Варвар



Глава 1

Я сидел на жёстком настиле повозки, устланном измятой, затхлой соломой. Каждая доска подо мной отзывалась глухим стуком, когда скрипучие колёса попадали в выбоины. Ржавые прутья клетки холодили спину и плечи. Меня везли в открытой зарешеченной оковнице, как пойманного зверя, выставленного на потеху. Любопытство на миг вспыхивало в глазах земледельцев, что шли мимо с косами на плечах.
— Варвар. У них варвар, — шепнула девчушка с серпом, смахнув рыжую прядь со лба.
Ближе к полудню повозка взобралась на пригорок, открывая взору долину в излучине реки, где раскинулся огромный город.
Каменные стены, высокие башни, крыши, теряющиеся в дымке, мост над широким рвом. Пленители называли это место Вельградом, сердцем Империи Сорнель — той самой, что долгие годы истребляла мой народ.
Отряд щитников устало брёл впереди, однако, завидев столицу, солдаты заметно оживились. Пехота выровняла шаг, плотнее сомкнув ряды, а кромники на лошадях чинно держались рядом, сверкая латами под солнцем.
Так наша процессия въехала в город. И город встретил нас восторженными криками. По обе стороны бежали оборванцы и дети в холщовых рубахах, махали руками простолюдины в потертых суконных куртках. Между ними вальяжно вышагивали купцы, приветственно подняв руку, их яркие кафтаны поблёскивали золотой вышивкой.
Нет, все они встречали не меня, конечно. Народ радовался воинам, будто перед ними герои из древних песен, а не убийцы моего племени.
Торговка у ворот, полная женщина в сером холщовом фартуке и с красным от печи лицом, вскинула на плечо корзину со стряпней и поспешила к солдатам. Сытники из румяного теста быстро расходились по строю. Толсутшка визгливо выкрикивала:
— Защитники вернулись! Родненькие!
Солдаты ловили угощение на ходу, смеялись, хлопали друг друга по плечам. Бряцали пластинами доспехов, мечи в ножнах стукались о щиты в такт их победному шагу. Воины махали толпе, принимая приветствия.
Один из старших кромников гаркнул, что сегодня все лучшие трактиры Вельграда будут забиты ими до рассвета, мол, пусть вино и пиво польются рекой. Другие подхватили, сверкнули желтыми улыбками, подмигивали молодушкам у дороги, раздавая обещания сказочного вечера каждому женскому взгляду.
Я же смотрел на это через решётку. На их радость. На их празднование. На их победу.
Чтоб горло у них пересохло от этого вина…
— Смотрите, смотрите! — вдруг заверещал пацан, замызганный до ушей, с родинкой над верхней губой, тыча тонким пальцем в мою сторону.
Толпа разом обернулась.
— Живого варвара привезли, живого! — орал он так, будто увидел саблезубого барса.
— Это гельд из северных племён, — объявил людям пеший кромник, шагавший перед моей клеткой. — Дикарь.
— Маловато добычи привезли, — усмехнулся кто-то в толпе. — Одну обезьяну на всех?
— Остальные издохли, — бросил кромник, даже не оборачиваясь. — Дороги не выдержали.
— Так кормить их надо было, — вмешался купец, у которого, судя по виду, вместо живота под одеждой помещался бочонок. Шёлковая рубаха так натянулась на боках, будто сейчас порвется, сапоги блестели полированной кожей, а морда лоснилась на солнце. — Чего ж вы ждали? Эх… Рабы-северяне нынче в цене.
Кромник хмыкнул и ответил без тени сожаления:
— Дикие они. Сами себя убили. Языки прокусили, кровью истекли. За каждым не уследишь.
— Варвары и есть. Намордники им надо было и палку промеж челюстей, — выдал купец, замедлившись рядом с клеткой, и уставился на меня, словно на ценный товар на прилавке.
Заплывшие злые глаза внимательно изучали меня.
— Гляньте, как зыркает, скотина, — пробурчал он, щурясь.
Я не отводил от него взгляда.
Тогда тот с кряхтением и держась одной рукой за поясницу, нагнулся, поднял камень из-под ног, взвесил его на ладони и неуклюже метнул прямо в меня. Камень прошёл между прутьями. Я лишь слегка отклонил голову, и он, чуть звякнув, ударился в решетку за моей спиной. Толпа загудела.
Слабый жест, никудышный замах, но он послужил сигналом.
Потом полетело всё, что только могли поднять с земли, что было под рукой. Яблоки, гнилые помидоры и какие-то незнакомые мне фрукты. Один, с колючей кожурой, ударился в прутья и треснул, разбрызгав липкий сок.
Повозка качнулась. Вокруг уже никто не глядел на солдат, которых только что приветствовали. Все взгляды впились в клетку. Люди тянулись поближе, стремясь разглядеть живого гельда. Я был для них невиданным зверем, которого везут на потеху Вельграду.
Всю жизнь я прожил на севере, где ветер режет лицо, а зимний снег хрустит так, будто под ногами ломается кость. Здесь я оказался впервые — имперские псы притащили меня в цепях. Южное солнце теперь било по глазам. Толпа ревела. Прутья звенели под ударами.
От яблок я уходил без труда. Пара ударила по спине, оставив липкие следы, но не причинив вреда. С камнями было иначе. Приходилось ловить движение краем глаза и уводить корпус. Пока бросали по одному, я ещё справлялся.
Пацан лет двенадцати, тот самый, с родинкой, будто с прилипшим дохлым жучком над губой, выскочил из толпы. Худой, босой, с горящими глазами. Подхватил обломок булыжника, слишком тяжёлый для тонкой руки. Щёки раздулись от вдоха, и он заорал:
— Сейчас попаду в варвара! Смотрите!
Сорванец размахнулся и бросил. Камень неуклюже пролетел между прутьями. Я поднял руку и без труда поймал его в воздухе. Повозка в этот момент замедлилась, катясь вверх по дороге, и пацан, сделав шаг вперёд после броска, оказался совсем рядом.
Его глаза расширились от ужаса, потому что я резко сделал широкий замах и занёс над ним руку с камнем. Толпа охнула. Мальчишка рухнул на колени, закрыв голову руками, ожидая ответного броска от варвара и уже прощаясь с жизнью.
Но камень не полетел. Я опустил руку и со стуком положил булыжник на доски пола. Взгляд же я приковал к нему.
Он поднял голову. Лицо перепачкано пылью, губы дрожат, а в глазах застыли страх и изумление.
— Если кидаешь камень в человека, будь уверен, что он не вернётся к тебе, — сказал я тихо.
Не толпе, ему, и он услышал.
Пацан заморгал, с силой сглотнул, будто чем-то подавился, провёл ладонью по лицу, размазывая позорно навернувшиеся слезы, и дал дёру. Растворился в толпе, словно его и не было. Повозка ехала себе дальше, звеня железом.
Толпа на мгновение замерла в изумлении. Ведь варвар проявил милость. Зверь, дикарь — не может быть.
Вдруг какой-то простолюдин в высоких рыбацких сапогах и свернутой сетью на плече, что был ближе всех к повозке, ткнул пальцем в мою сторону и заорал, перекрывая общий гул:
— Да вы видели это, видели? Люди добрые! Он по-нашему говорит. По-нашему! Обезьяна эта умеет разговаривать!
Толпа загудела, завертела головами. Кто-то выкрикнул:
— Да ну, показалось!
— Во, точно, померещилось, — подхватили другие.
— Клянусь Матерью Шторма! — не унимался рыбак. — Он пацану только что сказал что-то по-нашему. Эй, пацан, ты где? Покажись, подтверди! Эй!
Но мальчишка уже растворился в людском море, и след его пропал.
Рыбак ещё пытался перекричать толпу, но его быстро заглушили. Одни хохотали, другие шикали, третьи плевали надменно в пыль под ногами. Ещё миг — и толпа снова ревела, будто ничего не случилось. Никто ему не поверил.
Я сказал это тихо, чтобы слышал только парнишка. Я знал язык врага. Знал давно.
Меня научил этому мой наставник. Или покровитель. Или опекун. Учитель. Подходящего слова я так и не нашёл. Шаман Арх из племени гельдов заменил мне семью, вырастил с малых лет. Я родителей не помнил, а он говорил, что они погибли во время набега имперцев, когда я уже народился, но был величиной с форель.
Шаман учил меня всему, что знал сам. А знал он многое. И многое предвидел. Я схватывал быстро. Он повторял, что язык врага нужен, чтобы быть готовым.
Готовым, так он говорил, будто пряча последние слова. К чему именно — никогда не добавлял. Лишь уверял, что знание это пригодится.
Видно, к такому дню он меня и готовил.
И вот теперь я слышал чуждый мне архонтский язык впервые не от шамана, а от солдат, от горожан, от тех, кто считал меня трофеем.
Мой Учитель пал в тот день, когда захватчики пришли в наши земли. Наше поселение сгорело дотла. Женщин и детей мы успели увести в лес, пока мужчины вставали в круг и готовились к бою. Они сражались до последнего вздоха. Почти все легли там, остальных, раненых, заковали в цепи и погнали на юг.
Я был среди тех, кого пленили. И единственный, кто остался живым. У меня была цель. Я знал язык врага, и это знание не для того было вложено в меня, чтобы я исчез бесславно.
Шаман говорил, что моя дорога ещё впереди. Я ему верил…
* * *
Повозка выехала на широкую улицу-площадь, не то сливавшуюся с рынком, не то вырастающую из него. Воздух сразу сменился: дым, специи, нагретый кипящий жир. Рядами тянулись прилавки, сбитые из грубых досок, у которых толпился пёстрый люд.
На крюках висели копчёные окорока, вяленая оленина. Старик в кожаном фартуке, наточив топор, рубил баранину. Торговка разливала похлёбку из тушёной репы. Под навесами висели связки лука, виднелись корзины с овощами. На огромной жаровне шипела курица, обложенная травами. Тут же продавали румяные булки, зажаристые лепёшки, сытники, орехи. В ящиках со льдом запотевали кувшины с элем.
От таких запахов голова кругом, особенно если неделю уже нормально не ел, довольствуясь черствым хлебом, который выдавали пленникам, чтобы не сдохли.
Между прилавков носились дети, шныряли воришки, чинно прохаживались богатеи. А покупатели спорили о цене так громко, что мешали друг другу.
Я повидал немало городов, пока служил наемником в торговом караване валессарийцев. Но этот казался живым муравейником. Кишел людьми, словно бы бездумно перемещавшимися туда-сюда. Я поморщился.
Толпа жила своей жизнью. Здесь от меня не шарахались, ругались и смеялись в шаге от клетки, где сидел я.
Я же наблюдал за ними, как зверь из западни. Смотрел на лица, на толкотню, на торговку, что бранилась с покупателем, на мальчишек, спорящих за горсть орехов, и ярость поднималась внутри, разгораясь, будто пожар.
Дайте мне волю, и… и я перерезал бы каждому горло за мой род, за Учителя, за всех, кого знал и кто был мне дорог.
Но минута тянулась за минутой. И чем дольше я смотрел на люд, тем больше понимал — они такие же люди. Мужчины с загорелыми обветренными лицами и мозолистыми руками, беспечно смеющиеся дети, что крутятся возле своих матерей, играя с палкой и костяшками, женщины, громко спорящие с торговцами. Они продолжают жить обычной жизнью, не зная ничего о том, что солдаты Вельграда стерли с лица земли мое поселение, мое племя…
И каждый из них — мой враг? Или они — простые люди… Простонародье в потрёпанной одежде, что торгуется за кусок хлеба, платит скудные медяшки за обрезь — жилы и сухие края мяса, которые у нас шли собакам. Немногие, видно, здесь могут позволить себе сочный кусок с прожилками.
Я наблюдал и запоминал. Многие из них, видел я, живут в нужде. Их обманывают те, кто зовёт себя хозяевами, благостинами. Здесь всё устроено иначе, не как у нас. И я впервые сам увидел то, о чём не раз говорил шаман.
«Эльдорн, сын мой, — повторял он вечером у костра. — Империя считает себя цивилизацией. У них есть верхушка и те, кто живёт под ней. Расслоение и нужда, мнимый порядок и власть. Сейчас эти слова тебе чужды, но ты запомни их накрепко.»
Тогда я не понимал его. Шаман всегда был самым учёным среди нас. Он редко вспоминал прошлое, но я догадался: когда-то он жил среди имперцев, учился в Вельграде, знал их книги, знаки, науки. Нам он почти не говорил об этом, лишь учил меня языкам, звучавшим странно в нашем племени.
Я не понимал, зачем мне этот чужой язык, который негде применять, но впитывал всё послушно. Теперь смысл прояснился.
Нет, простые торговцы, ремесленники, нищие у дороги, даже купцы в расшитых кафтанах — едва ли они виноваты в том, что когорта Империи пошла походом на северные племена. Их толкнули вперёд другие. Я повернулся в клетке и вскинул взгляд на холм.
Те, кто сидит выше, чьё слово обращает в пепел целые народы.
И теперь я смотрел на чужих людей и впервые видел в них не врагов, а жертв.
Клетку куда-то поволокли, потом она дёрнулась и замерла. На небольшой площади передо мной возвышался деревянный настил, поднятый над мостовой примерно на два локтя. Потемневшие доски покрыты пятнами въевшейся, высохшей до черноты крови. Посреди настила высились столбы, невысокие, как мачты рыбацких плесковиц. Почти все столбы были заняты. К ним цепями были прикованы рабы.
Среди них был разный люд: валессарийцы с татуировками на плечах; степняки — косматые, жилистые, с медными амулетами; горцы — крепкие мужчины, седые согбенные старики и угрюмые юноши с поникшими головами.
Женщины разных народов — от девиц с косами до беззубых старух, которых продавали за жалкие монеты, отправляя на кухни и в прачечные.
Все они были прикованы к столбам или стояли на коленях у ног новых хозяев, купивших их. Рынок рабов. Место, о котором мой народ знал только по легендам. Теперь и я стоял здесь, как живой товар.
Кромники подошли к клетке. Замок щёлкнул. Дверь распахнулась.
Я собрался. Тело само приготовилось к рывку. Быстро окинул взглядом пространство вокруг.
Так, ясно… Ближний кромник справа — удар в челюсть. Слева — этого можно локтем в горло. Можно вырвать копьё… нет, лишние секунды. Проще сделать прыжок через порог клетки, уйти между двумя солдатами, рвануть вниз по ступеням настила и…
И дальше в толпу. Петлять, прорываться, скользить в людском потоке. Проскочить площадь, нырнуть в узкий проулок между теми строениями. По пути схватить нож с лотка мясника…
План вспыхнул и вычертился мгновенно. Я сделал вдох, сгруппировался и ждал только одного — подходящего мгновения для броска. Дверца приоткроется ещё чуть-чуть, и я вырвусь.
Но пленители оказались не такими простаками. Стоило створке клетки открыться, как они сразу выставили вперёд плетёную сеть. Видно, я был не первым рабом, который только и ждал мига, чтобы уйти. Сеть была туго сплетена из сероватых волокон полевого камыжника. Колючая и крепкая, как воловьи сухожилия. Стоило в неё угодить, и она цеплялась к коже. И всё же терять мне было нечего.
Рывок с места.
Я влетел в сеть всем телом, пытаясь прорвать её на ходу. Волокна натужно трещали. Один узел лопнул, второй! Я уже почти вырвался.
Толпа ахнула, кромники застыли. Никто не ожидал такой прыти от голодного пленника.
