыл в воздух.
Я проследил взглядом за его полётом. Чтоб я так жил! Он подлетел чуть не до вершины ближайшей сосны, а затем резко нанёс удар когтистой лапой по парящему в высоте дрону. Тот мгновенно заткнулся, перестав жужжать, только пластиковые делали корпуса брызнули в разные стороны.
А затем яркий разрыв, произошедший буквально в нескольких метрах от моего убежища, оглушил меня, осыпав землей и хвоей, еще попутно и ослепив. Артем оказался прав — коптер был снабжен убийственным зарядом. Мне просто повезло, что заряд не упал мне на голову, и меня не зацепило.
— Хоттабыч, живой? — Артем, привстав на одно колено колена, вновь просторочил темноту длинной очередью.
— Пронесло! — ответил я, стряхивая с лица земляную пыль и присоединяясь к веселью.
Треск уже двух стволов разрезал ночную темноту. Ответная очередь из леса ударила по деревьям над моей головой, осыпая нас щепками.
— Прошу прощения, Мессир! — виновато произнес Матроскин, вновь появившийся в моем убежище. — Не думал, что так выйдет…
— Ладно, проехали, хвостатый! — отмахнулся я, всаживая в темноту еще несколько коротких очередей. — Откуда же тебе было знать? Главное — один уже не жужжит. А то — жутко раздражал! Ищи следующего, Матроскин! Только смотри сам под заряд не попади!
Кот кивком показал, что понял, и снова растворился в темноте, оставив после себя лишь легкое движение воздуха. Я снова остался наедине с грохотом боя, но теперь уже не чувствовал себя загнанной в угол жертвой. Мы уверенно давали сдачи. Не знаю только, на какое время нас хватит.
С противоположной стороны овражка донесся мощный рокот — это заработал «Дегтярёв» старика. И как только он его допер? Звук пулеметной очереди был таким густым и весомым, что на мгновение перекрыл трескотню автоматов. Последовал новый крик — на этот раз дальше, в глубине леса. Старик бил наверняка. Опыт, как говорится, не пропьёшь!
— Прокопьич присоединился к нашему празднику! — крикнул я Артему, перезаряжая магазин.
— Согласен, железный старикан! — донесся его ответный, хриплый от напряжения голос.
— Артёмка, берегись! — Я ткнул пальцем в небо, где едва угадывалось слабое жужжание еще одного беспилотника.
Но тут жахнул еще один взрыв, на этот раз в небе, осветивший на секунду верхушки деревьев короткой оранжевой вспышкой, поджигая хвою. Осколки и горящий пластик посыпались вниз.
— Молодец, хвостатый! — заорал я от восторга, догадавшись, кто так искусно разнёс вражеский дрон.
После этого наша странная троица — два дряхлых, но жутко боевых старика, ФСБешник и говорящий кот — начала действовать как один слаженный механизм. Огонь со стороны нападавших стал более беспорядочным и нервным. Они явно не ожидали такого отпора. Их атака резко начала захлебываться.
Артем первым это почувствовал.
— Хоттабыч! — Его голос прорвался сквозь грохот. — Они замялись! Похоже, обосрались, гады!
Я вскинул автомат и присоединился к нему, поливая свинцом те участки леса, где еще секунду назад видел вспышки выстрелов. Теперь мы заставляли их залечь, и не высовываться. Видимо, не таких уж и профессионалов набрал себе в бригаду Ремизов.
Из леса огрызнулись очередью. Пули с глухими щелчками ударила в земляной «природный бруствер» моего укрытия, осыпав лицо прохладной и влажной землей. И вдруг наступила тишина. Глубокая звенящая тишина, прерываемая лишь треском горящего дерева над головами и нашим тяжелым дыханием.
Осторожно подняв голову, я увидел, как к нам пробирается, пригибаясь, дед с Дегтярёвым в руках. Его лицо было серьезным и собранным.
— Твой кот сказал, что с моей стороны отошли ублюдки, — коротко бросил он, подползая поближе. — А здорово мы им вломили! — довольно просипел он, пристраиваясь рядом.
Матроскин свалился с нижней ветки сосны, едва ли мне прямо не на голову.
— Они отошли, но взяли нас в кольцо, Мессир, — сказал он, старательно вылизывая запачканную землей лапу. — Но, расклад пока в нашу пользу — минус три с их стороны!
Я молча потрепал его по загривку:
— Молодец, Матроскин! Но, чую, дальше будет тяжелее…
Кот мурлыкнул, скорее от гордости, чем от ласки, и тут же насторожился, вытянувшись в струнку. Его уши, словно радары, повернулись в сторону леса.
— Совершенно верно, Мессир, — прошептал он, и в его голосе впервые появилась тревожная нота. — Они не ушли. Они перегруппировываются. Я их даже слышу… какой-то металлический рокот. Сюда движется что-то большое.
Артём, перезаряжая свой автомат, криво усмехнулся.
— Ну что, старики? Не ожидали, что на пенсии на настоящую войнушку попадете?
— Тю на тебя, Артёмка! Мы с Данилычем всегода к этому готовы, прям, как те пионеры!
Мы замерли в ожидании нового штурма, вцепившись в оружие. Но вместо атаки из леса донесся лишь отдаленный, приглушенный рокот двигателей, который вскоре стал затихать, растворяясь в ночи. Большое «что-то» так и не показалось. Наступила неестественная, звенящая тишина, нарушаемая лишь треском горящей сосны.
Так и прошла оставшаяся часть ночи. До самого рассвета нападения больше не повторялись. Эта тишина была даже страшнее перестрелки — неизвестность давила сильнее свинца. Лишь изредка ее нарушал шепот Матроскина, бесшумно возвращавшегося с очередной вылазки.
— Их стало больше, Мессир, — докладывал он после одного такого рейда. — Подтянули новых людей. Окружение сужается, но пока держат большую дистанцию.
— Сколько? — хрипло спросил Прокопьич, очищая затвор своего «Дегтярева» — в спешке он не успел основательно отчистить его от солидола.
— Три десятка, а то и больше, — ответил кот, и в его голосе теперь не было и тени бравады.
Три десятка! Против нас четверых! Но и эти предоставленные часы ожидания мы использовали по максимуму. За тот небольшой промежуток времени, отведенный нам вражеским затишьем, мы превратили наш небольшой овражек в самый настоящий укрепленный пункт с круговой обороной.
Работали молча, яростно, как одержимые. Старик оказался не только стрелком, но и инженером старой закалки. Под его чутким руководством мы натаскали несколько подгнивших стволов, укрепив ими самые слабые участки нашей обронительной позиции.
Я, используя навыки полевого выживания, оборудовал несколько основных и запасных позиций, соединив их неглубокими траншеями-ходами сообщения — сапёрных лопаток, най денных в землянке хватило всем. А склоны овражка, на наше счастье, оказались песчаными.
К рассвету наш лагерь был готов к новой битве: все подходы к землянке были завалены, а между позициями можно было перемещаться, не подставляясь под прямой огонь. Мы были готовы встретить новый день. И мы знали — он принесет с собой новую атаку.
И вот, когда в лесу полностью рассвело, а серое, промозглое утро осветило наши укрепления, нарушая утреннюю тишину, с вражеских позиций донёсся через громкоговорители усиленный, до неприятной четкости, голос олигарха Ремизова.
— Послушайте меня, бедолаги! — разнеслось по лесу. — Зачем вам это надо? Вы в абсолютном меньшинстве! Вы в окружении. Я предлагаю всем, я подчеркиваю — ВСЕМ, кроме Резникова, сложить оружие и выйти с поднятыми руками! Да-да, и тебе гарантирую тоже самое, майор! Не дурите! Я лично гарантирую вашу безопасность и свободный уход. Никаких препятствий, никаких проблем. Мне нужен только Резников — остальные свободны! Катитесь на все четыре стороны! Даю вам час на обдумывание! Повторяю, не дурите, ваше положение абсолютно безнадежно!
Голос смолк, и вновь воцарилась тишина, теперь уже натянутая, как струна. Фраза гребаного олигарха «кроме Резникова» прозвучала для меня окончательным приговором. Меня отсюда по любому не выпустят. Ну, что ж, пусть попробуют взять! Чем-чем, а кровушкой я их умыться заставлю!
Я посмотрел на своих боевых товарищей. Артём презрительно сплюнул в сторону вражеских позиций. Прокопьич молча, с каменным лицом, снаряжал патроны в магазин своего Дегтярёва. Матроскин, сидя на бруствере, лишь презрительно подернул усами.
— Ну что, старички? — тихо спросил Артём, глядя на нас. — Будем обдумывать предложение?
Прокопьич хрипло рассмеялся, коротко и сухо.
— Мой ответ он и так знает — вот им! — Старикан резко выбросил вперед правую руку со сжатым кулаком, одновременно хлопая левой ладонью по её локтевому сгибу.
— Ну, мне-то выбора не оставили, — хохотнул я, лишь покачав головой. Идея сдаться этому ублюдку, который устроил всю эту бойню, была попросту абсурдной.
— Значит, посылаем олигарха на хрен? — уточнил Артём, и в его голосе слышалась уже знакомая боевая лихость.
— Единогласно! — радостно поддержал его Прокопьич.
— Мужики, может, вы всё-таки подумаете? — начал было я, но старик лишь презрительно фыркнул:
— Хочешь, Данилыч, чтобы я и тебя на хрен послал? Легко, даже не взирая на то, что ты для меня сделал. Слушай, а не можешь тоже самое, только наоборот, с этими уродами сотворить? А? Пошепчи чего, поплюй там через плечо, аль еще как, но заземли уже этих гондурасов!
Артём широко улыбнулся, выслушав предложение старика.
— Знать бы как, Прокопьич? — развел я руками. — Не поддается мне сейчас эта волшба… Вот никак не выходит…
— Ну, воскрешать же — это не мочить уродов в сортире, — не успокаивался дедок.
— Типа, ломать — не строить? — вновь хохотнул майор.
— Типа того! — кивнул дед. — Ты давай, старый, не ленись. Попробуй еще разок!
Но, как я не пыжился, у меня ничего так и не получилось. Час, данный нам на размышление, прошел в напряженной готовности. Мы проверяли оружие, и снаряженные патронами магазины, коих хватало с избытком. Раскладывали на позициях и рассовывали по карманам гранаты. Молча выпивали — «наркомовские сто грамм», которые, возможно, будут последними в нашей жизни. Мы знали, что наш ответ Ремизову означает только одно — штурм начнется с новой, невиданной силой. И мы были к этому готовы.
Мы заняли позиции, вжимаясь в холодную, сырую землю за бруствером. Лес замер в неестественной, зловещей тишине. Даже птицы, обычно не умолкавшие ни на секунду, словно вымерли, прислушиваясь к напряжению, что висело в воздухе гуще утреннего тумана.
И этот час истек именно так, как мы и ожидали — не тихим отходом, а оглушительным грохотом. С воем и свистом нас начали забрасывать минами и начинёнными взрывчаткой дронами. Заряды начали рваться перед нашими позициями, поднимая в небо фонтаны земли и щепок из перемолотых разрывами деревьев.
Земля под ногами содрогалась и ходила ходуном. Пока нам везло — ни один из смертельных подарочков не сумел угодить в наш овражек, со всех сторон окруженный деревьями. Видимо, «армия» Ремезова действительно полный отстой, с руками, растущими из жопы. А, может быть, нам просто везёт. Но долго ли продлиться такое везение?
— К бою! — крикнул Артём, едва стих грохот разрывов. — Идут!
Из-за деревьев, пользуясь дымовой завесой от разорвавшихся мин, густой цепью повалили наемники Ремезова. Зелёный камуфляж боевиков сливался с фоном леса, их было плохо видно в предрассветных сумерках. Ну, да ладно, в кромешной темноте устояли — устоим и сейчас!
— Огонь! — скомандовал я, прижимаясь к прикладу Калаша.
Следом застрочил «Дегтярёв» Прокопьича, методично и без суеты. Припав к пулемету, старик вел шквальный огонь по атакующим, не давая им приблизиться к нашему укреплению. Короткими, точными очередями бил из своего автомата Артём. Первая атака захлебнулась, не дойдя до нашего овражка и ста метров. Наемники залегли, попрятавшись за деревья и кустарники. Но мы понимали — это только разведка боем. Проверка на прочность.
— Перезаряжаемся! — выдохнул Артём, отстегивая пустой магазин. — Готовьте гранаты, старички! Сейчас начнется по-настоящему.
Он оказался прав. Не прошло и десяти минут, как снова загрохотали минометы. На этот раз огонь был более прицельным и плотным. Осколки со свистом рассекали воздух, щелкали по бревнам укрепления.
— Берегись! — заорал Прокопьич, когда рядом, оглушительно рванув, завалило часть бруствера.
От грохота заложило уши. В глазах потемнело. Я отряхнулся, сглотнув комок грязи и крови с губ. Артём что-то кричал, но я слышал лишь оглушительный звон. Он тыкал пальцем вперед — из леса, уже не таясь, выползали два бронированных монстра — БТР-80. Вот, значит, что тарахтело ночью. А грёбаный олигах, похоже, оценил наши жизни очень высоко.
Длинные тени бронетранспортеров, подсвеченные восходящим солнцем, поползли по кустам и деревьям, а из башенных установок застрочили крупнокалиберные пулеметы. Трассирующие очереди, словно огненные хлысты, стали прочесывать наши позиции, не давая поднять головы.
— Прокопьич! — закричал я, пытаясь перекричать грохот. — Имеется у нас в запасе чего бронебойного?
— Вроде видел пару ПТРСов[1] и боезапас к ним! — отозвался старик, отлипая от «Дегтярёва». — Артём, подмени! — попросил он, ныряя в темный лаз землянки.
Противотанковое ружьё — это очень мощная штуковина. Пользовал я такие на фронте. Десятка выстрелов из ПТРС было достаточно, чтобы остановить практически любой немецкий легкий танк, а при должном везении и сноровке, даже средний танк можно было подбить. Вот только неопытному стрелку после этого могла требоваться медицинская помощь — зачастую стрельба приводила к увечьям лица и плеча.
Да и заряжать ПТРС не так просто, как кажется, а само ружье сильно мнет и коцает патроны. Бывали случаи, что отвалившаяся часть гильзы мешала работе автоматики. ПТРС — полуавтоматическое ружьё, и присутствовал риск, что оно просто взорвется пополам. Но выбирать нам было просто не из чего.
— Нашел! — Прокопьич выскочил из землянки и сдернул с плеча длинную, укутанную в промасленную тряпку «пушку» — то самое противотанковое ружье. Затем он ловко перекатился на новую позицию, на ходу срывая чехол. — Артемка, а ты чего затих? — просипел он, заряжая новую смертоносную «игрушку». — Огоньку им подкинь, падлам, чтобы жисть малиной не казаласть!
Майор будто ждал этого. Он припал к «Дегтярёву» и дал длинную очередь по смотровым щелям ближайшего БТРа. Пули защелкали по броне, пулемет на башне замолк на секунду, но потом заработал снова, уже слепо, поливая свинцом всё вокруг.