Потом все опомнились сразу. Ударили древками копий и алебард. Один, другой. Меня сбило с ног. Сеть путала руки и ноги. Я отбил несколько тычков, но новые удары обрушились на спину, вдавив в настил.
Я всё-таки рухнул.
Двое латников с проклятиями навалились сверху. Тяжёлые, как могильные камни. Броня их давила мне грудь, цепко прижимала к земле.
Я выдернул руку и ударил первого кромника между щитков доспеха. Бил жёсткой ладонью, распрямлёнными пальцами, твёрдыми, как доска, чтобы попасть не в броню, а промеж щитков.
Рычание, хруст рёбер. Кромник взвыл, сполз в сторону, хватаясь за грудь. Я рывком сел, извернулся. Второго я зацепил ногой, а после сразу накинул захват на шею. Стоило потянуть сильнее, и его шейные позвонки хрустнули бы, как сухие ветки.
Я уже напрягся для рывка… собрал все силы.
Бам!
Удар по голове. Вспышка перед глазами. А потом — мгла.
«Пещерная скверна! Немного не успел. Если бы не эта камыжная сеть…» — последняя мысль кольнула, прежде чем всё исчезло.
Тьма сомкнулась надо мной.



Глава 2

Я очнулся и попытался открыть глаза. Одно веко поднималось с трудом, приклеенное к нижнему засохшей кровью. Второе дрогнуло, пропуская ослепительный солнечный луч.
Я стоял, точнее, висел. Руки подняты над головой, стальные оковы врезались в запястья. Железо передавливало плоть, любая перемена позы отдавалась ноющей болью.
В горле пересохло. Губы потрескались. Солнце поднялось высоко, и настало чертово пекло, непривычное для меня.
Они зовут нас варварами северных племён. Варварами с ледяной кровью, как говорил шаман Арх. Хотя никакие мы не дети льдов. Да, зимой у нас снег хрустит под ногами, но летом трава зеленеет, всюду пахнет цветами. Осенью листва желтеет, весной бегут ручьи.
А здесь… здесь одно бесконечное лето, только вывернутое наизнанку.
Я собрался, подтянул тело и нашёл ногами опору. Выпрямился настолько, насколько позволяли цепи.
Негоже показывать беспомощность. Даже если сил во мне капля, я не склоню голову ни перед одним господином, который вздумает купить меня на невольничьей площади. А при первой же возможности я сверну ему шею.
Лишь об одном я просил сейчас богов: чтобы меня купил самый злой, самый подлый человек во всём Вельграде. Чтобы, когда мои пальцы войдут ему в глазницы, внутри у меня не ничего не дрогнуло. Ни капли сочувствия.
Странная мысль. Даже сейчас, прицепленный к столбу, я ловил себя на мысли, что порой жалею тех, кого должен считать врагами…
Я ведь «варвар», так они думают. Зверь. Монстр из северных земель, который должен рвать всех зубами и когтями.
Но даже сейчас, когда сталь всё глубже врезалась в запястья, я ощущал себя человеком. Гораздо больше, чем вся эта толпа. Эти глумливые зеваки, что щурились на полуголых рабынь, прикованных к столбам, лезли под лохмотья, щупали их, будто рачительно выбирали товар, а на деле просто тешили свою похоть.
Но даже в этом они не могли себе признаться.
Они — животные, а не я.
И вот взгляды зевак переключились на меня. Один, особенно тучный, в бархатном кафтане, подошёл ближе. На поясе у него висел кожаный мешочек. Тугой, тяжёлый, и без звона ясно, что набит солидами.
Он приблизился почти вплотную и обратился к одноглазому надсмотрщику. Тот стоял рядом: плеть-семихвостка на поясе, чёрная повязка на глазу, зубы пожелтели от жевательного табака.
— Эй! Любезнейший, почём этот дикарёныш? — спросил купец, окидывая меня оценивающим взглядом. — Слышь, он недурён. Мускулы добрые. Правда, худой, как северный стылорог после зимовки, зато такой же крепкий. Хм… Работать сможет.
Он почесал рыжеватую, заплетённую в две косички бороду, в которой блестели бисер и мелкие самоцветы.
— Носчиком пойдёт, грузы таскать, — продолжал он рассуждать вслух. — Или на верфь. На корабли. В каменоломню можно, ага… Такой там лет пять протянет, точно.
Надсмотрщик тяжело вздохнул, сплюнул жёлтую табачную слюну и хрипло ответил:
— Его заберёт Чёрный Волк. Уже решено. Гонца послали. Для него это особенный товар.
— Тю-у… Чёрный Волк, — протянул купец, оттопыривая нижнюю губу. — Да у него этот парень и месяца не проживёт. Зачем губить такой экземпляр? Порода, что надо. Да у меня он годы будет работать, и в самом тяжёлом труде. Сколько ему? Лет двадцать? Больше?
— Кто знает, сколько ему лет, — пробурчал надсмотрщик, наконец, сойдя с места, которое будто бы не желал покидать. — И не тебе судить, купец, сколько ему на роду написано.
Он подошёл ближе и ткнул меня рукоятью плети в живот.
— Чёрный Волк развлекает весь город. И императорскую семью тоже, — ухмыльнулся он. — Приходи посмотреть и ты. Посмотришь, как варвар будет биться в Кровавом круге.
— Уф, — купец всплеснул руками и отступил. — Тоже мне зрелище. Арена, бои, рабы-кругоборцы. Махание железом, кровь и смерть. Старо, как мир. Моё дело — множить деньги. Приумножать солиды. А не тратиться на пустое.
— Пустое? По твоему, Лунные игры — это пустое?
Но купец только ещё раз жадно покосился на меня и фыркнул.
— Ну и что толку? Выйдет он на арену, помашет клинком и погибнет от руки такого же дикаря. Мир от этого не изменится. И я богаче не стану. Никто не станет.
— Шагал бы ты отсюда, купец, — проворчал надсмотрщик, приподнимая плеть. — Хватит талдычить о своей ерунде. А я лично приду посмотреть на этого зверёныша. Уж больно он лютый, кромники сказывали. Когда его брали, столько наших уложил. И кромников, и щитников. На арене-то ему самое место. Публика любит кровь.
Надсмотрщик хохотнул, рукояткой плети направляя, выталкивая купца с помоста, а вслед ему добавил:
— Потеха дороже богатства. Богатства мне не видать, а потеху я себе позволить могу. Ничего ты не понимаешь, торгаш, сухая душонка. На солидах помешан. Пшел вон.
Купец буркнул что-то себе под нос, развернулся и ушёл, поправляя мешочек на поясе.
А я понял одно.
Меня не собираются заставлять работать. Меня готовят для арены. Для Кровавого круга. На потеху толпе. Это были плохие новости. Учитель когда-то рассказывал мне о Кровавом круге Вельграда. Говорил об этом тихо, словно боялся, что духи услышат. По его словам, все кругоборцы рано или поздно погибали. Одни быстро, не выдержав первого боя. Другие тянули месяцы, иногда год.
Но конец у всех был один.
Лишь один человек, один за всю историю арены, выжил. Об этом знали даже на Севере. Император даровал ему свободу. Арх описывал его как умелого воина, жестокого, не щадившего ни себя, ни других. Он отправил на тот свет столько людей, что имперские жрецы после молились об очищении города несколько дней подряд. Где он теперь — Учитель не знал. Имени он не помнил. Только осенял себя знаком, когда вспоминал о нем.
У кругоборцев жизнь иная, не такая, как у обычных рабов. Раб на кухне, в порту или на стройке — это имущество, которое могут перепродать, послать по делу, выпустить на улицу с поручением хозяина. У них есть воздух, шум города, возможность увидеть небо без решёток. Видимость свободы, тень жизни.
Кругоборцы — совсем другое.
Арх говорил, что их охраняют строже всех. Строже, чем казну, оружейные склады и дочерей знатных домов. Они живут в каменных казематах под ареной, где не видно ни солнца, ни луны. Их дни исчисляются тренировками и боями. Каждый проходит через наставников, которые делают из них безжалостных убийц. Их не выводят в город, не дают увидеть улицы, людей. Они знают только арену, рев толпы и вкус крови.
Их готовят так же, как бойцовских псов-скальберов. Учат рвать горло друг другу ради забавы тех, кто сидит наверху. Меня собираются сделать одним из них. И от этой мысли внутри бурлила ярость.
Толпа передо мной шевельнулась, будто её толкнул порыв ветра. Потом отхлынула разом, как будто невидимая сила развела людей в стороны. Голоса стихли. Кто-то склонил голову, кто-то прижал ребёнка к себе.
Этой силой оказалась процессия. Несколько кромников в дорогих доспехах, сверкающих позолоченными накладками, шли твердым строем позади фигуры, которую невозможно было не заметить.
Знатный господин двигался так уверенно, что ему не требовалось ни жеста, ни слова, чтобы толпа расступалась. Достаточно было одного взгляда.
Это был немолодой мужчина, чей облик запоминался сразу. Рубленый, будто высеченный из камня подбородок. Холодные и колючие глаза. На вид ему было чуть за пятьдесят, но в нём не было ни дряхлости, ни возрастной усталости. В его облике сквозила твердость и воля, и казалось, она крепче доспехов его личной охраны.
Воины, окружавшие его, были вооружены куда богаче обычных кромников и уж тем более щитников. Их доспехи ловили солнце, ослепляя толпу сверкающими вставками.
Кромники — элитные солдаты. Родовые воины. Псы великих домов, воспитанные с детства, приученные к бою и жестокости. Щитники же, простолюдины в кожаных доспехах, здесь идут в бой и тянут службу за жалование. Кромники — за честь рода и славу. Правда, жалование они получают гораздо богаче.
Процессия приближалась. Толпа шушукалась, обсуждая гостей, но стоило знатному благостину приблизиться к помосту, как шум начал стихать сам собой. Люди отступали перед ним.
— Это архонт войны, — прошамкал какой-то дед с дрожащей бороденкой, заглядывая господину в лицо, будто видел божество.
— Это сам Вархан Серрос? — переспросил кто-то рядом.
— Он, он, — зашептал народ. — Архонт войны. Не пялься, дурачок. Правая рука императора.
Учитель когда-то объяснял мне: архонт — родовое звание, которое давали самым высоким мужам Империи. Если архонт состоял на государственной службе, то отвечал каждый за своё: и потому были архонт войны, казны, торговли, путей и камня. Все они составляли Совет архонтов — горстку надменных людей, управлявших жизнью и смертью целых народов.
И вот один из них стоял передо мной.
Вархан Серрос остановился у помоста, где томились прикованные молоденькие девицы. Кромники вокруг него положили руки на рукояти мечей и сомкнули ряды, образуя живую стену, тем отсекая люд от своего хозяина.
— Кто продаёт? — бросил Вархан Серрос так, словно спрашивал цену за пучок травы. Он даже не повернул головы, не счёл нужным взглянуть на рабовладельца-надсмотрщика.
Того заметно передёрнуло, в глазах мелькнула тревога. Плеть он торопливо сунул за пояс, спрятал хвосты и, слегка сгорбившись, неуверенно двинулся к архонту. При этом косился на кромников, боясь лишним своим движением вызвать их реакцию.
* * *
Он знал, эти разбираться не станут. Однажды его предшественник, решив поторговаться с самим Варханом Серросом, по привычке махнул руками, показывая, что названная тем цена слишком низка. Телохранители архонта поняли это по-своему.
Всего-то был обычный взмах, быстрый жест, которым надсмотрщик хотел выразить недовольство. Но для кромника из охраны архонта это выглядело как покушение. Как угроза жизни его господину.
Стражник рванул вперёд так стремительно, что воздух едва колыхнулся. Меч выскочил из ножен почти беззвучным щелчком, и валессарийский клинок рассек торговца от плеча до пупа точным, выверенным ударом.
Настоящий валессарийский металл — древний и закалённый, острый, как бритва, и крепкий, будто скала после сотен бурь.
Надсмотрщика разрубило почти надвое. Тело ещё не коснулось земли, а кишки уже высыпались на доски. А кромники продолжали движение: двое подхватили труп на пики, проткнув насквозь, словно тряпичную куклу.
Такой была их реакция, мгновенной и отточеной, безукоризненно смертельной.
И вот сейчас одноглазый надсмотрщик по имени Кривой Урхан, держался на почтительном расстоянии от них. Колени его дрогнули, когда он приблизился к архонту войны, чуть согнувшись, будто хотел стать ниже собственной тени. Пот струился по грязным вискам.
— Благостин… — пробормотал Кривой Урхан, голос дрожал от напряжения. — Благостин…
Он сглотнул, оглянулся на стражников, будто проверяя, не решат ли они, что его слова звучат дерзко.
— Я здесь принимаю плату, оформляю грамоту на покупку и владение рабами… — выдавил он. — Вас интересуют эти девицы?
Он осторожно ткнул подбородком, лишь бы не рукой, в сторону прикованных.
— Это степные, благостин. У них ноги… коротки, как у водных ящерок. Лучше… э-э… лучше возьмите вон ту, валессарийку. У них самые длинные ноги, а грудь… посмотрите на ее грудь.
Он повернул голову едва заметно, всё ещё боясь сделать хоть какой-то жест.
Там, чуть поодаль, у столба стояла женщина в рваных клочьях шёлка. Когда-то это было дорогое платье. Теперь оно едва прикрывало её тело. Взгляд яростный и непокорный. Не такой, как у степнячек с опущенными головами.
Кривой Урхан чуть поморщился, глядя на неё, но тут же опустил взгляд в пыль перед собой, ожидая, что скажет архонт.
Я повернул голову и посмотрел туда, куда кивнул трус-работорговец. Она стояла прямо, с высоко поднятым подбородком, будто не чувствовала цепей. Будто это не рынок рабов, а её собственная обитель. Никто из покупателей не заставил её склониться. Она, как и я, не умела кланяться.
Но сейчас её жизнью, как и моей, распоряжались другие.
— Мне не нужна валессарийка, — тем временем небрежно бросил Вархан Серрос. — Они слишком строптивы. Мне нужна кроткая служанка для императрицы.
Урхан торопливо заговорил, все еще пытаясь унять дрожь в голосе:
— Конечно… конечно, благостин…
Он вскинул руки, показывая готовность угождать, и тут же отпрянул, будто от огня. Понял, что размах вышел слишком широким. Руки ушли в стороны почти на два локтя. Этот жест кромники легко могли принять за угрозу. Достаточно было оступиться, чтобы потерять не только равновесие, но и кисти.
Вархан Серрос снисходительно и лениво улыбнулся краем губ, заметив его метания. Урхан уловил знак. Значит, дышать ему по-прежнему дозволено.
— Тогда… берите степнячек, благостин, — поспешил он продолжить, сглатывая страх. — Они покорные, работящие. Правда, временами… э-э… медлительны по своей природе…
— Поддерживать порядок в спальне много ума не требует, — бросил архонт.
Он шагнул вперёд, выбрал одну из степнячек и схватил её за челюсть. Пальцы легко нашли точки у суставов на лице, разжимая зубы против её воли, без всяких просьб. Затем он шлёпнул её по низкой округлой заднице, оценивая упругость тела, и резко дёрнул за волосы, поднимая голову выше.
— А недурно, — произнёс он немного равнодушно, будто осматривал кувшин в горшечном ряду. — Крепкая и ладная. Сойдёт. Сколько?
— Восемь… восемь золотых солидов, благостин, — выдавил Урхан, чуть склонив голову.
Я уже послушал здешний гомон и понял, что за восемь золотых продавали разве что пропойц да должников из ямных. А здесь — молодая, крепкая девушка. За такую обычно просили двенадцать без торга. Работорговец, конечно же, это прекрасно знал.
Но Урхан не рискнул поднимать цену. Не перед архонтом войны.
— Беру, — решил Вархан, кивнув неприметному слуге за своей спиной.
Тот покорно подошел, достал кожаный мешочек, отсчитал монеты и передал их одноглазому. Кромники сразу сомкнули строй, взяв степнячку в полукольцо. Девица не сопротивлялась. Опустила голову и подчинилась мгновенно.
Вархан Серрос, закончив с этой покупкой, бросил взгляд дальше по помосту. Я не видел, но чувствовал, как его взор скользнул мимо старухи, прошёл без остановки по крепкому бородачу и остановился на мне. Брови его сошлись, глаза сузились. Взгляд стал любопытным и изучающим.
— Гельд? — спросил он громко.
— Совершенно верно, благостин Вархан Серрос, — торопливо подтвердил Урхан. — Когорта под предводительством имперского кроммарха Милдаря только что вернулась из похода и привезла его.
Он говорил поспешно, будто боялся замешкаться хоть на секунду:
— Вошли в город с добычей, благостин… и с хорошими новостями. Разбили целое поселение гельдов.
— Пещерная скверна, — процедил архонт. Его глаза, сверкнули раздражением. — Кроммарх Милдарь не доложил мне об этом пленном.
— Он направился к вам, благостин, — выпалил Урхан, почти запинаясь. — Он оставил раба здесь. Вы… наверное, разминулись.
Вархан чуть качнул подбородком. Короткий кивок, в котором читалось презрение. Презрение ко всем: к простолюдинам, к надсмотрщику, к толпе… и к рабу, которого он секунду назад едва замечал.
Но, подойдя ближе, остановившись прямо передо мной, он задержал взгляд. И этот взгляд изменился. В нём рос неподдельный интерес, как будто перед ним оказался редкий трофей. На мгновение даже мелькнула искорка скрытого восхищения. Едва заметная, но я увидел её.
— Он неплохо сложен, — произнёс Вархан, разглядывая меня. — И почему… почему только один пленный?
Он повернулся к Урхану, будто тот был виноват и лично участвовал в походе:
— Я велел привезти много гельдов. Всех, кого можно взять живыми. Кровавый круг примет всех. Во имя урожая нужны смерти. Чем больше кругоборцев падёт, тем щедрее боги благословят поля.
— Кроммарх Милдарь сказал, что остальные… покончили с собой, благостин, — пролепетал одноглазый. — Они знают, где перекусывать язык.
Он замолчал, сглотнул.
— Там проходит крупный сосуд. Если жевать обрубок постоянно… он кровоточит, пока тело не умирает от обескровливания.
Архонт задумался, а я стоял перед ним, глядя в эти холодные, пронзительные глаза, и понимал: моё имя, мой род, мой народ для него лишь топливо. Жертва ради урожая. Живая кровь для арены.
— А этот, значит, не откусил себе язык, — протянул Вархан Серрос, и в глазах его блеснуло высокомерие и холодная насмешка. — Трусливый оказался.
Я выдержал его взгляд. Пусть внутри все кипело. А потом разомкнул пересохшие, растрескавшиеся губы.
— Не трусливый, — тихо произнёс я. — А тот, кто променял пустую смерть на цель поважнее.
Вслух я не стал говорить про месть, но по моему взгляду архонт все понял.
И не велел снести мне голову, а поднял брови, шагнул ближе и выдохнул:
— Раздери меня бурмило… он говорит на нашем языке. Гельд — говорит на нашем.
— Нет-нет, что вы, благостин! — воскликнул одноглазый, осторожно вклиниваясь между нами. — Вам, наверное, послышалось!
Он стоял поодаль и не разобрал моей речи.
— Послушай, ты, одноглазый, — повернулся к нему Вархан. — Мне никогда ничего не кажется. Запомни.
— Да-да… конечно… — забормотал Урхан, пятясь. — Вы правы, правы. Он говорит на нашем языке, благостин. Сейчас… сейчас… Эй ты! Дикарь! Варвар! Ну-ка скажи ещё что-нибудь! Что молчишь, пёсий сын⁈
Одноглазый ударил меня плетью. Кожу обожгло, но я не издал ни звука. Я молчал. Мой взгляд был красноречивее слов, и архонту он явно не понравился.
Он вытащил стилет. Тонкий, узкий, как жало степного шмеля. Сталь поблёскивала тусклым голубым отблеском, валессарийская работа.
Я посмотрел на клинок, презрительно щурясь. Слишком мелкий инструмент.
Вот топор — другое дело. Северный, тяжёлый, с зазубринами. Одним взмахом валит молодой дубок толщиной с руку. А этим жалом… только в зубах ковыряться.
Архонт уловил мое выражение и тонко, зло усмехнулся.
— Думаешь, это игрушка, дикарь? — произнёс он тихо, делая шаг ближе. — Что, клинок тебя насмешил? В ножнах заложен яд. Острие стилета пропитывается им каждый раз, как погружается в чехол.
Он говорил тягуче и спокойно, медленно приближаясь.
— Как прибрежная ракушка пропитывается солью… так и эта сталь пропитана ядом пещерной глотницы. Стоит мне лишь царапнуть тебя — и ты будешь харкать кровью, а потом твои собственные глаза лопнут от давления, когда в теле начнёт сводить жилы.
Он наклонил голову чуть ближе.
— Сгинешь в таких муках, что смерть твоих соплеменников покажется наградой.
А я молчал. Смотрел на него. Ждал.
Я слышал о яде пещерных глотниц. Старейшины рассказывали о нём, когда я только учился натягивать лук. Эта змея не водилась в наших краях. Мы знали о ней лишь по рассказам да редким пузырькам, которые воины привозили из дальних земель. Один пузырёк стоил как десять шкур северной рыси. Дорогой обмен, но и ценность яда была велика.
Велика, потому что безотказна.
С такой отравой стрелы наших охотников становились страшнее копий. Одной капли хватало, чтобы убить бурмило — огромного медведя. Но к цене прибавлялся ещё расход: мясо становилось ядовитым. Чтобы съесть добычу, её приходилось варить часами, пока огонь не разрушит яд.
Архонт держал стилет так, что острие остановилось у моей груди, почти коснувшись. Ещё чуть-чуть, и жало оцарапает кожу.
— Одной царапины хватит, чтобы свалить воина на дни, — проговорил он. — Болезнь будет жечь изнутри, как пламя под кожей. Если же вонзить клинок хоть на чуть-чуть — смерть неминуема.
Я смотрел на стилет. Мои руки скованы над головой, плечи ноют от натуги. Но ноги свободны. Сапоги тяжёлые, с коваными пряжками. Если мне суждено умереть, то я перед тем хотя бы ударю его так, чтобы он помнил это до конца своих дней. Сломаю рёбра ногами.
Я уже просчитывал замах, силу, дистанцию. Стоит ему сделать ещё хоть маленькое движение, и я обрушу удар под рёбра всем весом, всем телом.
Архонт смотрел мне прямо в глаза, не мигая. Рука его замерла — пока что.
И я был готов.
— Постойте, прошу вас, — взмолился одноглазый. — Чёрный Волк выкупит его и отправит в Кровавый Круг. Он дорого стоит, благостин, не портите мне товар, умоляю!
— Если хочешь, я куплю его, заплачу и убью прямо здесь, — хмыкнул архонт.
Глаз Урхана на миг вспыхнул алчностью, и он мгновенно выдал цену:
— Пятьдесят золотых, благостин архонт! Пятьдесят, не меньше!
— Что? — скосил на него взгляд Вархан. — Такие деньги стоит чемпион арены. Элитного бойца покупают за тридцать–сорок. А этот новичок тянет на пятнадцать–двадцать.
— Но вы же сами видите, он особенный! Он говорит на нашем языке, — пролепетал Урхан, пока жадность в нём боролась с трусостью. — Но, мне кажется, благостин архонт, смерть от стилета будет слишком скоротечна для дикаря… Если хотите принизить его… лучше бросьте горсть риса на его труп, когда его разрубят на арене. Швырните серым рисом в знак презрения. И вот тогда вы насладитесь его смертью, и весь город увидит её. Император, императрица, вся высокородная семья. Это будет великое удовольствие для всех, когда этого дикаря одолеют наши чемпионы или… даже новички. Какие-нибудь горцы или степняки.
Вархан Серрос задумчиво кивнул и произнёс:
— В твоих словах есть толк, одноглазый.
Кивок выражал одобрение, но взгляд — оставался тяжёлым.
— Тогда так, — сказал он. — Передай Чёрному Волку: как только он купит этого варвара… завтра же пусть тот выйдет на арену. Я приготовлю горсть риса завтра.
— Как — завтра? — удивленно пробормотал Кривой Урхан.
— Завтра лунные игры. Луна взойдёт полным оком. Завтра будет битва лучших кругоборцев. И только насмерть.
Он указал на меня пальцем:
— Пусть этот оборванец выступит.
Одноглазый зажевал губу и вытер со лба пот грязным рукавом суконной рубахи.
— Прошу прощения… благостин! — пробормотал он, простирая руки к архонту и тут же отдёргивая их. — Позвольте заметить… варвар истощён дорогой. Он не готов к бою. Нужны дни… недели, может, месяцы тренировок, прежде чем он сможет…
— Я сказал — завтра, — медленно произнёс архонт. Тон не терпел возражений.
Он резко вытянул руку со стилетом, нацелив острие в единственный глаз Урхана. Тот взвизгнул и попятился.
— Да-да! — заскулил надсмотрщик. — Конечно, благостин! Я передам Чёрному Волку… передам устроителю игр… передам вашу просьбу владельцу Кровавого Круга…
— Ты не понял, смерд… Это не просьба. Это приказ. И Чёрный Волк подчинится.
Архонт убрал стилет, даже не взглянув на одноглазого, а тот с облегчением выдохнул.
При имени «Чёрный Волк» я уловил едва заметное движение на лице архонта. Тень, что легла на его рубленые черты, словно напомнив о чём-то неприятном. Он скривился так тонко, что никто, кроме меня, этого не заметил.
И в этом жесте было что-то своё, тайное. Будто имя владельца арены связывало их общей историей, которой Вархан Серрос предпочёл бы не касаться. Даже его власть и влияние не стирали этой тени.
Потому что Чёрный Волк — не простой горожанин. Не обычный воротила, нажившийся на боях и драках. Это был устроитель имперских игр. Человек, ради зрелищ которого приезжали знатные роды со всей Империи. И главное, император и императрица лично были к нему благосклонны. Его слово на Кровавом Круге звучало почти так же весомо, как слово в Совете Архонтов.
Вархан Серрос понимал, что арена — не просто место бойни и зрелищ. Это символ Империи. Столп, на котором держится власть.
Дай плебеям зрелищ, и они станут тише. Заставь их ждать игр, и они забудут о голоде, налогах и тяжёлой работе. Пока кровь льётся на песок, недовольство гаснет само, а покорность растет.



Глава 3

Пока с купленной степнячки снимали оковы, чтобы отправить по адресу, архонт развернулся и удалился вместе со своей охраной. Одноглазый Урхан дождался, пока кромники скроются за рыночной площадью, после чего подошёл ко мне и прошипел прямо в ухо, так близко, что я почувствовал смрад его гнилых зубов:
— Помни мою доброту, варвар.
Он оскалился желтыми зубами, как у старого бобра.
— Я только что отсрочил твою смерть, пёсий сын, — процедил он, явно довольный собой.
— Ты не обо мне пёкся, плёточник, — бросил я холодно. — Ты защищал свой навар. Ведь мёртвого раба никто не купит.
Урхан вздрогнул, словно я ударил его словом.
— А… значит, всё-таки говоришь на нашем, — просипел он, таращась на меня единственным глазом. — Откуда? Откуда ты знаешь язык, гельд?
Он хотел еще что-то спросить, но не успел. На невольничий рынок пришёл другой человек.
Он шагал неторопливо и мягко, будто старый лис, начавший охоту. На нём были лёгкие кожаные доспехи из воловьей кожи прекрасной выделки. Из оружия — только кинжал на поясе.
Длинные черные волосы заплетены в косу. Густая, аккуратно остриженая борода отливала чернотой вулканического камня. Смуглое лицо иссечённо морщинами и старыми шрамами.
Рядом с ним шли четверо щитников. У них легкие одноручные мечи и по кинжалу на поясах. Щитов не было, но шагали они уверенно, будто защищенные чем-то иным.
— Приветствую тебя, Чёрный Волк! — визгливо выкрикнул одноглазый, торопясь наперерез. — Вот про этот товар я тебе говорил! Он даже на нашем языке разговаривает! Хе!
Теперь всё стало ясно. Передо мной стоял тот самый человек. Чёрный Волк — владелец арены Вельграда и устроитель игр.
Про него рассказывали бывалые. Про него шептался весь север. Ведь многие из наших гибли в Кровавом круге, который держал в своих руках этот человек.
Чёрный Волк подошёл к помосту и взобрался по ступенькам так легко, будто был возраста юнца, никогда не знавшего застарелых травм и стонов в коленях.
Он оглядел рабов быстрым, уверенным взглядом знатока. Сразу видно, что умеет выбирать тех, кто должен умереть красиво. Ну, или некрасиво…
Его глаза остановились на мне. Пристально и со знанием дела он смотрел на меня, вероятно, уже представляя, как я выйду на песок арены.
— Что-то он слишком тощ, — наконец, произнёс Чёрный Волк, чуть поморщившись.
— Благостин Чёрный Волк! — воскликнул одноглазый, едва не подпрыгивая от рвения. — Да северяне все такие, ага… ну, как гончие псы. Это же гельд! Взгляните на мышцы. Какова фактура, а! Его просто откормить чуть-чуть, и статью будет всё равно что горец.
— Ну не знаю… И сколько же ты за него хочешь?
— Шестьдесят золотых, — выпалил Кривой Урхан, даже не моргнув своим единственным глазом.
Чёрный Волк нахмурился. Черные брови сошлись на переносице, борода чуть дёрнулась от сдержанного раздражения.
— Сколько?.. Шестьдесят золотых? Да за такие деньги можно купить несколько элитных скакунов.
— Ну поглядите же, какой экземпляр, — зачастил надсмотрщик, чувствуя, что теряет почву. — И… позвольте вам по секрету… ага… здесь был архонт войны. Сам Вархан Серрос. И он лично придёт завтра посмотреть на бой этого дикаря.
Урхан наклонился ближе, понизил голос до заговорщического:
— Лично высыплет горсть серого риса на его разрубленный труп. Представьте только. Весь город сбежится. Уже слух пошёл: архонт пощадил дикаря на рынке только затем, чтобы завтра он умер на арене, кровью своей питая наш город. Он хотел заколоть его своим стилетом… вот так-то…
— Серрос? — Чёрный Волк нахмурился ещё сильнее, будто ему не понравилось само звучание имени. — Даже если я куплю этого раба сейчас, то не стал бы выпускать завтра. Его нужно откормить. Вечно Вархан Серрос суёт нос не туда.
— Благостин Чёрный Волк! — испуганно прошептал одноглазый. — Тише! Я человек маленький, мне нельзя обсуждать власть и самого архонта. Это вам можно. А я… я всего лишь хочу получить небольшую награду за свои услуги. Архонт, правду сказать, велел выпускать его завтра. Кто я такой, чтобы возражать.