[1] Противотанковое самозарядное ружьё обр. 1941 г. системы Симонова — советское самозарядное 14,5 мм противотанковое ружьё, принятое на вооружение РККА 29 августа 1941 года.
ПТРС предназначалось для борьбы со средними и лёгкими танками и бронемашинами на дистанциях до 500 метров. Также ружья применялись для ведения огня по ДОТ-ам/ДЗОТ-ам и огневым точкам, прикрытым броней, с дистанций до 800 метров, и по самолётам с дистанций до 500 метров.



Глава 23

Прокопьич прицелился, не спеша выдохнув весь воздух из легких и плавно потянул за спусковой крючок. Грянул выстрел, громоподобный, разрывающий барабанные перепонки. Противотанковое ружьё лягнуло старика на отдаче, словно норовистый бешенный конь.
Но Прокопьича этим было не пронять — опыта обращения с подобным оружием у него, как бы не больше, чем у меня. Силёнок, правда, маловато, но это не беда. БТР дернулся, когда бронебойный патрон времён Великой Отечественной вспорол его бок, как консервную банку. С его правого борта повалил густой, едкий дым.
Прокопьич, не теряя ни секунды, взял на мушку второй бронетранспортёр. Его движения были выверены и быстры, несмотря на трясущиеся от старости руки. Второй выстрел грохнул почти без перерыва, чуть не сливаясь с первым. В борту второго БТРа тоже появилась рваная дыра. Из нее повалил черный, маслянистый дым, смешиваясь с серым дымом из пробоины первой машины. Старик методично, и всего лишь с двух выстрелов, вывел из игры оба бронетранспортёра.
— Горят, сволочи! — закричал Артём, и в его голосе слышалась не только боевая злоба, но и надежда.
Первая подбитая стариком машина остановилась, но почти сразу из открытого люка выскочил десантник и развернул в нашу сторону гранатомёт.
— РПГ! — закричал я, но было уже поздно, хоть наемника практически тут же срезал пулеметной очередью Артём — выстрелить он все же успел.
Бахнуло-свистнуло-сверкнуло и наш «окоп» содрогнулся от взрыва. Земля посыпалась за воротник, в ушах зазвенело. Прокопьича отбросило взрывной волной, он грузно рухнул на дно овражка, присыпанный грунтом. Его винтовка, та самая реликвия Великой Отечественной, лежала рядом с разбитой затворной рамой.
— Жив, дед? — Артём, оставив пулемёт, наклонился над стариком, пытаясь его откопать.
— Ох… кости целы… кажись… — застонал Прокопьич, отплёвываясь. — А вот ружьишко моё… оно, похоже, кончилось…
— Оно своё дело сделало! — крикнул я. — Технике каюк!
— А не забыли ручки-то! — обрадовано произнёс старик. — А ты чего пост бросил? — неожиданно накинулся он на майора, я и сам сейчас справлюсь!
Ремезовские ублюдки, однако, не собирались просто так гореть. Люки захлопали, и изнутри, кашляя, полезли фигуры в камуфляже. Они спрыгивали на землю, торопливо разворачиваясь с автоматами наперевес, готовясь к контратаке. Но майор их уже ждал.
— Огня, Артёмка! Не дай им на штурм пойти! — проорал старик, тяжело поднимаясь на ноги.
Но майор и без его напоминания начал поливать ряды наёмников плотным огнем из пулемёта. Но эти бойцы во второй волне были не чета первым — дисциплинированные, молчаливые и, по всей видимости, хорошо обстрелянные. Одним словном — настоящие военные профессионалы.
Их натиск был страшен. Они шли напролом, не считаясь с потерями, забрасывая нас гранатами и стреляя на ходу. Наши позиции начали рушиться под этим стальным катком.
— Долго не продержимся! — заорал Артём, отстреливаясь длинными очередями.
Но тут на линии боевого соприкосновения появился новый персонаж, хвостатый и взъерошенный — Матроскин. Он возник из клубов едкого дыма, будто сама тьма сгустилась и обрела форму. Это был не просто кот — это был разъяренный демон размером с хорошую собаку, его шерсть дыбилась, превращая его в черный шар из клыков и когтей.
Зеленые бездонные глаза говорящего кота из славного семейства Грималкиных метали молнии. С низким утробным рёвом, больше похожим на рычание огромного тигра, он ринулся вперед. Наемники, застигнутые врасплох этим абсурдным видением, на мгновение замешкались, и этого мгновения ему хватило, чтобы выхватить из строя первую жертву и разорвать ей горло чудовищными острыми когтями.
Один из бойцов, опомнившись, дал длинную очередь из автомата. Пули прошили воздух, но кота там уже не было. Он просто растворился, будто его и не было. В следующее мгновение он материализовался прямо за спиной еще одного из стрелков.
Мощная лапа, вооруженная когтями, похожими на изогнутые бритвы, взметнулась и обрушилась на спину наемника. Бронежилет из кевлара и пластика не стал преградой — он разошелся с сухим, хрустящим звуком, словно вскрывали консервную банку острым ножом.
Когти вошли глубоко в плоть, с хрустом ломая ребра и разрывая мышцы. Кровавый веер брызг взметнулся в воздух, а из страшной раны на спине бойца, вместе с клочьями ткани и осколками брони, вывалились куски легкого и часть позвоночника. Человек рухнул на землю, даже не успев издать звук.
Матроскин вновь исчез. Пули же прошивали пустое место, не сумев подловить стремительного кота. В следующий раз он возник уже в самой гуще атакующих. Его лапы превратились в размытые смертоносные веера. Один взмах — и у ближайшего к нему наемника была отсечена рука, держащая автомат, вместе с кевларовым наплечником.
Рука отлетела в сторону, пальцы еще судорожно сжимались на спусковом крючке. Второй взмах — и глубокий рассекающий удар по бедру очередного бойца перебил артерию. Из располосованной плоти хлынул алый фонтан, а человек с диким воплем забился на земле.
Кот не останавливался, двигаясь с непостижимой скоростью, оставляя за собой только кровавые брызги и горы разорванной плоти. Броня не спасала от его когтей — она рвалась, как гнилая тряпка. И от этого становилось еще страшнее. Я даже и не думал, что Матроскин настолько мощная и смертоносная машина, когда случайно спас его из рук кромешной Стрыги.
А дальше… дальше кот действовал еще стремительнее и ошеломляюще. Он, словно тень, скользнул за спину огромного штурмовика, вооруженного пулеметом. Лапы обхватили его шлем с двух сторон. Раздался оглушительный скрежет — когти пробили титановый сплав, словно это была тонкая жесть. Мощные мышцы на плечах Матроскина взбугрились.
Послышался резкий, сухой хруст рвущихся связок и ломающихся шейных позвонков. Голова крепкого бойца была оторвана одним молниеносным движением. На мгновение она задержалась в воздухе (кот тем временем уже испарился), застывшая в маске ужаса и непонимания, с широко раскрытыми глазами и оскаленным ртом. Затем тяжелый шлем с головой и торчащими из неё обрубком позвоночника и клочьями плоти с грохотом упал на землю, пока тело еще стояло, из шеи била мощно фонтанирующая темная струя крови.
А дальше было еще страшнее. Матроскин, с ног до головы уделанный кровью, вскочил на грудь очередному бойцу, сбив его с ног. Кот обрушился на него с такой скоростью, что буквально вышиб из него дух. Наёмник, лишь мельком заглянувший в бездну тех зелёных глаз, закричал — тонко, по-бабьи, заливаясь истеричным визгом.