Он замахал руками, жестикулируя, но тут же прижал их к себе, вспомнив, что перед ним не купец, а хозяин арены, и эти эмоциональные штучки с ним не пройдут.
— Поверьте мне, — зашептал он быстро, — завтра на вашей арене будет столько народу, сколько бывает только на заключительных лунных играх. Раз в году такая толпа собирается, а завтра сбежится весь Вельград. Уж будьте спокойны, Серрос обеспечит явку по полной. Полная арена — много солидов.
Он замер, сглотнул, ловя взгляд Чёрного Волка.
— Что ж… посмотрим, — буркнул тот, снова оценивая меня тяжёлым взглядом. — Значит, говоришь, он болтает не на варварском, а на нашем языке?
— Клянусь своей печёнкой, благостин, я сам лично слышал, — торопливо подтвердил одноглазый, едва не подпрыгнув.
Чёрный Волк помолчал, а потом цокнул языком.
— Ну… это скорее недостаток, чем достоинство, — внезапно произнёс он.
— Как это?.. — моргнул единственным глазом работорговец. На его лице застыло искреннее недоумение. — Ну… Такого же не бывает, чтоб варвар — и на нашем говорил… Народ удивится, благостин, а не это ли…
— Не понимаешь ты, — снисходительно хмыкнул Чёрный Волк. — Тёмная у тебя душонка. Серая. Варвар — на то и варвар, что рычит, как зверь, а не разговаривает. Так и должно быть. На кой нам образованный варвар, который, того и гляди, ещё и и грамотным окажется — грамотнее половины нашего города?
— Об этом я как-то не подумал, — чесал спутанные волосы одноглазый.
— Когда мы убиваем варваров на арене, мы превозносим силу Империи. Наша цивилизация возвышается над дикостью. А если варвар начинает говорить так же, как мы… выходит, он уже не такой уж и дикарь. Теперь понимаешь, что станет болтать этот самый народ?
Торговец на мгновение замер, но тут же подскочил и ткнул пальцем вверх.
— О! Придумал! Так отрезать ему язык, делов-то! Хотите — прямо здесь?
Торговец произнёс это с таким энтузиазмом, словно не знал, от чего умерли мои братья, сородичи. Или вправду уже забыл от страха и желания угодить Чёрному Волку?
— Нет, — остановил его Волк. — Он может истечь кровью. Ослабнуть. Завтра тогда не выйдет. Он и так истощён. Раз ему завтра биться — он должен быть цел.
И махнул рукой, подводя черту:
— Сорок золотых. И я его забираю.
— Пятьдесят, — выпалил одноглазый, даже прищурившись от страха.
— Сорок пять, — бросил Волк.
— Сорок пять… и купите ещё одного. Хоть кого-нибудь. В придачу, — выпалил Урхан, ухватившись за шанс.
— Ладно, — лениво кивнул Чёрный Волк. — Давай вот этого старика.
— О, благостин! — натянул мерзкую лыбу одноглазый. — Забирайте. Его за пять золотых отдам. Он у меня уже неделю не продаётся.
— Хорошо.
— Спасибо, благостин, — закивал рабовладелец. — Только позвольте спросить… зачем он вам?
Он указал на старика — седого, с густой бородой, в которой кое-где ещё виднелись темные волоски. Лицо у старика было измождённым. Видно было, что ещё недавно он жил иначе. По статной фигуре, по осевшему, но всё ещё заметному животу было понятно: этот человек не всегда был рабом. Товаром он стал только теперь.
— Я наряжу его в броню, — сказал Чёрный Волк. — Новички будут отрабатывать на нём удары деревянными мечами. Будут бить, пока он не издохнет от шума в ушах, тряски и тумаков сквозь железо. Они не смогут убить его сразу, и он будет стоять. Всё лучше, чем разминать мешки, набитые песком и соломой.
— Ха! Умно, — закивал одноглазый, уже отстёгивая старика от столба.
Тот даже не сопротивлялся. На него надели кандалы, подвели к щитникам, сопровождавшим Волка.
Потом взялись за меня. Но беспечности, как со стариком, щитники не допустили. Сначала отстегнули одну руку и сразу защёлкнули на запястье браслет кандалов. Двое держали меня за одну руку, двое же — за другую. Когда расстегнули правую, обе руки мгновенно заломили и завели за спину, защёлкнув второе кольцо.
Драконий зев! Ни единого шанса вырваться. Эх… был бы у меня кинжал… хоть самый маленький, каким наши девушки затачивают вязальные палочки… хоть что-то. Но голыми руками, иссушенный дорогой, я не мог сделать ничего. Хотелось рвать зубами, ломать кости, выдавить глаза врагам, но сил хватило бы разве что перегрызть глотку одному. Лишь одному. А их четверо.
— Смотри, благостин, как он зыркает, — хмыкнул Кривой Урхан, разглядывая меня. — Готов поспорить на мешок муки… если б мог, вцепился бы вам в горло зубами прямо сейчас. Хе!
— Попридержи свой поганый язык, Урхан, — холодно произнёс Чёрный Волк. — Меры безопасности у меня отточены годами. Правила конвоирования писаны кровью прежних ошибок. Так что ни один раб… ни один… не напал на меня и не сбежал за последние пять лет.
Щитники подтолкнули старика вперёд. Другие ударили меня в спину кулаками, заставив сделать шаг.
Мы двинулись по городу.
* * *
Улицы Вельграда жили своей жизнью. Каменные дома стояли почти впритык, стены уходили вверх, съедая свет. На веревках поперёк узких улочек, над головами прохожих, сушилось белье. У лавок осипшие торговцы зазывали внутрь, что-нибудь купить. Из пекарен тянуло хлебом и жаром печей. Между домами вились узкие переулки, полные мусора и котов, яростно шипящих друг на друга за объедки.
Люди расступались, завидев щитников. Дорога вела к центру города, где за домами вырастала высокая стена. Крепостная кладка из жёлтого тесаного камня. Тяжёлая и монументальная, будто выдержавшая много осад, она выглядела так, словно охраняла город изнутри. Этакая крепость внутри города, так это смотрелось со стороны.
Но я знал, что это не бастион, а огромная каменная чаша. Арена, или, как ее здесь называли — Кровавый круг.
Стены уходили вверх, скрывая то, что находилось внутри. За каменной кладкой таились подземелья, комнаты без окон, тёмные переходы, застенки, помещения для рабов и стражи.
Кованые ворота распахнулись. Скрежет металла перекрыл шум улиц. Нас втолкнули внутрь и передали другим стражникам, облачённым в плотные кожаные доспехи.
Мы шли по каменному коридору. Цепи гремели на запястьях. Под ногами рождалось гулкое эхо. Тусклый свет еле пробивался сквозь узкие окна, настолько узкие, что в них могла пролезть только разве что кошка, да и то не всякая. Каменные стены пахли кровью, за много дней и ночей въевшейся в поры твердыни. Меня вели туда, где заканчиваются все пути и начинается арена.
— Я знаю, что ты меня понимаешь, — сказал Черный Волк, останавливаясь перед решёткой в следующее помещение. — Я вижу, как ты хочешь вырвать мне кадык голыми руками.
Он склонил голову чуть набок, будто прислушиваясь к моему дыханию.
— Но не выйдет. Завтра ты сдохнешь, гельд. Как сотни твоих соплеменников. На арене. На моей арене. Запомни, варвар, я здесь бог и власть.
Он сделал шаг ближе, и в его голосе появились металлические нотки:
— Не надо так на меня смотреть, гельд. Иначе я выколю тебе глаз. С одним глазом ты тоже сможешь биться.
Решётка захлопнулась с резким лязгом.
По команде мы протянули руки сквозь прутья. Только тогда, через решетку, с нас сняли кандалы. Меры предосторожности, как сказал Волк, были отточены годами. Сбежать из такого места невозможно.
— А теперь иди, — бросил Волк через решетку.
Он кивнул за мою спину. Там, слегка ссутулившись, мялся худосочный мужичок в простой грубой рубахе и хлопковых штанах. Одежда бедная, но чистая. Оружия у него не было.
— Это такой же раб, как и ты, — пояснил чернобородый. — Он не служит кругоборцем, он провожатый. В этих стенах он знает каждый камень. Смотритель тебе всё покажет.
Волк развернулся и уже собирался уходить.
И тогда я сказал:
— Хорошо, что предупредил. А то я уже собирался свернуть ему шею.
Устроитель игр остановился. Медленно повернулся, прищурился.
— А говоришь ты чисто, почти без акцента, — произнёс он спокойно. — Кто же ты на самом деле?
— Я гельд, — сказал я. — Чистокровный гельд.
— Тем хуже для тебя, варвар, — ответил он.
Он развернулся и ушёл по коридору, даже не оглянувшись.
Мой провожатый слышал, как я сказал, что собирался свернуть ему шею. Видно было, что он перепугался, но всё же набрался смелости и заговорил:
— Как твоё имя, новобранец? — спросил он осторожно.
— Эльдорн. Из северных племён.
— Прости… Эльдорн, — сказал он, тихо прикусив губу. — Но здесь не принято называться званиями и заслугами. Пока ты просто Эльдорн. А если когда-нибудь заслужишь на арене право носить длинное имя, поверь, его признают.
— Мне всё равно, — оборвал я. — Веди. Показывай, что у вас тут и как.
— Да-да… конечно, — закивал раб. — Меня зовут Нур.
— Это мне тоже без разницы.
Тот сразу замолчал.
А меня терзали мысли… те, кто окажутся тут со мной… те, с кем заставят выйти на арену плечом к плечу… товарищи они мне или враги?
Нур, по крайней мере, казался не худшим из людей. В нём не было злобы. Просто раб, пытающийся выжить.
Для остальных же я был дикарём. Что ж… пусть так. Дикарь — значит, дикарь.
— Эй, ты! — Нур обернулся и махнул старику, которого купили вместе со мной. — Иди сюда. Ты кто таков? Зачем тебя сюда? Ты ведь не выдержишь и десяти секунд настоящего боя.
— Меня зовут Рувен, — ответил старик хриплым, чуть басовитым голосом.
Он расправил плечи, будто хотел доказать, что в нём ещё осталось что-то от былой силы. Но по виду было ясно: тяжёлой работы этот человек в жизни не знал. Самое тяжёлое, что он когда-либо поднимал, были книга или табурет. Боец из него, как из мокрого полена стрела.
Но Нур вдруг вскинул голову:
— Ага! Рувен… колдун Рувен! Так это ты? Слыхивал. Значит, тебя за колдовство сюда? Понятно… сам виноват. Нечего магией баловаться. Это преступление… Колдовать можно только на службе императора. В остальном магия запрещена. Это каждый знает.
— Не колдун я, — устало огрызнулся старик. — Алхимик, дурья твоя башка. Это другое.
— Ха! А по мне — так всё едино, — отмахнулся Нур. — Все вы, кто колдует, заклинает, порчу наводит, все должны держать ответ перед императором.
Он покосился на старика, цокнул языком.
— Мне нисколько тебя не жаль, Рувен, что ты сюда попал. Только одно непонятно… зачем благостин Чёрный Волк купил тебя? На кой ты нам сдался?
— А зачем он купил тебя? — сухо парировал Рувен. — Ты тоже, смотрю, меч держать не способен.
— Я? — Нур выпятил грудь. — Я другое дело. Я управляющий бытом в Кровавом Круге. Я обеспечиваю…
— Да знаю я, кто ты, — оборвал его Рувен. — Не петушись, Нур. И не суди о людях по слухам.
— Хватит болтать! — у Нура вдруг прорезался командный тон. Видимо, окончательно убедился, что я пока не собираюсь сворачивать ему шею, и храбрость вернулась. Даже решил показать, кто здесь главный. — Новобранцы, за мной. Но учтите… — бросил он уже на ходу, ведя нас по длинному коридору, — вы здесь на самой низкой ступени. Вы — аренные Черви.
— Чего-о? — прохрипел Рувен. — Ты кого червём назвал, слизняк поганый?
— Тише, тише! — всплеснул руками Нур. — Осади скакунов, Рувен. Это не я придумал. Так тут заведено. Тот, кто выходит на арену, показывает мастерство и остаётся в живых, становится кругоборцем. Волком арены. Но пока вы новобранцы, пусть даже в прошлом воины… вы всё равно для всех Черви. Так устроено.
Он оглянулся на нас виновато:
— Простите. Ничего против вас не имею. Но на деле… пока вы такие и есть.
Он посмотрел на меня внимательнее:
— Вот пусть ты и умелый воин, Эльдорн. Видно по шрамам, по стати. Но ты не знаешь тактики боя в Круге. А тут всё иначе, здесь свои правила. И потому-то ты и Червь.
Коридор был тесный, каменный. Шаги отдавались гулом. Нур не замолкал, а мы с Рувеном слушали.
— Поверьте, — говорил он, — я видел немало, как сильные, грозные воины, попавшие в рабство, погибали в первой же схватке. Их укладывали худосочные, невзрачные бойцы, которые владели техникой Круга.
Он поднял палец, будто наставник:
— Ваша задача — освоить эту технику. Чем рьянее будете тренироваться каждый день, тем дольше проживёте.
Рувен насупился. А я шёл молча, понимая одно: в Кровавом Круге сила — это только половина выживания. Вторая — ум и дерзость.
— Меня и не собираются бросать в бои, — вздохнул Рувен. — На мне удары отрабатывать будут. Чтоб им поперхнуться. Чтобы пища у них превратилась в расплавленный свинец и застыла в глотке.
— Ну-ну, колдун… теперь ты раб. Смирись, — отмахнулся Нур.
— А этого парня, — хрипло добавил Рувен, кивнув на меня, — сказали выставить завтра.
— Как — завтра? — Нур даже остановился, развернулся к нам. — Да его же откормить надо, подготовить. Я не успею всё сделать.
Забота его на миг показалась почти настоящей. Но я понимал: переживал он не за меня. Его тревожило другое — если я погибну слишком быстро, пользы от меня будет мало. Чем дольше живёт кругоборец, чем умелее становится, тем больше публики собирает, тем больше солидов капает в мешок Чёрного Волка. И тем лучше живёт и меньше наказаний получает и его управляющий.
Пусть Нур и раб, но, как я понял, в кандалах он не сидит. Живёт в домике за пределами Арены, ходит где хочет. Возможно, ему даже пообещали вольную. Но если и так, то это только приманка — Чёрному Волку терять такого работника невыгодно.
Дай ему свободу, и придётся платить жалование. Да и жить в одном городе с бывшими рабами небезопасно: рано или поздно кто-то из таких, как я, свернёт ему шею из простой праведной злобы.
А пока он, вроде бы, наш собрат-невольник. Удобная маска. И для Волка самый выгодный вариант.
Мы вошли в помещение, напоминавшее житовницу караульного бастиона, только гораздо шире и длиннее. Хотя из-за скученности оно совсем не казалось просторным. Вместо лежанок — соломенные циновки, разложенные ровными рядами. Каждая из них — чьё-то место для сна. Огромный каменный зал тянулся дальше. Под потолком — узкие прорези окон, в эти и кошка-то не пролезет. Оттуда сочился тусклый свет.
Кто-то сидел, уронив голову на колени. Кто-то лежал, отвернувшись к стене. Трое спорили, размахивая руками. Двое играли в кости, бросая их на пол.
И вонь. Смрад пота ударил в нос так резко, что я поморщился.