Но кот не стал его слушать. Одна лапа придавила грудь, впиваясь когтями в броню, а другая, с растопыренными когтями, пробила горло. Крики стихли, превратившись в громкое бульканье. А следом раздался влажный тягучий звук, от которого даже у меня застыла кровь в жилах.
Голова с хрустом отделилась от тела, увлекая за собой клочья кожи и трахею, растянувшуюся, как розовая резинка, когда кот, не разжимая когтей потянул лапу к себе. Через мгновение «кровавая резинка» порвалась, брызнув слизью и кровью. Матроскин, держа чудовищный трофей в лапах, отшвырнул его в сторону наступающих. Голова покатилась по земле, наводя ужас даже на самых отпетых головорезов.
Атака захлебнулась. Стальной каток остановился, упершись в живую, пушистую и невероятно кровожадную стену. Профессионалы Ремезова впервые за всю операцию, а, возможно, и за всю свою жизнь, дрогнули и начали отступать под натиском этого пушистого ужаса.
Прокопьич замер, не в силах пошевелиться или отвести взгляд от кровавого спектакля. Его мозг, отточенный годами службы и сотнями боевых операций, отказывался принимать увиденное. Это было похоже на галлюцинацию… но, нет — резкий запах крови, бивший в нос, был до жути реальным.
А ведь это был тот самый упитанный и совершенно безобидный бездельник, часами валявшийся на солнышке на крыльце и которого он угощал парным молоком. А теперь этот «безобидный бездельник» одним движением лапы отрывал головы прожженным головорезам, закованным в пуленепробиваемую броню.
Мысли Прокопьича путались, пытаясь совместить два совершенно несовместимых образа. Даже его собственное воскрешение из мертвых не настолько поразило старика. И от этого контраста мир вокруг закачался. Это было не просто изумление. Это была тотальная ломка восприятия.
А дальше… Прокопьич, действительно ошеломленный чудовищным преображением мирного кота, не видел больше ничего. Его сознание, перегруженное адской реальностью, почти отключилось. Он просто стоял, вцепившись в бруствер окопа, с остекленевшим, ничего не видящим взглядом, устремленным в одну точку — туда, где мелькал окровавленный пушистый демон.
Он не услышал звенящей тишины, наступившей после прекращения стрельбы. Не заметил, как один из отступающих наемников, споткнувшись о тело своего безголового товарища, в панике швырнул в гранату в Матроскина. Бросок был слепым, отчаянным, но точным… Хотя, в кота он так и не попал — смертельный снаряд по высокой дуге залетел прямо в наш укрепленный овражек.
— Прокопьич! Граната! — заорал я во всю глотку, рванувшись к товарищу, но понимал — уже поздно.
Прокопьич, все еще находясь в ступоре, инстинктивно повернулся на крик. Его глаза, еще секунду назад пустые, теперь отразили приближающуюся смерть. Он даже успел понять, что сейчас произошло. И в этот миг понимания граната рухнула к его ногам, воткнувшись в мягкую землю.
Время словно растянулось, неимоверно замедлившись. Прокопьич, уже не думая, сделал единственный и последний рывок, накрывая гранату своим телом. Оглушительный взрыв разорвал железный корпус гранаты изнутри. Горячая волна ударила старика в грудь, ослепила, оглушила.
Когда дым и звон в ушах немного рассеялись, я с трудом поднялся. Контузило меня знатно, но ни одним осколочком не зацепило. Вот, если бы не Прокопьич… Я присел на корточки перед изуродованным телом старика, перевернув его на спину. Один из острых осколков, словно скальпелем рассек ему шею и перебил ключицу. Рваная рана на шее пульсировала алым фонтаном. А подрагивающая кровавая каша в районе груди и живота вообще не поддавалась анализу.
— Держись, старик! Держись! — прохрипел я, судорожно пытаясь зажать рану ладонями, но кровь сочилась сквозь пальцы, горячая и липкая. Да и вообще это — мертвому припарка. А Прокопьич был уже стопудово мертв. Без вариантов!
Старик хрипло, с клокотанием в груди, сделал судорожный вдох. Его глаза, уже теряющие блеск, нашли моё лицо. В них не было ни страха, ни боли.
— Данилыч… — просипел он, и кровавые пузыри вздулись на его губах, а после лопнули. — Ну… и надрал же… им… Матроскин… задницы…
Рука его дрогнула, пытаясь подняться, и бессильно упала. Я сжал в своей руке его уже холодеющие пальцы, подхватил его и прижал к своей груди, как ребенка. Так и сидел, раскачиваясь на месте, залитый с ног до головы его кровью, и смотрел, как он уходит в небытие.
Те силы, с помощью которых мне удалось его воскресить в прошлый раз, так и не откликнулись, как я не старался, как не молил небеса о помощи. Небеса, как обычно, были немы и глухи к моим мольбам. И в этот момент над нашими головами, разрывая в лохмотья небо и барабанные перепонки, пронесся новый, нарастающий звук — не мины, не снаряда, а чего-то большего. Намного-намного большего.
И где-то там, на вражеских позициях, воцарилась мгновенная и паническая суматоха. Крики, беспорядочные выстрелы. Затем жалкие остатки отряда наемников замерли в нерешительности, задрав головы к небу, по которому к земле, оставляя пылающий след, несся огромный огненный болид…
* * *
Лес пылал. Тяжелые и удушливые струи дыма вились по земле гигантскими серыми змеями. Сквозь их эфемерные тела проглядывали тусклые языки огня, плясавшие по краям раскаленного кратера, образовавшегося на месте окружающего нас леса. Дым резал глаза, и по нашим закопченным щекам текли слезы, рисуя на щеках неуместно-чистые, дурацкие дорожки.
Артем, склонившийся над изувеченным телом Прокопьича, взвыл, как раненный зверь, и рванулся было к Ремизову, но мгновенно окаменел под его мертвенным взглядом.
— Ах, юноша, ну что за неуместная экспрессия? — с фальшивой симпатией взглянул олигарх на майора — Не до вас сейчас. Вот завершу все неулаженные дела, а потом уж и вами займусь… Подождете?
— Будь ты проклят, мразь! — с трудом выдавил Артем побелевшими губами, а на его лбу вздулись жилы и выступили бисеринки пота.
— Проклят? — хохотнул Ремизов, неспешно обходя булькающие лужи раскаленного камня, пышущие жаром. — Что может быть страшнее прозябания в никчемном человеческом теле?
— Но ты, как погляжу, не побрезговал и этим отрепьем, чтобы добраться до меня, Ящер… — прохрипел я — раскалённый воздух обжигал глотку.
— Что поделать, такие времена! — хохотнул Ящер, натянувший шкуру олигарха Ремизова, словно удобный костюмчик. — Хочешь что-то сделать хорошо, братец, сделай это сам!
— Не брат ты мне, гнида чешуйчатая! — Перифраз Данилы Багрова из «Брата» пришелся как нельзя кстати.
Пошатываясь, я поднялся на ноги от изломанного взрывом тела Прокопьича. Меня порядком штормило, то ли от перенапряжения, то ли от акустического удара, вызванного эпическим приземлением Змея в подмосковный лес. А посмотреть-то было на что!
Во все стороны от эпицентра удара торчали изломанные и обугленные вековые сосны и ели. Даже само небо пылало, когда этот гад, не придумавши ничего лучше, долбанулся посреди леса, пролетевши по небу огненным болидом. Думается мне, что очень похоже выглядело место падения Тунгусского метеорита. И даже не взирая на выдержавшую удар «гравитационную скорлупу», которую я поставил на каком-то автомате, из наших с Артёмом ушей сочилась кровь.
— И вправду, — согласился Ящер, остановившись в нескольких метрах от меня. — Не пойму, отчего это Старухе взбрело в голову макнуть тебя в первобытную купель? Хотя, не будь ее, кто знает, набрал ли бы ты необходимую для моей задумки кондицию. Но дело ты свое сделал, старый, пусть немного и потрепыхался напоследок. Меня это даже порядком позабавило.
— Так это все для тебя лишь забава? — Я обвел слезящимися глазами горящий огненный кратер — А как же люди?
Ящер ничего не ответил. Вложил руки в карманы брюк, довольно осмотрелся, покачиваясь с пятки на носок в своих идеальных лакированных туфлях, на которые, не смотря на булькающий вокруг раскаленный камень и носящуюся в воздухе жирную копоть, не налипло и пылинки. Затем он картинно смахнул пепел с высокого камня, круглого и вытянутого как речная галька, и не спеша уселся, сверля меня сумасшедшим взглядом антрацитово-черных глаз.
— А как иначе, дружок? — Он вопросительно поднял бровь — Отчего, думаешь, Творец оставил все свои сотворенные миры и ушел? Скука. Скука — это самый злостный враг бессмертного существа. Впрочем, скоро я избавлю тебя от подобной участи.
— Ну, попробуй, кусок бессмертного дерьма! — Я сплюнул ему под ноги скопившуюся во рту кровь, и она зашипела на всё еще горячих камнях. Подошвы мне тоже основательно припекало.
— Непременно попробую, а как же? Не могу же я остаться без очередного развлечения. Но не будем спешить. Вечность, она, знаешь ли, учит терпению. Чудовищно долгому терпению. У вас же такой роскоши и проклятия, как Вечность — нет.
— Я не понял, Змей, это ты что, сейчас реально мне поплакаться в жилетку решил? Типа понять тебя и простить, за все, что ты сотворил? И не только со мной, кстати… Я это так — мелочь. Вот понять только не могу, отчего у тебя такая злоба на весь белый свет? А, Ящер? Может от того, что Создатель счел тебя недостойным и не взял с собой? И тебе не удалось ступить на следующую ступень Бытия? И тебе приходится вертеться как белка в колесе… только в Колесе Сансары?
— Может, и так, — пожал плечами Ящер, сверкая черными глазами, в которых отражался огонь, — а, может, и нет. В конце концов, Он оставил не только меня, но и остальных богов-титанов, как первых, так и последующих поколений, чтобы править этим миром. Всем вместе. Только их больше нет… Хотя, с иными пришлось порядком повозиться, чтобы расчистить себе дорогу…
— В смысле? — Я изумленно распахнул рот.
— А ты что же, Хоттабыч, и вправду думал, что ты один такой единственный и неповторимый? Ты всего-навсего последний, старик. Хотя, признаюсь, со всей скопленной тобою силой у тебя был реальный шанс возвыситься до божественного уровня, сломать собственное Колесо Сансары, прервать длинную цепь перерождений и стать новым Хранителем мира, которым был до тебя этот дурак Святогор. Отгадай с трёх попыток, кто соорудил для него ту самую домовину?
— Так это ты заманил его туда? — Екнуло сердце у меня в груди.
— Воистину широка и загадочна русская душа. Как и непроходима ее глупость и наивность. До него были и другие Хранители, некоторых ты видел в пантеоне моих побед, напоив их своей кровью, и тем самым связав цепь веков. Тысячелетиями, да что там, эонами они оберегали сотворенные миры от моих притязаний… Но…Все как один, так или иначе, рано или поздно, они пали от моей руки.
— Но зачем? — прохрипел я, краем глаза отмечая, как Артема начинает колотить мелкая-мелкая дрожь.
— Чтобы вступить в свое законное наследство — для чего же еще? — удивленно округлил глаза Ящер — Ибо я и есть тот самый Змий, низвергший вас из Эдемского сада в презренные обезьяньи тела…. Ахххх… — И Ящер даже зашипел удовлетворенно, блеснув глазами, и на секундочку мне показалось что за его зубами мелькнул раздвоенный змеиный язык.
 «Хоттабыч, ты слышишь меня, старый?         — неожиданно раздался в моей черепушке голос Кощея.         — Я скоро, я близко, я почти воплотился. Только отвлеки внимание от моего сосуда. Заговори зубы Ящеру! Он всегда был падок на пафос…» 
— Это не твой ли костлявый дружок там пырхается? — неожиданно насторожился, а затем хохотнул Ящер, заметив, как затрясся Артём. — Ну-ну, пусть пробует. Силенок у него маловато со мной то тягаться. Не та весовая категория!
— Ты еще скажи, что и то самое Кромешное Проклятие тоже твоя работа?
— Угадал! — довольно ухмыльнулся Ящер. — Знатно я тогда повеселился!



Глава 24

Я взглянул в довольное лицо Ящера-Ремизова, кашлянул в кулак и, памятуя о Кощеевой просьбе тянуть время, произнёс:
— Слышь, деятель, закурить не найдётся? Привык я как-то к табачку…
— Найду, чего уж… — милостиво махнул мне рукой он. — Последнее желание приговоренного — закон. Садись, старый, в ногах правды нет.
И позади меня со скрежетом, словно прыщ на заднице, из земли вылез еще один гладкий валун. Слава Богу прохладный, иначе порты бы совсем подгорели… Хотя, чего там — кажется пора уже мне привыкать к адским сковородкам. После всего мною совершенного, вряд ли меня ожидают райские кущи. Не праведник я… Ох, не праведник!



— Ты какую марку предпочитаешь? — ехидно прищурился Ящер, силясь влезть мне в голову.
— Шутишь, парниша? — хохотнул я. — Далась мне «твоя марка». Гони «Герцеговину флор»! Если уж помирать, то, как говорится, с музыкой.
— Жаль, что мы не сошлись с тобой ранее накоротке, Хоттабыч, — словно о чём-то сожалея, покачал головой Ящер. — А может, не поздно еще? — Змей сделал вид, что задумался. — Мне такие подручные пригодились бы — вона, как ты с Кроносом и Гиперионом лихо разобрался…
На мои колени из воздуха хлопнулась пачка «Герцеговины флор» и коробок спичек. Я неспешно ее вскрыл, поднес сигарету к носу, с наслаждением втянул в себя тонкий, ни с чем не сравнимый аромат. Мимоходом скосил глаза на Артема. Тот, слегка подрагивая всем телом, продолжал стоять соляным столбом.
— Надо было сразу предложить тебе «на откуп» твой родной мир, а не тянуть всю эту волыну, — вынимая из кармана золотой портсигар и тоже закуривая, рассеянно вздохнул Ящер. — Но, Святогор вот не хотел сотрудничать… И Кощей твой — тоже…
— А чего так? — выпуская ароматную струю дыма, делано удивился я.
— А ты думал, этот Костлявый с тобой просто так носился? По доброте душевной? Как бы ни так! — хохотнул Ящер. — Вообще-то, это Кощей должен был стать наследником Силушки Святогоровой.
— И чего ж тот не отдал?
— Да вот не захотел. Не знаю, отчего, — пожал плечами Ящер. — Ну, и пустился Кощей твой во все тяжкие… Сам решил Силушку искать. Сколько смертных на Руси извел в своих изуверских экспериментах, даже мне завидно. Ну, а уж подкинуть ему с Василисой мыслишку заглянуть на проклятую к тому времени мною Кромку, было проще простого. И ведь он почти пошел до Древа Жизни в своих исканиях. Смышленый, гад, куда как умнее Святогора! Но вот только стал наш «хозяин жизни», владыкой Смерти.
И Ящер мелко и противно захихикал.
— Погоди, а тот, второй, от которого я как колобок, без рук, без ног, но убёг — разве не настоящий Кощей? Колись, раз пошла такая пьянка?