— Принимайте новых Червей! — объявил Нур, размахивая руками. — Это Эльдорн, варвар Севера. Но я ему объяснил, что он теперь Червь арены. А это… колдун Рувен. Ха! Только он считает себя алхимиком.
Присутствующие обернулись почти одновременно. Шум стих. Разговоры оборвались.
На миг повисла тишина. Здесь были мужчины разных народов. Горцы, степняки, архонцы. Все они замерли, будто в ожидании чего-то.
— Место Червей — вон в том вонючем углу, — ухмыльнулся бородатый здоровяк в холщовых штанах с кожаными накладками.
Он встал, покачиваясь на ногах, как медведь на задних лапах. Оголенный мощный торс весь в густых волосах, будто оброс шерстью. Мускулы перекатывались под испещренной шрамами кожей. Руки словно брёвна, а пальцы медленно и недвусмысленно сжимались в кулаки, больше похожие на кузнечные молоты.
Он презрительно и смачно сплюнул в нашу сторону. Слюна шлёпнулась у моих ног.
И все замерли, высматривая, что же я отвечу.



Глава 4

Десятки пар глаз уставились на меня. Здоровяк с густой бородой цвета спелого ореха шагнул вперёд. Его маленькие, глубоко посаженные глаза сузились, будто он примеривался. Видно было сразу, что он считает себя главным среди кругоборцев. И каждого встречает вот так, проверяя, кто дрогнет.
Только бороду зря отрастил. Если схватить, то можно рвануть вниз, выдернуть челюсть из сустава, свернуть так, что язык вывалится наружу. И он почти труп… Но потом подоспеют остальные. Одному я успею прокусить шейную артерию, пока меня будут топтать сапогами. Только… дальше всё закончится быстро. И не в мою пользу.
А я должен выжить. Должен мстить… Но для начала надо дожить до арены, до завтра.
Хоть мне и приготовили какой-то позорный ритуал с этим серым рисом, впервые слышу о таком… но, если я завтра выдержу, как говорил Нур, у меня появится возможность стать… как он там сказал… Волком арены.
Ха! Волком! Мне это нужно, их чёртова арена с рангами и титулами? К сожалению, да… чтобы потом однажды узнать каждый ход, каждый коридор, каждую щель в этих казематах. Найти выход. Открытый, скрытый — любой, и однажды сбежать.
Есть другой путь: дождаться подходящего момента, ударить стражу, поднять бунт. Склонить на свою сторону тех, кто сейчас стоит передо мной. Кругоборцы — такие же пленники, как и я. Ни один из них сюда не пришёл по своей воле. Вряд ли кому-то здесь нравится. Разве что этому орехобородому здоровяку… но и он скорее держится за своё место под солнцем, чем наслаждается жизнью.
За секунду оценив эти возможности, я молча прошёл в указанный угол. Там оставалось свободное место. Сел, опершись спиной о холодную каменную стену. Камень давил на лопатки, но после дороги я едва ощущал эту тяжесть.
Грузный старик Рувен проковылял за мной. Кряхтя, опустился рядом. Он шумно выдохнул, грудь вздымалась тяжело. Старик устал, слишком много для его лет было пережито за эти дни. Невольничий рынок, палящее солнце, торг, кандалы… Теперь он наконец смог опуститься на пол и вытянуть ноги.
Я закрыл глаза на миг, чтобы собрать мысли. Завтра первый бой. Начало пути или его конец — все теперь зависит только от меня.
Десятки взглядов ещё изучали нас, когда здоровяк снова хмыкнул, качнув массивной головой:
— Ха, смотрите-ка… колдун и варвар. Спелись. Ну и парочка!
Рувен посмотрел на него из-под густых бровей и произнес как можно дружелюбнее:
— Любезный… мы здесь новенькие, и мы хотели бы…
— Да мне насрать, что вы хотели! — рявкнул бородач. — И не называй меня больше любезным. Я Скальд из Драгории. Запомнил, старик?
— Да, добростин Скальд! — торопливо закивал Рувен. — Как скажете. А… позвольте узнать, я смотрю, тут у всех циновки… плетёные лежанки… а где наши?
Скальд ухмыльнулся, обнажив желтоватые, но крепкие зубы.
— Черви спят на полу. Твоя циновка у меня.
Он кивнул на своё место, где две циновки были сдвинуты вместе, он и в этом демонстрировал власть.
— А этого дикарёныша циновка — тоже у кого-то из уважаемых воинов. Отребье будет спать на голых камнях.
Рувен проглотил обиду, наклонился ко мне и шепнул:
— Эльдорн… эй… Что ты сидишь, Эльдорн? Ты так и будешь спокойно сидеть?
— А что? — спросил я невозмутимо.
— Ты же… ты же варвар.
— И?..
Я уставился на него. Он заторопился:
— Иди… откуси ему ухо, перегрызи горло, сделай что-нибудь, раздобудь нам циновки! Ну…
— Тебе надо — ты и кусай, — ответил я.
— Ах, ежа мне за воротник… — пробормотал Рувен. — Думал, ты воин, зверь… а ты…
— Осторожнее, колдун, — тихо, ровно произнёс я. — Не заставляй меня в тебе разочароваться. Пока я считаю тебя союзником. Ещё немного, и ты лишишься моего доверия.
— Извини, Эльдорн… — шепнул он, понизив голос. — Просто… я не так себе представлял северян. Про вас же говорят… ледяная кровь и все такое. Скажи, а она правда синяя? Кровь…
— Настоящий воин не тот, кто лезет в первую попавшуюся драку, — сказал я. — А тот, кто одерживает победу. А здесь побед нам не одержать. Так что отстань от меня с глупыми расспросами.
— Ладно-ладно… можешь не оправдываться, — фыркнул Рувен. — Понял я. Северяне не такие уж и смелые, как о вас рассказывают. Хе…
Я повернул голову и посмотрел на него так, что он мгновенно осёкся.
Тут снова появился Нур, хлопнув ладонями так, что гул прокатился по каменным стенам житовницы.
— Все на ужин! — объявил он. — Живо, и новобранцы тоже, кормёжка!
Народ одобрительно загудел. Кругоборцы и новички потянулись к выходу, толкая друг друга локтями. Мы пошли следом.
Кормильня была в соседнем помещении. Прямоугольная комната с длинными узкими столами и такими же длинными лавками. Дерево потемневшее, но отполированное десятками лет. Пар стелился под потолком. Пахло похлёбкой, дымом и чем-то ещё кислым, въевшимся в камень.
— Смотри, Эльдорн, — прошептал Рувен. — Нас здесь не охраняют. Стражников нет. Только этот напыщенный Нур. Можно сбежать.
— Нас не охраняют, — сказал я. — Потому что мы, считай, что в склепе. За крепкими стенами.
Я кивнул на поваров — трое в грязных фартуках, с лицами красными от жара печей, разливали дымящуюся похлёбку, кричали на толкущихся бойцов.
— Они тоже рабы, Рувен. Они тоже здесь в заключении.
— Ну да… ну да… — согласился он. — Скорее всего, ты прав, Эльдорн.
Мы оглядели зал кормильни, выбрали свободную лавку и направились к ней. Уже собирались сесть, как вдруг перед столом вырос Скальд. Чёртов горец, огромный, как скала.
В этот раз он был не один. Справа от него скалился рыжий с поперечным шрамом на морде, без одного переднего зуба. Слева возвышался смуглый южанин, худой, жилистый, с короткими курчавыми волосами, жесткими, как проволока.
Три морды, и все не слишком дружелюбные.
— Эй, Черви, — возвестил Скальд, перекрывая шум кормильни. — Ваше место не за этим столом. Тут наливают похлёбку с мясом.
Он ткнул узловатым пальцем в сторону большого котла у дальней стены.
— А вон там, — продолжил он, — наливают похлёбку с требухой. Для новобранцев.
Я перевёл взгляд на Нура. Тот стоял рядом, размахивал руками, распоряжался, кому что наливать. Нур увидел мой взгляд и кивнул:
— Совершенно верно. У нас те, кто не заслужил довольствия, питаются требухой. Вы пока не участвовали ни в одном бою. Проходите за тот стол. Для Червей.
— Чтобы их всех звероглаз покусал… — пробурчал Рувен и, недовольно сопя, первым направился к указанному столу.
Я пошёл за ним.
За тем столом сидели ещё двое. Худые, измождённые, плечи опущены, глаза мутные и полные тоски. Сразу видно, новички. Только что попавшие сюда рабы.
Повар плеснул нам похлёбку в глиняные миски. Дымящуюся, вонючую, как серные источники в моих родных горах. Я поморщился. Есть хотелось так, что нутро скручивало в узел, но что же это было за варево… серое, липкое, как весенняя грязь под сапогами — доверия оно не внушало.
— Жрите! — довольно хмыкнул повар, наблюдая, как мы подозрительно рассматриваем угощение.
Он вытер жирные ладони о грязный фартук, натянутый на пузе, словно тугая перепонка на барабане.
— Да, это не очень аппетитно выглядит, да и на вкус, признаться, как дерьмо, но не сдохнете. Уже проверено. Все переварено, я четыре часа варил эту обрезь. Никакой заразы там нет. Сдохла!
— А что за вонь? Почему так воняет? — возмутился Рувен.
— Потому что нормальной похлёбки ты ещё не заслужил, старик, — хохотнул повар. — И вряд ли заслужишь. Я гляжу, ты самый старый здесь. Вообще не понимаю, как тебя взяли на арену. Только продукты на тебя переводить.
Повар разлил похлёбку по оставшимся мискам и удалился.
Рувен склонил голову над миской, осторожно понюхал.
— Нет, но ведь как воняет… — заявил он, отстраняясь. Склонился снова. — Да правда ж воняет! Как это есть?
Он то отдёргивал голову, то снова наклонялся, словно надеялся, что запах изменится, если посмотреть под другим углом.
Я взял деревянную ложку. Набрал жижи. Проглотил. Обжёг язык. Хорошо. Так даже легче. Набрал ещё. Проглотил. Главное, не дышать и не нюхать. Только глотать быстро, пока чувство вкуса не успело добраться. Когда язык обожжён, чувствительность падает. Вот и всё.
Отвратная пища, но мне нужно топливо для тела. Ведь завтра мне силы понадобятся.
Рувен некоторое время смотрел, как я глотаю эту дрянь, но долго не выдержал:
— Извини, Эльдорн… как ты это ешь? Ты что, не чувствуешь этого мерзкого вкуса? Пахнет, как дохлый стылорог! Ты… к такому привык?
— Я не собираюсь загнуться от голода. Поверь, колдун, мне приходилось пробовать и похуже хлёбово, — пробубнил я, проглатывая очередную порцию из ложки.
— Эльдорн, ну ты точно дикарь. Ты жрёшь эти помои, как бездомный пёс… — проговорил старик с удивлением.
Он честно и даже как-то миролюбиво дивился, наблюдая за мной.
— А ты попробуй, — усмехнулся я. — Может, и тебе понравится.
Рувен решился. Зачерпнул ложку. Проглотил. Морщины на его лице скрутились узлом.
— Уф… — выругался он. — Провалиться мне в вулкан!
Но взял вторую и проглотил. Опять поморщился. Опять выругался.
Занёс третью, собирался отправить в рот, но вдруг кто-то ударил его по руке. Ложка подпрыгнула, вылетела, плеснув бульон ему прямо на бороду. За спиной раздался гогот.
Скальд и его приспешники уже стояли рядом.
Следующим движением горец перевернул миску Рувена, замахнувшись так, чтобы кипящий бульон пролился на рубаху старика. Но тот успел отпрыгнуть, вывернулся в последний миг.
— Ха-ха! — заржал Скальд. — Гляди-ка, шустрый. Может, ещё и кругоборцем станешь? Смотрите, парни, у нас явный кандидат на чемпионство!
Гогот прокатился по кормильне.
Потом Скальд повернул голову ко мне:
— А ты чего молчишь, варвар?
Я не поднял глаз. Продолжал есть.
— Вкусно, да? А так, может, вкуснее? — здоровяк наклонился, втянул воздух, захрипел и смачно харкнул мне в тарелку. Плевок лёг точно в середину миски.
Я задержал взгляд на тарелке, сжал зубы. Пещерная скверна тебя проглоти!
Если уж мне суждено погибнуть на арене, почему бы не начать умирать прямо здесь? Здесь я хотя бы отстою честь воина, а там — стану игрушкой толпы.
Эта мысль промелькнула за долю секунды.
Я схватил тарелку, одновременно вскакивая, и ударом вдавил посуду прямо с горячим бульоном в морду здоровяку. Пришлось приподняться на носки, чтобы достать до его головы. Я не маленький, но этот Скальд роста был огромного.
Скальд с рыком отпрянул, дёрнул головой, зажмурился, протирая глаза. Горячая похлёбка обожгла лицо. Он ревел:
— Ах ты тварь! Ах ты падаль!
С бороды капал бульон. Он выжимал её, стряхивал ошмётки требухи. Его приспешники уже готовились броситься на меня.
— Стоять! — рявкнул Скальд. — Варвар мой!
И в кормильне на миг воцарилась тишина. Ложки перестали стучать о глиняные миски.
Массы и силы в горце было, как в буром бурмило, а ярости — ещё больше. Он ринулся на меня, как бешеный бык, забыв обо всём, кроме желания стереть меня в пыль.
Возможно, он отличный воин, возможно, владеет клинком или палицей, но в рукопашной схватке так бросаться нельзя.
Я легко ушёл от его медвежьего захвата, пропустил мимо себя.
Р-раз! И поддел ногой его ногу.
Короткая подсечка, и он со всего маху впечатался в стену. Казалось, каменная кладка треснет от удара. Лбом громила стукнулся так, что у обычного человека череп просто раскололся бы.
Но Скальд ни на миг не потерял сознание. На моё удивление, он даже не упал, а лишь замедлился на мгновение, но тут же развернулся и снова кинулся на меня, рыча от ярости.
Я был готов. Ловил каждое движение. Нужно было ударить в переносицу, раздробить нос, чтобы сбить дыхание. Потом рассечь брови, чтобы кровь затекла в глаза. Ослепила. В нынешнем моём состоянии я не мог одолеть его в равном бою. Но меня может выручить хитрость…
Мы почти столкнулись, когда он вдруг резко остановился, дёрнулся назад, будто невидимая сила рванула его. На шее со свистом закрутился кожаный хлыст, впиваясь в горло.
Кто-то мощно дёрнул его назад.
— Стоять! — прокричал голос.
Черный Волк стоял позади Скальда, сжимая в руке рукоять длинного хлыста. Никто даже не заметил, как он вошёл. Зато теперь все притихли.
Здоровяк наклонился, пытаясь содрать хлыст с шеи. Глаза налились кровью. Пальцы царапали кожу. Но Черный Волк держал крепко, пока Скальд не начал хрипеть, а губы его не посинели. И только когда Волк ослабил хватку, горец смог сорвать петлю и, рухнув на пол, закашлялся, втягивая воздух, будто только что чуть не утонул.
— Варвар нужен живым и целым! — сказал Черный Волк громко и чётко.
Каждое его слово звенело эхом в каменном зале.
— Завтра он выйдет на игры. Это приказ архонта войны. Будет… сюрприз для императорской семьи и горожан. Народ должен видеть, как дикарь сдохнет от ваших клинков. От рук честных воинов Империи.