Ящер презрительно фыркнул.
— Это, как раз, и есть его Кромешное, искаженное отражение, которое он отторг, испугавшись последствий. Лживое, вероломное, но не имеющее настоящей Силы. На кой мне был этот изломанный осколок? Вот так и получилось: Святогор в домовине, Кощей в яйце, а Сила, хоть и близко, да не достать. Вот и пришлось после смерти привлекать тебя, убогого старика, не имеющего за душой ничего, кроме глупой жажды справедливости. На Руси-то испокон веков таких-то дурачков на сто лет вперёд припасено. Или ты думаешь, что сам в Рипейские горы к Святогору попал?
— Так значит, все это — ты? — пораженно прошептал я. — И даже те утырки в подворотне, тоже ты?
— Ну, а как же? — Блеснул треугольными змеиными зубами Ящер. — Иначе, ты бы тихо скопытился, старый, в своей квартирке, и не была бы твоя смерть мученическо-героической. А Святогор-то сам блаженным всю жизнь был, только таких и привечал…
— Ах ты, змеюка подколодная… — прошипел неожиданно Артем, еле разжимая зубы. — Значит, и Василиса моя…
— Ох, ты! — развеселился Ящер. — Ты ли это, Кощеюшка? — Скользнул он мельком по так и не изменившейся фигуре майора. — Ну, да ладно — в тесноте да не обиде. В общем, всех прошу к нашему шалашу…
— А я в твоих приглашениях не нуждаюсь, мразь! — отрезал Кощей-Артем, и его глаза сверкнули фосфорным огнем.
— Погоди, ты как это?.. — Нахмурился Ящер и шевельнул в воздухе растопыренными пальцами. — Как сумел обойти?..
— Слишком ты обомшел, дядя! — жестко перебил Змея Кощей. — Я ведь, знаешь, не щи лаптем хлебал все это время — тоже кое-каким фокусам научился. — И Кощей показательно шевельнул головой, превозмогая наложенную Ящером неподвижность.
— Дерзок ты стал, малец! — сокрушенно закивал Ящер, словно добрый дядюшка нерадивому племяннику. — Весьма дерзок…
И вдруг он одним мощным прыжком взвился в воздух, оборачиваясь на лету в громадного и крылатого аспидно-черного змея. Брызнувшие во все стороны кровавые ошметки телесного вместилища Ремизова, не сдерживающие больше его истинную суть, забрызгали меня и Атёма (вернее, Кощея) с ног до головы.
— Гаси его, Хоттабыч! — заорал Бессмертный, метнув в крылатую тварь, уже взмывшую высоко в небо, копьё темной изломанной молнии.
— И чем мне его прикажешь гасить? — затупил я. — Калашом явно не завалишь эту гадину. Да и из ПТРСа не подбить.



А Ящер тем временем уже развернулся в воздухе, нашел взглядом Кощея, который уже сбросил навешенное на него оцепенение, и с торжествующим ревом пошел на таран. Асур кувырнулся вбок, но поскользнулся и плюхнулся лицом прямо в лужу раскаленного жидкого камня. У меня екнуло в груди. Но Кощеич, отряхнув лаву с лица, словно дождевую воду, перекатился через голову и угостил гада еще одной чёрной молнией.
— Сам в Змея обращайся, старый пенёк! — гаркнул он мне изо всех сил. — А то обоих ща на тряпки порвет, гаденыш!
— Так как же?.. Ведь нету во мне силы-то Змиевой!
Действительно, что я сейчас мог противопоставить Ящеру? Если только фигу скрутить? Ведь я уже израсходовал весь свой магический запас (неизвестно каким способом добравшись до него), создавая защитный гравитационный кокон, когда Змей обрушился на нас огненным смерчем, не разбирая ни своих, ни чужих.
И что мне сделать сейчас, старому, но от этого не менее наивному дураку? Где взять Сил, когда пуст резерв? Как вывернуться, когда даже сама магия в этом мире, если и работает, то через пень-колоду? Я задрал голову к небу, наблюдая, как Ящер, неслабо так отоваренный молнией Кощея, закладывает очередной вираж.
— Я так долго не продержусь! — Сигнализировал мне бессмертный братишка. — Черт, ну что за мир? Совершенно отсутствует магический поток!
Короче, если я сейчас что-нибудь не придумаю, нам с Кощеем будет не до веселья. Реально, где сил-то взять? Ну, не у солнышка же красного просить? Или у ветра? Или у Матери Сырой Земли, как в тех сказках…
И тут до меня начало доходить: а не этому ли учила меня Яга? Чувствовать воплощение той единой и животворящей Силы, которая пронизывает все Мироздание? Той Силы, которую я всю жизнь (даже мою вторую магическую) тупо игнорировал, отказывая в признании и существовании.
Я понял, что другого выхода у меня просто нет. Понял, что пора перестать быть Хоттабычем, привыкшим щелкать пальцами и получать всё по щучьему веленью. Пора вспомнить уроки моей древней, как сам мир, учительницы.
— Хоттабыч! Ты бы поторопился! — Кощей развернул над нашими головами магический купол, защитив от ядовитого огненного плевка грёбаной летающей ящерицы. Полыхающая субстанция растеклась по энергетическому кокону, но прожечь его так и не смогла.
— Держись, твое бессмертие! Мне нужна минута! Всего одна минута! — крикнул я, отскакивая к подножию черной базальтовой скалы.
— Ты с ума сошел, старый? Какая минута⁈ — взревел Асур, едва удерживая купол после очередного артналёта Ящера.
Но я уже не слушал. Я вскарабкался на плоский, еще теплый от недавнего жара камень, скрестил ноги по-турецки — до лотоса мои старые кости не дотягивали — и закрыл глаза. Невзирая на оглушительный рев Ящера, на свист рассекаемого воздуха, на зловещее шипение ядовитой слюны, я попытался отрешиться от всего. От страха, от паники, от мыслей о неминуемой гибели. Я просто сидел и дышал.
И память, как вспышка молнии, озарила сознание. Я снова был в ее избушке на опушке леса, что существует на границе миров.
— Ты не пытайся Силой давить! — мягко бубнила она, суя в печь очередной сдобный пирожок. — Магия — она не в пальцах твоих кривых. Она — везде. В воздухе, которым дышишь. В земле, на которой стоишь. В воде, что пьешь. Ты её не вызываешь, ты её чувствуешь! Ты в ней растворяешься, как комочек сахара в чае! Хочешь — становишься резвым ветром, хочешь — бескрайним морем, да хоть становым хребтом земли, или космической тишиной между бесконечными звездами. Вот она — настоящая Сила — в единении с Миром! Сила могучая и неиссякаемая! Пока не поймешь этого, так и останешься жалким фокусником с зайцем в шляпе…
Как же я был глуп тогда! Ведь она пыталась вложить в меня Истину, которую я не был готов принять. И сейчас, под смертоносным небом, заливаемом ядовитым огнем, я попытался сделать то, о чем она говорила. Я не стал искать Силу в себе — я знал, что там пусто. Вместо этого я попытался раствориться в окружающем мире, пропустить его сквозь себя, стать его частью, его отражением, его эхом.
И произошло нечто. Шум битвы не стих, но он словно отодвинулся, стал фоном. А на передний план вышло нечто иное. Тихое, мощное, древнее. Я почувствовал медленное, величавое биение — будто сама планета дышала подо мной. Я ощутил легкое, почти невесомое прикосновение — будто ветерок, рожденный где-то за тысячу верст, дотронулся до моей щеки. И я увидел — нет, не глазами, а всем существом — не слепящую вспышку, а ровный, спокойный, всепроникающий Свет, льющийся отовсюду: из трещин в камнях, из раскаленной лавы, из самого воздуха.
Это и была она. Та самая Сила. Не магия, которую можно израсходовать, а настоящий фундамент мироздания. И она была везде. И она была готова. Только протяни руку…
И я протянул, но не получил ровным счётом ничего! Зато перед моим внутренним взором замельтешили знакомые мне «картинки». Вот, вот он мой, невыученный, неусвоенный урок старого глупца, который доживши до глубоких седин, так и остался дураком!
А ведь урок мой состоял в принятии и приятии Того, кто щедро растянул мои мытарства ради этого одного-единого невыученного урока. Ради принятия Того, кто одарил меня Святогоровой силой (и это был отнюдь не Ящер), и молча смотревшего, что же я стану с нею делать.
А я творил лишь то, что осталось в моей предсмертной памяти. Крушил полчища фашистов, сметая огнем праведным их с лица земли, да вместе с ними попутно сметая и невинных, оправдываясь тем, что Бог сам отделит правых от виноватых, сам разберется. А мое дело правое, и победа будет за нами! Верно, все верно…
Я чувствовал, как горячий воздух обжигает мне легкие, но не обращал на это внимания. Слышал отчаянные крики Кощея — и пропускал их сквозь себя, как эхо. Но мне казалось, что всё это тоже происходит в далеком прошлом, которое я никак не мог отпустить, чтобы идти дальше.
Куда? Я не знаю. Куда там уходят умершие. Наверное, к Свету. Но я был недостоин Света. И тогда Он, своею милостивой рукой остановил меня на краю падения, на пути разверзнутой бездны и усадил меня перед Кроносом, чтобы я, наконец, посмотрел на свое же собственное отражение, в свое кривое зеркало.
Ведь Кронос тоже желал кроить мир по собственной воле, желал быть его единственным властелином. Тоже отстаивал свою собственную справедливость, как он ее понимал и видел. И тут я понял. Понял, осознал и принял — что все заемные Магические Силы были моим собственным наказанием.
Как в сказке, где глупый мальчик выпускает из кувшина поглотившего его могучего джина. Вот я и есть этот мальчик. Старик Хоттабыч, тудыть его растудыть! Хотел сделать мир лучше, чище, добрее, сохранить миллионы невинных жизней? А сколько не менее невинных жизней загубил в море Арийских надежд глупый и злобный джин Хоттабыч?
Жгучий стыд захлестнул меня с головой, пролившись солёной влагой по морщинистым щекам. Во мне словно бы распахнулась потаенная дверца, которую я боялся открыть, притворно называя ее слабостью. Мол, соберись мужик, не до этого, не время раскисать. И тут мне показалось, что само время остановилось. Замерло. А я вновь воспарил над собой, вновь почувствовав то самое ощущение всебытия, всеприсутствия и наполненности.
Но теперь оно не было чужим и отстраненным, пугающим и абстрактным. Не было оно и некой безликой Силой, за завесу которой пытался заглянуть ослепленный магическим талантом силовик Хоттабыч. Я должен был рано или поздно дойти до встречи с личным Змием, с Ящером — самим собой. Вот в чем был мой неусвоенный урок души. Вот что хотел открыть мне Тот, кому я стыдливо, но горделиво отказывал в праве на существование.
Я открыл глаза. Мир вокруг не изменился: Ящер с ревом пикировал на нас, а Кощей, с лицом, искаженным чудовищным усилием, удерживал трещащий защитный купол. Но я изменился…
— Хоттабыч, придумал? — хрипя выдохнул Кощей.
— Придумал, — тихо сказал я, и мой голос прозвучал так, будто его подхватила и усилила сама Мать Сыра Земля. — Пора кончать этот балаган!
Я медленно поднялся с камня. Вместо страха в груди теперь была тихая, вселенская уверенность. Слезы мои иссякли, словно перекрыли некий кран. Я прислушался к трепетному биению внутри себя мягкого белого Света — той самой Силы, что принизывала всё Мироздание, и которую в упор не видел Ящер.
Он всё так же висел надо мною в небе, и я всё так же должен был его победить… Глупый, одурманенный Силой и иллюзией собственной значимости, он, на самом деле, даже не представлял насколько настоящая Истина отличается от его ожиданий.
— Ну, все… — просипел Кощей, и защитный купол беззвучно схлопнулся. — Я пуст! Прощай, старичок…
Ящер тут же налетел на меня словно безумный черный вихрь. Огненные глаза его зажглись торжеством неотвратимой победы, зубастый рот распахнулся в предвкушении, обнажая треугольные клыки, но… Но его когтистая лапа, способная разорвать толстенную стальную плиту, пронеслась сквозь мою грудь, не встретив ни малейшего сопротивления.
А я не ощутил ни плоти, ни кости, ни даже легкого толчка, как от дуновения ветра. Она прошла насквозь, как луч света сквозь дымку, не оставив даже царапины. Ящер промчался сквозь меня, и на миг я почувствовал внутри ледяной ветер пустоты, но он тут же сменился все тем же теплым, ровным сиянием Истинной Силы.
На оскаленной морде крылатого змея застыла гримаса, в которой смешались полное недоумение и зарождающаяся ярость. Он пролетел еще несколько метров, резко затормозил и, хлопая крыльями, развернулся в воздухе. Он медленно моргнул, словно проверяя зрение, и с низким рыком ринулся в новую атаку.
И вновь его чудовищная пасть сомкнулась на моей голове, но схватила лишь пустоту. Я даже не шелохнулся. На сей раз Ящер не просто удивился — он ошалел, а затем отпрянул, как напуганный дикий зверь. Из его глотки вырвался не рев, а нечто похожее на сдавленный вопль.
Он пытался перекусить меня снова и снова, но его «плоть» проходила сквозь меня, не встречая никакого сопротивления. Со стороны Кощея послышался какой-то шум. Я бросил на него быстрый взгляд, но и Ящер быстро перевел взгляд с меня на Кощея.
Мысли этой огромной крылатой ящерицы лежали у меня как на ладони: если он не может причинить вред мне, то, возможно, он еще способен добраться до моего товарища и друга. Огонь в его глазах вновь вспыхнул, и он медленно, угрожающе пополз в сторону Кощея, издавая низкое и утробное шипение, выбрасывая из пасти раздвоенный язык.
— Он тебя не тронет, дружище, — устало произнёс я. — Он больше никого не тронет…
— Как ты это сделал, старый? — Кощей озадачено нахмурился, изумлённо наблюдая, как Ящер бессильно вьется вокруг нас, словно бестелесный фантом, которым, собственно, он и стал.
— Всего лишь принял свою Судьбу, твое бессмертие, — туманно ответил я.
* * *
 От автора 
✅ Громкая новинка от Рафаэля Дамирова в жанре ФЭНТЕЗИ!
✅ Трибуны забиты до отказа. Имперцы ждут, что «северный дикарь» умрёт под их рев. Мне уже назначили смерть. Так думали они. Но всё пошло иначе, когда «варвар» вышел на арену.
        ✅ ЧИТАТЬ:         https://author.today/reader/513716/4850252 



Эпилог

Мы втроем сидели на пригорке: я, Кощей и Святогор, наблюдая как солнце клонится к закату.
— Нет, Хоттабыч, не могу я уйти с тобой, — ответил Кощей-Артем, пожимая плечами. — И обратного ходу мне нету — пуст совершенно!
— Уж не поверю, твое бессмертие, чтобы ты бы, да не выкрутился.