Здоровяк поднялся, кашляя, вытирая рот тыльной стороной ладони. Глаза его злобно зыркали на меня. Но даже он, этот упрямый бык, послушал Черного Волка. Его здесь боялись все, от новичков до бывалых кругоборцев.
— А ты, — сказал Волк Скальду, — сегодня проведёшь ночь в отдельном каземате. Чтобы не было никаких неожиданностей. Я не люблю неожиданности, Скальд.
— Эта тварь… — прохрипел здоровяк, вытаскивая из бороды липкий кусок требухи. — Он первым напал.
— Мне всё равно, — отрезал Черный Волк. — Сегодня ты ему ничего не сделаешь.
Он чуть наклонился к Скальду и добавил:
— А завтра… завтра так и быть. Я поставлю тебя с ним в поединок.
— Обещаете? — глаза бородача блеснули жаждой мести.
— Даю слово, — спокойно ответил Черный Волк.
Скальда увели двое щитников. Он оглядывался через плечо, улыбаясь и облизывая обожжённые губы, словно уже пробовал вкус завтрашней крови.
Мы вернулись от столов в житовницу. Я прошёл туда, где теперь пустовало место Скальда, поднял две его циновки, одну протянул Рувену, вторую взял себе. Все смотрели за каждым движением, но никто не посмел меня остановить.
Лишь только моя голова коснулась жёсткой плетёной поверхности, я стал проваливаться в сон. Я устал, очень устал. Сон восстановит силы.
И почти уже уснул, когда услышал рядом тихий голос Рувена:
— Спи… спи, варвар. Я посторожу. Чтобы никто не подкрался ночью. У меня всё одно… бессонница.
Где-то рядом храпели кругоборцы, кто-то ворочался, шурша циновкой. Потом всё стихло, и я провалился в темноту.
* * *
Нур вошёл после утренней кормёжки, важно поднял над головой свиток и громко выкрикнул:
— Слушать всем! Объявляю имена тех, кто сегодня выйдет на арену!
Он развернул свиток, и зал притих. Даже самые шумные воины молча подняли головы.
— Жоруан Горелый, Даррон Железнолицый, Ксарр из Пустошей, Лисандр-Молчун, Хорт Резчик, Брумма Огнегривый, Скальд из Драгории!
При последнем имени здоровяк вскинул голову и злобно ухмыльнулся, скосив взгляд в мою сторону. Его снова привели к нам после завтрака.
Нур продолжил:
— Эльдорн, гельд Севера!
По залу скользнул глухой шепоток. Кто-то хмыкнул, кто-то даже поднялся со своего места, будто хотел рассмотреть меня получше.
Но никто не выглядел радостным. Имя в списке означало только одно: сегодня бои полнолуния. Бои насмерть. На песке выживает лишь один из пары. А значит, каждый второй из списка сегодня умрет.
Нур свернул свиток:
— Все, кого я назвал — за мной!
Мы двинулись коридорами. Пройдя несколько поворотов, остановились у решётки, чьи прутья были толщиной с два пальца. За ней находилась оружейная комната.
Внутри стояли щитники с факелами. Пламя колебалось, отбрасывая рваные тени на стены.
— Заходим по одному, — объявил Нур. — Выбираете оружие. Долго не копаться!
А я считал: двери, количество человек. Если бы нас завели всех сразу… Если бы дать оружие всем одновременно… Если бы… Но Черный Волк не был глупцом. Они страховали каждый шаг.
Дошла очередь и до меня. Я шагнул внутрь. Решётка лязгнула за спиной. Замок щёлкнул, отрезая меня от остальных. Передо мной раскинулся арсенал.
Мечи, пики, копья и алебарды, сваленные как попало, словно их бросали сюда после каждой бойни, не заботясь о порядке. На деревянных лавках лежали короткие мечи, загнутые сабли, тяжёлые палицы со стальными шипами, боевые молоты с квадратными головами и цепные кистени, а под ногами, прямо на каменном полу, валялись щиты со сбитыми краями, шлемы с глубокими вмятинами и всякий хлам.
Я не останавливал на них взгляд, а искал то единственное оружие, которым привык сражаться всю жизнь, и потому медленно, почти на ощупь, бродил по оружейной, оглядывая развешанное и разбросанное железо, выискивая среди груды чужих клинков и палиц хоть один топор, похожий на те, что были у меня дома. Но подходящего ничего не попадалось.
Сзади, за решёткой, раздался знакомый хрипловатый голос:
— Эй, варвар, ну что ты мнешься, словно монашка в харчевне? Всё не можешь выбрать? Да бери любую зуботычину, я тебя всё равно сегодня отправлю к твоим диким праотцам.
Я обернулся. У решётки стоял Скальд. Его тоже привели на выбор оружия, и теперь он наблюдал за мной сквозь железные прутья, наслаждался предвкушением боя.
И наконец я увидел то, что искал.
На одной из нижних полок, почти заваленный ржавыми обломками, лежал боевой топор. Судя по затёртому орнаменту на клинке, работа архонтских мастеров — когда-то острый, когда-то грозный, но теперь покрытый ржавчиной и зазубринами, с потемневшей рукоятью. К этому топору, по виду, давно не прикасалась ни одна рука. Казалось, он пролежал здесь не одну луну, а то и несколько лет.
Я поднял его. Взвесил. Топор был тяжёлым, грубым, и если бы он был острее и чуть полегче, то идеально лёг бы в ладонь, но выбора особого не было.
Я поискал второй топор. Чтобы в каждой руке было знакомое оружие, однако не нашёл ничего, что стоило бы брать. Тогда снял со стены лёгкий круглый деревянный щит, обтянутый воловьей кожей.
— Ладно, — проговорил я себе под нос, — попробуем с одним топором.
— Ха! — вскрикнул Скальд так громко, что стоявший рядом щитник обернулся. — Топор? Он взял топор! Вы видели?
Он расхохотался, уперев руки в бока.
— Это инструмент земледельцев, варвар, — продолжал он. — Им только лес валить. Не позорься, будь мужчиной, возьми меч и сдохни, как подобает воину, а не как лесорубу, которого пришибло деревом!
Я повернулся к Скальду, подошёл ближе к решётке и тихо проговорил, так, чтобы только он услышал:
— Когда я этим топором раскрою тебе череп, драгорец, ты поймёшь, что и лесоруб может убивать мечников, особенно таких, как ты — больших, громоздких, по которым трудно промахнуться.
Я выдержал паузу и добавил:
— Хотя нет… ты ничего не поймёшь. Не успеешь. От топора умирают мгновенно, в отличие от меча.
Я проговорил это негромко, почти шёпотом, но с таким ледяным спокойствием, что драгорец вздрогнул. Он нахмурился, втянул воздух сквозь зубы и прохрипел:
— А я… варвар… тебе быструю смерть не обещаю. Я буду отрубать кусочек за кусочком от твоего поганого тела.
— Посмотрим, — хмыкнул я и, не дожидаясь ответа, повернулся, чтобы идти.
Щитники повели меня к противоположной решётчатой двери, где уже стоял расчёт кромников в начищенных до блеска латах. Их доспехи сияли так нарочито, будто их только что натёрли золотой пылью специально для сегодняшнего представления. Отблеск ложился мерзкой золотистой плёнкой, напоминая скорлупу, и в какой-то миг мне захотелось разрубить эту скорлупу пополам, но время для этого ещё не настало.
Рёв толпы становился всё отчётливее. Грохот, крики, стук оружия — всё сливалось в один живой гул, который вибрировал в каменных стенах. Мы шли по коридору, пока не остановились в небольшом закутке перед самым выходом на арену. Решётка отделяла меня от песка арены, того самого песка, который уже местами потемнел от свежей крови.
Я увидел поединок, что шёл прямо сейчас. Низкорослый рыжебородый воин с глубоким шрамом, пересекающим всё лицо от виска до подбородка, стоял напротив худого смуглого южанина, того самого, чьи курчавые, твёрдые, как проволока, волосы я уже видел вчера рядом со Скальдом.
Южанин держал в руке лёгкий узкий меч, почти танцующий в воздухе, а коренастый рыжебородый сжимал тяжёлую палицу и широкий щит.
Южанин двигался легко, будто играючи. Он подпрыгивал, уходил с линии атаки, тыкал мечом в щель между щитом и плечом противника, и каждый его выпад сопровождался всплеском восторга на трибунах. Коренастый тяжело взмахивал палицей, но та лишь рассекала воздух. Южанин уходил в сторону с ленивой грацией человека, который на самом деле уже знает исход боя.
Трибуны, заполненные доверху, грохотали. Каменные ступени уходили вверх над стеной, кольцом вокруг арены. Там сидели все: простолюдины, ремесленники, торговцы, купцы, пьяницы, богачи. Сегодня все были равны, каждый хотел зрелища.
Только наверху, дальше всех от песка, было особое место. Там располагалась ложа знати — балкон, отделанный красным деревом, с тяжёлым бархатным навесом, чтобы солнце не жгло лица тех, кто привык смотреть свысока на кровь других. Там стояла охрана в золочёных латах и прислуга в шелках.
Я всматривался сквозь пыль, пока не различил три фигуры на мягких креслах: женщина с горделивой осанкой, яркая молодая девушка рядом и мужчина, что сидел в центре.
Судя по всему, император с семьей.
Они смотрели на бой так, будто наблюдали за давно наскучившим и приевшимся зрелищем. Просто ждали, пока один из бойцов падёт, и всё закончится.
Южанин тем временем окончательно измучил коренастого. Он изящно развернулся, подловил противника на шаге и шлёпнул его по пятой точке мечом плашмя. Удар вышел звучным, позорным. Коренастый, не удержав равновесия, завалился в песок.
Трибуны взорвались хохотом.
— Да прикончи его уже! Убей! — орала ненасытная толпа.
Коренастый поднялся, отплёвываясь от песка. В его глазах метались одновременно ярость, страх и усталость. Он вздохнул так, будто вбирал последние силы в тело, рявкнул, взмахнул палицей и отчаянно бросился на южанина. Смуглый лишь картинно отступил в сторону, будто делал плавное движение в танце, и…
Вжих!
Его меч мелькнул в воздухе, так быстро, что на миг показалось, там сверкнула молния. Узкое лезвие рассекло горло нападавшему почти до самого позвоночника. Казалось, стоит дунуть, и голова покатится на песок.
Кровь хлынула толчками, как вода из пробитой бочки. Коренастый, не понимая, что уже мёртв, пробежал ещё пару шагов, запутался в собственных ногах и только тогда рухнул, вздымая пыль. А кровь мгновенно впитывалась в ненасытный белёсый песок, жадно и быстро.
— Жоруан! Жоруан! — скандировали трибуны. — Жо-ру-ан!
У деревянного выступа, где стояли глашатаи, громко провозгласил зычным голосом кличмейстер — ведущий игр:
— И у нас есть победитель! Жоруан Горелый! Южанин, одолевший в честном бою Ксарра из Пустошей!
Южанин тем временем красовался, подняв руки вверх. Он сделал широкий взмах мечом, будто снова разрубил в воздухе невидимого врага, затем подошёл к стене арены, над которой возвышалась ложа императорской семьи, сжал кулак у груди и поклонился.
Толпа неистовствовала.
А кличмейстер, перекрикивая этот рев, продолжал своё:
— А теперь, уважаемые жители столицы и гости нашего славного города… вас ждёт незабываемое зрелище!
Толпа притихла, в ожидании завернув головы на ведущего.
— Сейчас на арену выйдет… варвар!
Толпа взорвалась шумом с бешеным неистовством. Крики, свист, улюлюканье — всё смешалось в один гул, от которого дрожал воздух.
Кличмейстер поднял руку, требуя внимания, и продолжал, гремящим голосом, уже привычно перекрывая рев тысяч глоток:
— Этот варвар был захвачен во время славного похода нашей когорты на земли Севера! Он единственный пленник, которого удалось доставить живым нашим доблестным воинам!
Толпа визжала от удовольствия.
— Убить его! — орали с трибун.
— Дикаря на песок!
— Собаке — собачья смерть!
Кличмейстер снова взмахнул рукой:
— Мы благодарим Жоруана! Желаем ему дальнейших побед и просим удалиться, ибо настает время следующего поединка!
Толпа взревела вновь, требуя крови.
Жоруан стоял на аренe, чувствуя, как внимание публики начинает перетекать к другому зрелищу, и это ему явно не нравилось. Он ещё хотел покрасоваться перед толпой, наслаждаясь ее восхищением, хотел ловить взгляд императрицы и ее прекрасной дочери.
И тут он сжал губы, обвёл взглядом публику и выкрикнул:
— Я готов биться против варвара! Я!
Он, сделав широкий жест мечом, припал на одно колено перед императорской ложей.
— Ваше благостинейшество… Кассилия Сорнель… позвольте мне выступить против него!
Я отметил эту странность. Император сидел рядом, но Жоруан обращался именно к его супруге, к императрице.
Стайка служанок чуть расступилась, и я впервые смог рассмотреть императрицу. Белые, словно сотканные из лунного света, волосы ниспадали на плечи, черты лица точеные, острые, будто вырезанные из мрамора искусной рукой резчика, кожа бледная, а взгляд холодный, как тот самый мрамор.
Император же рядом выглядел… немного нелепо. Одутловатое лицо, чёрные усики, от которых он казался юнцом, хотя виски уже давно серебрились. На фоне супруги он смотрелся тенью, случайно оказавшейся рядом с монументом.
Императрица сидела, выпрямив спину, расправив плечи. Даже не двигаясь, она возвышалась над всеми. И над мужем тоже.
Кличмейстер осёк Жоруана резким взмахом руки:
— Для варвара у нас приготовлен особый боец!
Толпа затихла на мгновение, словно набрала воздух для нового визга.
— Чемпион арены! — выкрикнул кличмейстер, и голос его разнёсся по кругу, как удар гонга. — Скальд из Драгории!
— Скальд! Скальд! Скальд! — подхватила толпа, взрываясь ревом.
Императрица поднялась так плавно, будто скользнула вверх по воздуху. Она вскинула руку, обвела трибуны взглядом, и толпа мгновенно затихла. Рёв, свист, гул — всё оборвалось в один миг, словно кто-то одновременно заткнул тысячи глоток.
— Не пристало, — громко произнесла она, — выпускать против смерда-дикаря нашего лучшего воина.
Толпа недовольно загудела. Гул был похож на разочарованный вздох тысяч человек, но никто не решился выкрикнуть что-то вслух. Все хотели увидеть, как Скальд разрывает варвара на куски, а императрица, казалось, лишала их этого зрелища.
Кассилия Сорнель тем временем продолжила:
— Поединок с чемпионом нужно заслужить. Властью, данной мне, — она подняла подбородок, — я меняю сегодняшний распорядок боёв. Против варвара будет биться… Жоруан.
Она махнула рукой в сторону южанина небрежно, как отмахиваются от назойливой мухи. Жоруан же сиял от счастья. Он подпрыгнул, взмахнул мечом, выкрикнул:
— Слава императору! Слава императрице! Слава! Слава!
Толпа тут же подхватила, входя в раж:
— Выпускайте его! Где дикарь? Дайте нам дикаря!
Чья-то ладонь легла мне на плечо. Странно. Я оглянулся и увидел Черного Волка. Он вошёл бесшумно, будто старый лис в курятник.
— Пора, — сказал он вполголоса. — И постарайся не сдохнуть сразу. Потешь хоть немного публику, варвар.
Я резко дёрнул плечом, сбрасывая его руку.
— А кто сказал, что я собираюсь подыхать?
Черный Волк скривил губы в усталой улыбке:
— А ты самонадеян… варвар. Жоруан — не чемпион, но он умелый кругоборец. Уже не первый месяц здесь. Готов поспорить на десять золотых солидов, что ты и минуты не продержишься, если он захочет биться всерьёз. Он поиграет с тобой, как кошка с мышкой. Он любит это делать. А только потом прикончит. Он у нас артист.
Кажется, он считал это своей заслугой, ведь произнёс всё с некоторой гордостью.
— Хм… — холодно улыбнулся я в ответ, чувствуя, как внутри поднимается знакомая волна перед предстоящей битвой. — Никогда ещё не убивал скоморохов. Значит, это будет первый…
Железная решётка передо мной дрогнула и медленно, с противным скрипом поползла вверх. Стражники толкнули меня вперёд.
Но я уже сам шагнул на ослепительно белый песок, кое-где испещрённый тёмно-красными пятнами. Свежими, ещё влажными следами того, что здесь происходило минутами ранее.
Навстречу мне двое рабов тянули за ноги труп коренастого. Его голова болталась из стороны в сторону, волосы сметали песок, а за телом тянулся длинный, глубокий кровавый след, будто кто-то рисовал кистью по песочному холсту. Последний из рабов сыпал сверху чистый песок, скрывая след.
Я сделал пару шагов, и толпа взорвалась.
— Собака! Песий сын!
— Убей его, Жоруан! Убей! Раздери его!
— Чтоб ты сдох, дикарь!
Орали все: старики, дети, женщины, мужчины — тысячи глоток, в голосах смешивались ненависть, жажда зрелища и пьяная радость от чужой смерти. С трибун в меня что-то бросили, гнилое яблоко ударилось о плечо, скатилось вниз. Потом ещё что-то, будто кусок черствого хлеба. Я не стал смотреть, что это было.
Но стражники, стоявшие у нижних ступеней трибун, быстро утихомирили нарушителей. По правилам игр швырять что бы то ни было на песок и в кругоборцев запрещалось, и хранители арены следили за этим строго.
Императрица тоже пристально смотрела на меня, но она, конечно, не кричала. Рядом сидела ее дочь. Такая же светлая и красивая, как мать, но не похожая на осколок льда, в отличие от Кассилии. Принцесса не сводила с меня глаз, в которых не было презрения, как у остальных, а сквозило нескрываемое любопытство.
Я вдохнул сухой горячий воздух и сжал рукоять топора.
Что ж… я готов.
— Да начнется битва! — протяжно выкрикнул кличмейстер, и толпа заорала вновь.



Глава 5

Я вышел в центр, чувствуя на себе тысячи любопытных взглядов. Жоруан, конечно, уже разыгрывал своё представление. Он расхаживал по арене так, будто это было не место смертельных поединков, а помост для увеселений, и он здесь главный актёр.
Соперник, с которым мы только что делили одну житовницу, даже не удостоил меня взглядом. Делал вид, что не замечает. Показушно махал мечом, принимая восторги трибун. Ловил каждый крик и каждый взгляд. И все и вправду смотрели на него.
Но я видел то, чего не замечали они.
Он всё время косил взглядом в мою сторону. Незаметно и пусть каждый раз лишь на мгновение, еле уловимо, но так он держал меня в поле зрения постоянно. Это был признак опытного бойца. Жоруан все контролировал, хотя делал вид, что обращает внимание на варвара не больше, чем на муху. Хитрый пройдоха. Играл роль беспечного красавца, но ни на миг не расслаблялся и не терял меня из виду.
Впрочем, для опытного кругоборца это было несложно, ведь на огромной арене мы были только вдвоём.
Он вдруг подпрыгнул, развернулся в воздухе, взмахнув мечом и выделывая какой-то замысловатый трюк, уже знакомый толпе. Публика взорвалась восторгом:
— Жоруан!
— Жоруан лучший!
— Жоруан — наш герой!
Кто-то выкрикнул с яростной нетерпимостью:
— Да займись уже делом! Отруби варвару голову!
Но Жоруан не спешил. Он крутился волчком вдоль каменной ограды, словно хотел, чтобы каждый зритель, сидящий по всему периметру, успел разглядеть его со всех сторон и выразить ему свой восторг. Несомненно, он не зря был любимцем публики.
И только когда этот боец насытился аплодисментами, когда понял, что публика достигла нужного накала, он резко развернулся и рванул на меня.
Публика взорвалась:
— Да! Да! Вперед! Раскрои ему башку! Убей!
Но, не добежав до меня каких-то десяти шагов, он внезапно остановился, развернулся и… снова стал рукоплескать зрителям, будто требовал от них большего шума.
Он показывал жестами, что сейчас, именно сейчас, наступает момент, когда он пойдёт убивать варвара. Пусть арена ревёт, пусть стены дрожат, пусть сам воздух трясётся от ожидания момента. Толпа поймала этот сигнал и снова взорвалась громом аплодисментов и восторгом.
Жоруан вытянулся в струну. Выставил руку с мечом вперёд, вскинул подбородок гордо, а на меня бросил такой презрительный взгляд, будто видел не противника, а земляного червя у своих ног, не достойного даже прикосновения к его подошвам.
Он кривил губы в усмешке, всем своим видом показывая: так и быть, я запачкаю свой клинок твоей нечистой кровью, дикарь. Шаг. Ещё один. Третий.
Он двигался, как танцор: мягко, выверено, изящно. Сделал обманное движение плечом, рывок вбок, поднял меч высоко, рисуясь передо мной и публикой.
Но для меня это была не игра. Я видел его движения, ловил ритм, понял замах, угол, траекторию будущего удара. Я наблюдал.
И знал — сейчас он покажет своё первое настоящее действие.
Жоруан, изображая виртуозность владения клинком, явно рассчитывал вогнать меня в ужас. Он демонстрировал публике баланс клинка, лёгкость, будто его меч был продолжением его руки.
Я стоял неподвижно, щит в левой руке, опущенный топор в правой. И ждал. Пускай попляшет скоморох. Пускай тешит себя и публику. Вдох-выдох.
И вот, наконец, он повернулся ко мне полностью, вскинул голову и громко выкрикнул, чтобы слышала вся арена:
— Ты готов умереть, варвар?
И пошёл на меня не торопясь. Меч опустил вниз, едва касаясь песка острием. Таким жестом показывая, что, чтобы разделаться со мной ему хватит одного ленивого движения, и боевую стойку принимать необязательно.
Теперь он был в пяти шагах от меня. На губах надменная, сияющая улыбка. Он уже собирался закончить свой балаган и перейти к «убийству», красиво и показательно. Но немного не успел.
Потому что я произвёл первый удар — а вернее, бросок. Резко, коротко и почти без замаха. Как учили в детстве, когда мы играли в родовую игру «кельб», бросая деревянные диски так быстро, что они стелились по замёрзшей реке на сотни шагов, скользя, словно тени филина.
Мой корявый щит взлетел снизу и рванул вперёд с такой быстротой, что рассёк воздух со свистом.
Никто такого не ожидал. Щит ударил ребром Жоруана прямо в горло. Гортань с хрустом вмялась внутрь. Он не успел ни отпрянуть, ни закрыться. Его глаза округлились, меч беспомощно вывалился из руки, пальцы судорожно схватились за горло, будто он ещё мог чем-то себе помочь и поставить гортань на место. Но нет…
Два стремительных прыжка, и я уже возле него. Топор взлетел вверх, опустился и раскроил ему череп и шею по самые плечи.
Клинок рассек голову, и две половинки мозга вывалились на песок, блеснув на солнце мерзким студнем.
Спустя мгновение тело рухнуло на песок. Все вмиг стихло. Тишина накрыла арену такая, что я слышал, как с моего топора капает кровь.
Трибуны оцепенели. Люди замерли, словно древняя магическая сила, о которой слагают легенды, разом превратила толпу в камень. Ни вздоха, ни шороха, только шуршание колыхавшихся на ветру флагов империи Сорнель.
Наконец, кличмейстер громко кашлянул, прочищая горло.
— В этом бою… — начал он, но слова давались ему с трудом. — В этом бою… э-эм…
Он снова посмотрел в свиток — видно было, что моё имя он забыл сразу же, как только произнес его.
— … одержал честную победу… Эльдорн… Гельд севера.
Последнюю фразу произнес он монотонно и без присущей ему выразительности.
И трибуны взвыли в ответ, но совсем не с восторгом, а со злостью. Заворочались, заурчали, будто потревоженный улей.
— Он убил Жоруана! — визгливо выкрикнул мужчина с узкой козлиной бородкой и хитрыми, лисьими глазами. Он сидел низко, на первых рядах, и я видел его прекрасно.
— Этот дикарь убил нашего любимца! Смерть ему! Смерть!
— Смерть дикарю! — подхватили другие.
Толпа пришла в себя. Оцепенение спало, и волна ненависти понеслась по рядам, как огонь по сухой траве.
Я медленно провёл по ним взглядом. Как ни странно, я не испытывал к ним неприязни. Только безразличие. Я понимал, что с толпой бороться бессмысленно. Толпа — словно сухие листья под ветром. Куда подуло, туда и понесло.
Я поднял взгляд выше, на ложу, где сидели правители.
Императрица Кассилия Сорнель плотно сжала губы, скрывая свое раздражение, разочарование и едва заметную тревогу. Император же, шевеля своими нелепыми усиками, таращился на меня с искренним, почти детским любопытством, словно я был диковинной зверушкой, неожиданно выпрыгнувшей из сундука.
Принцесса Мариэль… Она поймала мой взгляд и тут же, будто испугавшись самой себя, отвела глаза. Лёгкий румянец тронул её щёки.
Пожалуй, она была единственной здесь, кто не испытывал ко мне неприязни. По крайней мере, видимой.
Кличмейстер попытался перекричать толпу, но его голос сперва утонул в реве, и лишь потом вынырнул, с настойчивостью бывалого глашатая.
— По правилам поединка… — вещал он. — лунных игр… мы не можем казнить победителя, ибо бой проведён честно, по правилам, и он завершён…
— Нет!
— Еще поединок!
— Еще бой с варваром!
— Выпустить против него Скальда из Драгории! Дикарь должен сдохнуть!
Кличмейстер попытался возразить:
— По правилам поединков один воин может провести лишь один бой на арене.
И тут императрица Кассилия Сорнель подняла руку.
Один короткий, плавный жест, и кличмейстер осёкся. Толпа тут же умолкла.
Я смотрел прямо на великолепную Кассилию. Императрица встала. Её холодный взгляд скользнул по трибунам.
— Жители славного города Вельград, — заговорила она громко. В её голосе звучала особенная, спокойная твёрдость, что сильнее любого крика. — Кличмейстер прав: поединки проводятся по правилам лунных игр. Но существует одна поправка к этим правилам.
В толпе кто-то попытался возразить, но сразу замолк.
— Дело в том, — продолжила Кассилия, — что участники лунных боёв — это граждане Империи или выходцы из королевств, присягнувших императору и мне как императрице. И на них распространяются законы чести, морали и уважения.
Она подняла руку и указала на меня так резко, что движение напоминало удар хлыста.
— Этот варвар не является гражданином наших земель.
Толпа зашепталась, кто-то одобрительно закивал.
— Законы Империи, законы предков и законы чести на него не распространяются, — отчеканила императрица. — Он животное. И животное может быть убито по нашему усмотрению.
Она еще выше подняла подбородок.
— Поэтому я призываю кличмейстера пересмотреть распорядок боёв и выпустить против варвара Скальда из Драгории.
Толпа взорвалась восторгом и безумно завопила:
— СКА-А-А-АЛЬД!
— ВЫПУСКАЙТЕ СКАЛЬДА!
— ДИКАРЮ СМЕРТЬ!
Но императрица ещё не закончила.
— А чтобы подобные недоразумения в будущем не повторялись, — произнесла она, мастерски повышая голос, — на ближайшем Совете архонтов я внесу соответствующую поправку в свод законоуложений.
Она опустила руку. Толпа ревела. А мне было ясно одно — меня только что объявили вне имперского закона и теперь бросали на арену не просто как кругоборца, а как бешеного зверя, которого нужно добить.
Зверя с когтями и клыками, который не выйдет отсюда живым.
Толпа тем временем восторгалась правительницей.
— Да здравствует императрица Кассилия Сорнель!
Кассилия величественно опустилась на свое место. Император, сидящий рядом, тут же наклонился к ней, что-то поспешно прошептал, улыбаясь угодливо. Наверное, хвалил её за находчивость, храбрость, решительность — за всё то, чего в нём самом ни на пылинку не набралось бы.
Ему, очевидно, даже в голову не приходило, что он при этом теряет лицо, как властитель. Перед всеми подданными он выглядит не императором, а тенью под башмаком супруги, отдавая ей не только слово, но и саму суть правления.
Но судя по одобрительным выкрикам, все давно привыкли к такому положению вещей.
Тем временем кличмейстер, обретя опору в словах императрицы, воспрял духом. Его голос вернулся. Снова стал громогласным и надменным.
— Следующий бой, — провозгласил он, разводя руками, — я объявляю с благословения императрицы Кассилии Сорнель!
Он уже кричал, почти нараспев:
— Мы изменяем распорядок боёв, чтобы вы, уважаемые граждане и гости нашего славного города, могли удовлетворить своё желание и увидеть, как умрёт варвар от руки нашего чемпиона!
Толпа подхватила:
— Скальд! Скальд! Скальд из Драгории!
Кличмейстер незаметно вытер со лба пот быстрым движением руки и облегчённо выдохнул. Благодаря императрице он выпутался из труднейшей ситуации и теперь явно наслаждался нежданным триумфом.
Решётка с грохотом поползла вверх.
Изувеченный труп Жоруана с расколотой головой затащили внутрь стены. Прибежал раб с ведром и лопаткой — собирать мозги, выпавшие на песок.
И лишь когда последнее напоминание о Жоруане Горелом исчезло за каменной стеной, из тёмного зева стены показалась массивная фигура.
Скальд.
Железные щитки доспехов закрывали его торс и плечи, шлем с рогами придавал облику звериную ярость. Он был похож сразу и на быка, и на медведя.
Песок под его сапогами глубоко проминался. Он шёл не спеша, не выплясывал, как Жоруан и не размахивал оружием. И уж тем более не кланялся толпе.
И всё же в каждом его движении сквозила сила. Горец знал себе цену.
Трибуны приветствовали его стоя. Я скользнул взглядом по ложе знати. Принцесса Мариэль смотрела на Скальда с неприкрытой тревогой, в глазах промелькнула тень грусти. Мгновение спустя она резко отвела взгляд, будто поймала себя на непозволительной мысли.
Я всё это видел. И понимал, что в этот раз я столкнулся не со скоморохом. Это будет настоящая смертельная битва.
Кличмейстер расправил плечи, поднял руки, выдержал длинную паузу, нагнетая эмоции и заставляя толпу затаить дыхание:
— Итак, друзья… объявляется поединок…
Но договорить он не успел. Скальд не дождался окончания церемонии приветствия.
Он взревел, и в этом рыке звенела победа, словно он заранее представлял, как поднимает над ареной мою отсечённую голову. Ещё миг, и он ринулся на меня.
Размахивая огромным мечом, он нёсся вперёд так быстро и яростно, что тяжёлые доспехи громыхали. Казалось, что латы вовсе его не отягощают, будто это не железо, а лёгкая холщовая рубаха.