— Может быть, как-нибудь… — Пожал плечами Кощей. — Но это будет еще не скоро. Здесь Магии кот наплакал, сам знаешь. Даже не знаю, пригодится ли вообще твой Дар?
— Пригодится-пригодится! — улыбнулся в усы Святогор, топая три раза ногой и уменьшаясь до наших размеров. Но, несмотря на это, Мать Земля его до сих пор не носила, и он по привычке устроился на каменистой площадке. — Ты же так хотел этой Силы, Кощеюшка. Ну, вот теперь она твоя — и Силушка, и ноша, которая к ней прилагается.
— Ты лучше расскажи, — перевел разговор Кощей, — как ты из домовины зачарованной то вылез? Помнится, уж Илья то Муромец рубил-рубил, да только еще больше обручей на домовине той и оставил.
— А тут такое дело, мужики, — поделился впечатлениями Святогор, — сплю я себе в домовине, никого не трогаю, а тут слышу звякает металл. Дзынь-дзынь, смахивает кто-то мечом обручи-то. Ну, я из гроба-то поднимаюсь, смотрю — витязь передо мной стоит. Молодой, да на Илью совсем не схожий, и в ножки всё кланяется. По здорову, говорит, батюшка. Не серчай мол, что разбудил, да сон твой порушил. Только заплутал я в этих горах диких, а дорогу и спросить-то больше и не у кого.
— Погоди-погоди, Святогор! — перебил я великана. — А у этого витязя, часом, гармошки за плечами не было?
Великан нахмурился, собирая мысли:
— А тебе отколь об том ведомо, Ильюшенька?
— Так я того богатыря знаю. Сам и гармошку ему подарил. Усвистал небось, вновь приключений искать. Он, конечно, не совсем дурак, но с придурью… Не знал, что домовина заколдована и срубил обручи ко всем чертям мечом Чернобоговым.
— Просто, чтобы дорогу спросить? — не поверив, влез Кощей.
— Похоже на то, — пробасил велет. — Ну, и что мне оставалось делать? Я ж было к Свету засобирался, да слышу, стонет Мать Сыра Земля — опять Змеища поганая на свет божий вылезла. Вот и пошел на подмогу-то. Но пока с гор Рипейских спустился, да границу миров пересёк, ты и сам, уж, Ильюша, управился.
Я толкнул плечом сидящего рядом хмурого Кощея и улыбнулся в бороду:
— Чего закручинился, твое бессмертие? Все же сложилось по-твоему, даже еще лучше… Силу вон какую могучую заимел.
— Да знаю я все, Хоттабыч. Только жаль мне терять тебя, друга старого. Привык я к тебе, прикипел душой.
— Не печалься, дружище! — Я обнял Кощея одной рукой за плечи. — Я свое пожил и положенное исполнил, да и заждались уж меня там… — И я посмотрел в безоблачное небо, красочно подсвеченное закатом.
— И когда?.. — Кощей тоже сжал меня в объятиях.
— Вот солнышко зайдет, так и мне в путь собираться. Но, я не оставлю тебя одного, бессмертная твоя задница…
— Кощеюшка! — Святогор неожиданно тоже толкнул моего бессмертного приятеля локтем в бок. — Не твоя ли то зазноба, Василиса? Ох, и прилетит же теперь тебе!
— Где? — Кощей подпрыгнул как подброшенный пружиной.
Погруженный в тяжелые думы, он и не заметил, как на пыльной дороге, невесть как возникшей среди дикого еще дымящегося бурелома, появилась одетая в длинное лазоревое платье красавица, каких еще свет не видывал. Рядом с ней трусил огромный чёрный кот, слегка припадающий на левую переднюю лапу.
— Мессир, Мессир! — заверещал, завидев меня, Матроскин. — Я все сделал, как вы приказали: Василису привёл, да и секрет ваш ей шепнул…
Кот замолчал, а Кощей быстрой тенью метнулся к прекрасной незнакомке, какой предстала перед нами Яга, заключил в объятья, закружил. Ну, а мы со Святогором смущенно крякнули и отвернулись, дабы не смущать.
— Стало быть, уходите, Мессир? — вопросительно заглянув мне в глаза, спросил кот.
— Ухожу, хвостатый… — присев возле Матроскина и потрепав его по загривку, печально ответил я. — Меня уже ждут…
— Жаль… — погрустнел мой пушистый приятель. — Мы были с вами такой слаженной командой… Может, и меня с собой возьмёте?
— Я бы рад, Матроскин, да не могу, — виновато развёл я руками. — Тебе здесь еще столько всего предстоит.
— Тогда, Мессир, можно я ваши подвиги опишу? — неожиданно спросил кот — Я же все ваши приключения одним глазком видел.
Вот шерстяной дьявол! Всё-то он видел у меня в голове! Но я промолчал, печально улыбнувшись — горбатого только могила исправит.
— И книжку назову — «Позывной Хоттабыч», — продолжил хвостатый проказник. — Чем я хуже моего родича, кота Баюна?
— Так ты же кот, у тебя же лапки? — посматривая как раскаленный огненный диск коснулся горизонта, подначил я Матроскина.
— А я на компьютере печатать буду, — парировал Матроскин. — А публиковать буду на «Автор Тудей» под псевдонимом…
— Ну, что же, новое время — новые сказки! — Вновь улыбнулся я, почесав кота между ушей. — Пиши, хвостатый, только сильно уж не завирайся!
— Да как вы могли такое подумать, Мессир? — возмутился было кот, но вдруг грустно ткнулся мордой в мою ладонь.
Подошедшие ко мне Кощей и Василиса вдруг поклонились мне в пояс.
— Пусть пишет, — произнёс Кощей, — а я прослежу.
— И я тоже напишу, — сказала Василиса. — Всю правду и про суд, и про…
Они что-то еще хотели сказать, но солнце на горизонте уже село, и Святогор, ступивши на его последние лучи, стелящиеся по земле, выжидающе смотрел на меня.
— Прощайте, родные мои! — не стесняясь своих слез, на прощение расцеловал я ставшие родными лица и одну мохнатую морду. — Берегите себя…
А впереди, там, у самой закатной черты, уже открылись врата в иной мир, где я видел фигуры ожидающих меня боевых друзей и товарищей, как павших смертью героев, так и ушедших в мир иной по старости. В их рядах я заметил и помолодевшего Прокопьича, приветливо махнувшего мне рукой, и мою ненаглядную, мою несравненную Глафиру Степанну.
Быстро сгущались сумерки, обнимая землю, а под ногами стелилась дорога, сотканная из Света. Я решительно шёл вперёд, но сердце тянуло оглянуться. И, посмотрев на тех, кого я оставлял навсегда, я почувствовал, что у меня светло и спокойно на душе. Потому что я знал и верил — все у них будет хорошо. Все будет хорошо, покуда стоят на страже Хранители земли русской…

  Друзья! Вот и закончились похождения боевого старика Хоттабыча. Спасибо вам, что оставались со мной всё это время. Ваши комментарии, лайки, покупки были для меня лучшей мотивацией для продолжения этой наивной сказки.  
  Отдельная благодарность Виктору Моключенко за неоценимую помощь, живое участие и поддержку в работе! Без него, наверное, Хоттабыч бы вышел совершенно другим.  
  Но мы с вами не прощаемся))) Еще продолжаются приключения товарища Чумы, ну, и не за горами новые истории.  

  Всех Благ и хорошего чтения!  



Nota bene

        Книга предоставлена         Цокольным этажом        , где можно скачать и другие книги.      
Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси.
        У нас есть Telegram-бот, для использования которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по         ссылке         и 3) сделать его админом с правом на          «Анонимность»         .      
* * *
Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:
 Позывной "Хоттабыч"#10. Конец пути