За пять шагов до меня он вскинул меч и ударил им по своему по щиту, показывая трибунам жест победителя.
Это было оскорбление для противника, жест превосходства, который должен был навести на меня страх.
И вот мы сошлись. Скальд прыгнул. Зрители взвыли, восхищённые его прытью. Горец в полете махнул мечом, но в последнюю долю секунды изменил траекторию удара. Этой обманкой он едва не достал меня. Даже если бы на мне были доспехи, с такой силой удара он бы разрубил и их вместе с плотью…
Но удар ушёл в щит, который я поднял и теперь сумел выставить под хитрый удар. Щит тут же раскололся надвое.
Но я отбил его удар. И на мгновение увидел, как в глазах Скальда промелькнуло удивление. В этом тяжёлом, зверином взгляде мелькнула первая искра тревоги.
Судя по всему, это был его коронный приём, которым он сразил немало противников. И был уверен, что со мной это единственное, что только ему нужно. Но нет.
Бам! Мой ответный удар последовал мгновенно, топор обошел щит, лязгнул по его латам в районе ключицы, туда, где сочленялись пластины. Я бил туда, где не важна острота лезвия, а нужна тяжесть удара. Топор не разрубил лат, но пластина смялась, а Скальд скривился от боли.
Обмен ударами. Уход. Снова замах топором. Удар!
Горец тут же отскочил, ударил мечом почти наугад и впервые за наш бой сделал шаг назад.
Трибуны на миг притихли.
Они увидели то, во что сами не верили — чемпиона арены отбросили. Ему давали отпор.
Скальд, несмотря на свою чудовищную массу, двигался быстро, слишком быстро для такого великана. Тело работало слаженно, каждая мышца была натренирована не только на силу, но и на скорость. И пока он пытался найти мое слабое место, я не дал ему ни секунды передышки.
Я рвался вперед. Взмах топора низом, по дуге. Попытался достать его ноги. Уход в сторону, обманное движение плечом — и снова взмах. Тычок обломком щита под рёбра, чтобы сбить дыхание. Ещё один удар топором по доспеху, затем еще один.
Я сыпал удары с такой скоростью, что здоровяк только успевал либо отбивать, либо отступать на шаг назад. Он не мог контратаковать, я не давал ему такой возможности.
Да, его щит — толстая сталь. Крепкие и прочные доспехи держат удар. Ни один из моих быстрых коротких выпадов не мог разрубить их сразу. Но я и не собирался этого делать. Цель у меня была другая — пусть он устанет. Моя задача — заставить его мышцы задубеть и замедлиться. А уж потом…
Хотя сам я чувствовал, как силы утекают из меня, как песок между пальцами. Да и откуда им было взяться? Плен, дорога, жара, да и бой этот был для меня не первым — всё это сильно ослабило меня. Но останавливаться было нельзя, иначе смерть.
Наконец Скальд, будто опомнившись, начал понимать мою тактику. Он перестал бросаться и давить массой. В его глазах исчезла былая самоуверенность и хвастливое презрение, то самое выражение, с которым он вышел на арену минуту назад.
Он, наконец, понял, перед ним — равный. Он стал осторожнее. Удары мечом стали точными, с расчётом, щит работал как стена. Каждый раз он ловил мой топор, отводил мои движения, пытался навязать мне свой ритм. Вот он сделал выпад с разворотом корпуса, потом ударил щитом в колено, пытаясь сбить мне опору.
Но я держусь на таком расстоянии, чтобы не дать ему разгуляться. Мы кружим на песке, словно в диком ритуальном танце. Он — в железных латах, с тяжёлым мечом и огромным щитом, а я обнаженный по пояс, без доспехов, лишь с боевым топором и обломком щита-деревяшки.
Я уже стал выдыхаться. Но наконец сумел подловить Скальда. Один из его рывков оказался слишком широким. Он вложил в удар мечом всю свою бешеную силу. И в эту долю секунды щит чуть ушёл в сторону. Совсем немного, на ширину ладони.
Мне этого хватило. Я нырнул под руку, ударил топором по месту, где пластина доспеха сочленялась с наплечником. Скальд рыкнул и отступил на шаг. Рука у него от такого удара почти обездвижилась, но пока что удерживала щит. Я ударил топором по щиту ещё раз. Бил снова и снова. Наконец, щит у него повело в сторону, а казалось, железные пальцы разжались. Щит выпал.
Скальд отшатнулся, задыхаясь, на миг потеряв опору, но удержался и подался вперёд, рыча, чтобы вновь сойтись со мной, уже без щита.
Но я был уже рядом. Мой замах топором он отбил мечом, не зная, что играет нужную мне роль — это моя обманка. Потому что я почти одновременно подсёк его ногу своей стопой, и снова занес руку с топором.
Раз! Скальд не удержался и рухнул, как сваленное дерево. Песок под ним разлетелся в стороны. А я напрыгнул сверху, увернулся от острия его меча и с силой ударил по шлему.
Бам!
Удар вышел вскользь, круглый шлем перенаправил и оттолкнул мой топор, смягчив урон, но и этого было достаточно, чтобы горец немного обмяк.
Он попытался подняться, но я врезал ногой ему в морду, а потом придавил сапогом его руку с мечом. Взмахом топора отшвырнул меч в сторону из ослабевших пальцев и с силой наступил на грудь, так что он невольно испустил хриплый стон, когда вышел воздух.
Я вдавил сапогом латы в грудину. Рукоять топора была достаточно длинной, и, опустив его, я достал углом лезвия до его горла. Чуть надавил. Острие коснулось кожи, и под ним тут же выступила тонкая алая струйка, растекаясь по шву между доспехом и кожей.
Скальд смотрел на меня с ужасом, широко раскрыв глаза. Он боялся даже вздохнуть, любое его движение могло оказаться последним, если только топор войдёт глубже.
Вся его спесь, уверенность, звериная ярость — всё исчезло. Он лежал передо мной сломленный, измотанный, обессиленный, и лицо его, ещё недавно полное ненависти, стало серым от страха.
— Вот так, драгорец, — произнёс я тихо. — Теперь все увидят, как умирают чемпионы.
Я держал подбородок высоко, будто это ничего мне не стоило, но грудь вздымалась тяжело, смертельная усталость давила, жар, казалось, жег легкие изнутри. Пот заливал глаза, стекал по спине. Но я держался. Не привык я биться в таком пекле. Но выстоял.
И снова гнетущая тишина повисла на арене. А потом… а потом случилось невероятное.
Толпа — та самая толпа, что минуту назад боготворила и превозносила Скальда из Драгории, вдруг… отвернулась от него.
— Он не убил варвара! — закричал кто-то. — Он не смог!
— Да какой он чемпион⁈ — подхватил другой.
— Скальд больше не лучший воин!
Сначала это были отдельные выкрики. Но постепенно раздался гул, волнообразный, похожий на шум океана во время нарастающего шторма.
— Убей его, варвар! Убей! — верещала старуха на переднем ряду, тыча в центр арены кривым пальцем.
— Да убей уже! Нам нужен новый чемпион! — орал кто-то справа.
Толпа жаждала крови. Моей. Скальда. Любой. Им было всё равно, чем напитать песок, лишь бы арена не оставалась голодной. А я стоял и смотрел на них. На эти перекошенные лица, вытянутые руки, рты, изрыгающие возгласы и проклятия.
«Какие же они жалкие, — думал я. — Какие ничтожные в своей жажде ярости, радости наслаждения чужой смертью».
Но убивать Скальда я не спешил. Держал паузу.
Тогда вмешался кличмейстер. Он поднял руки к небу, будто призывал богов, и торжественно возвестил:
— По правилам поединков полнолуния… из двух бойцов выживает только один. Варвар должен добить Скальда из Драгории!
Толпа загудела:
— Да!
— Убей его!
— Да прольется кровь!
Ещё секунду назад они хотели моей смерти. Теперь — смерти Скальда.
Я стоял, замерев с топором у горла поверженного противника. Скальд хрипел под моей ногой. Толпа требовала крови. А я… я по-прежнему не шевелился. Словно обратился в каменный идол.
— Да будет тебе известно, Эльдорн, гельд Севера… — начал было кличмейстер, возвышая голос, — что если ты не выполнишь требования лунных игр и не убьешь противника, то…
— Слушайте! — перебил я его.
Мой голос, глухой от боли и усталости, всё же разорвал тишину так резко, что часть ближних ко мне зрителей вздрогнула. Я стоял, давя сапогом грудь Скальда, но взгляд мой был обращён к трибунам, к императорской ложе, к тем, кто вершил здесь человеческие судьбы ради развлечения.
— И это вы считаете себя цивилизацией? — бросил я громко. — Вы сидите и наслаждаетесь тем, как цепные псы бьются насмерть ради вашей прихоти.
Я ударил ногой песок рядом с головой Скальда.
— Но я не цепной пёс. И я не буду никого добивать. Бой, который не должен был начаться, теперь закончен. Я одержал победу. И это всё!
Я поднял топор над головой… и демонстративно отшвырнул его в сторону. Он вонзился в песок и увяз. Никто не ожидал такого поворота — и все ждали, что же будет дальше?
И тогда снова поднялась она. Императрица Кассилия Сорнель. Она встала медленно и величественно, и стражники на стенах вытянулись в струну. Она подняла руку и произнесла:
— Подними топор, варвар, и добей противника.
— Нет! — ответил я. — Если вам так нужно убить его, возьмите топор и сделайте это сами!
Толпа замолкла. Такой дерзости никто не ожидал, тем более от раба, от варвара. Народ загудел.
Императрица махнула кличмейстеру. Тот с растерянным видом поспешил к ней. Кассилия, конечно, не осталась стоять, она села и долго что-то ему говорила. Кличмейстер лишь покорно кивал, каждый раз все ниже и ниже.
Через мгновение он вернулся на своё место. Толпа выла, свистела, требовала крови. И тогда кличмейстер громко объявил:
— Если варвар отказывается принять правила лунных игр… — он глубоко вдохнул, — значит, правила мы исполним сами! Он умрёт здесь, на арене! Но не в бою — а немедленно!
Толпа поддержала:
— Да! Да! Да!
— Выпускайте кромников! — воскликнул кличмейстер. — Да прольётся кровь во имя богов и лунных игр!
Снова рев. Снова свист. И вдруг — поднялась решётка. Но не та, откуда выходили кругоборцы, а другая, на противоположной стороне.
Она была куда более широкой. Когда зев стены раскрылся, оттуда вырвалось несколько всадников — кромников в золочёных доспехах, в боевых шлем-масках и с копьями наперевес. Они неслись прямо ко мне.
И бой с Жоруаном, и даже бой со Скальдом вдруг показался всего лишь преддверием к настоящей резне. Я спешно выдернул из песка топор.
Пятеро кромников в латах на чёрных боевых конях, тоже закованных в броню, вылетели на арену единым строем. Они сделали быстрый, стремительный круг, поднимая вихри песка, словно сама арена ожила и закружилась вместе с ними.
Против таких у меня не было ни единого шанса. Их выпустили не как кругоборцев и бойцов, а как палачей. И ясно было, что держали их именно для таких случаев: когда боец отказывается играть по правилам, когда зрелище выходит из-под контроля… Тогда нужна казнь… но красивая, показательная. Чтобы не выглядело, будто варвара просто зарезали. Нет, его должны были раздавить копытами, пронзить пиками, покорить, смять и растоптать на глазах у всей столицы.
Я видел, что шансов у меня против них нет… и если я даже успею свалить одного, двух — остальные проткнут меня насквозь, нанизав на древко, как кусок мяса на вертеле.
Императрица подняла руку. Жест вышел изящный, словно прощальный. Кромники сделали крутой разворот, будто были одним живым существом, и выстроились в боевое построение. Копья опустились. Черные кони перебирали копытами, фыркали, словно в них сидели демоны, рвущиеся из клеток.
Сзади раздался хрип — Скальд окончательно оправился, пришёл в себя. Он держался за вмятину на доспехах, шатался, пыхтел, но всё же поднялся. Опираясь на раба, хромая, он теперь ковылял прочь к краю арены, туда, где был проход для бойцов.
Я глянул на эту щель, подумав: «А что если мне попробовать там скрыться?»
Но увидел, что там уже стоит расчёт щитников. Они сомкнули строй стеной и смотрели только на меня, готовые встретить мечами, если рискну сделать шаг к выходу. Оставалась только арена.
Последний взмах руки императрицы… и конница ринулась в атаку.
Земля дрожала под копытами, а в грудь мне смотрели пять острых копий.



Глава 6

Я не двигался. Стоял в центре арены, будто каменный идол, вросший в песок. Пальцы крепко держат рукоять топора, взгляд спокойный.
Толпа застыла: ещё несколько секунд, и меня перемелет копытами, словно жерновами. Они ждали, что я начну метаться, искать лазейку, бежать… но я не шелохнулся.
Это сыграло им на руку — или так они думали.
Верховые кромники решили, что варвар обезумел от страха, и именно ужас приковал этого смертника к месту. А раз так, можно ударить ровно и красиво, без всякой погони, одним сплошным стенобитным ударом, смяв меня в пыль. И они набирали скорость.
И в тот миг, когда конница преодолела половину расстояния, я неожиданно рванул в сторону. Подскочил и прижался к стене, вцепившись в рукоять топора обеими руками. И в последний момент верховым пришлось изменить боевое построение и траекторию. Все пошло не по их плану. Расчет резко повернул к стене, и кони стали мешать друг другу. Один всадник слишком близко подъехал к другому, лошади со стуком сблизились, зацепились сбруями, копытами. Один скакун запнулся и упал, перевернувшись, сбросив копьеносца. Остальным пришлось сбавить ход, чтобы не смешаться в звенящую щитками кучу.
Вплотную под стеной всей пятёрке развернуться было невозможно, им пришлось вытянуться в цепочку, один за другим.
И тут началось…
Первый всадник нанёс удар копьём. Я ушёл в сторону, наконечник со звоном ударил в каменную стену, даже высек искры, каскадом упавшие на песок. Второй пронёсся следом. Я взмахнул топором, он дёрнул поводья, инстинктивно испугавшись движения, копьё ушло в сторону — мимо. Третий метил мне в голову. Он был опытнее, на испуг такого не взять. Но я резко присел, ощущая, как копьё пролетает над макушкой, рассекая воздух. Четвёртый почти уже насадил меня на своё копьё. Но я сделал выпад на упреждение, что было сил швырнул топор, всем телом подаваясь вперёд. Лезвие ударило кромника в грудь, доспех прогнулся, словно под ударом кузнечного молота. Воин на полном ходу вылетел из седла, прокатился по песку — и остался лежать неподвижно.
Толпа ахнула. Никто не ожидал, что я выстою против конницы — что я вообще стану сопротивляться такой силе. И теперь в этом общем вздохе впервые проскользнуло не насмешливое презрение, как раньше, а восхищение. Показная казнь, задуманная как быстрый и безошибочный удар, вдруг превратилась в новую схватку, зрелище — и часть зрителей, сама того не замечая, начала болеть за меня.
Вовсе не из милосердия, а потому, что их захватывало то, что я ещё жив. Азарт горел в глазах людей.
Кромники тем временем сделали новый круг. В седлах осталось трое. Теперь они были осторожнее. Копья снова опустились на боевую изготовку. Я — безоружен. Топор валяется далеко в стороне, мне до него не добраться. На этот раз изменили построение, троица рассыпалась веером. Они больше не мешали друг другу. Сменили тактику, поняли, что простым натиском меня не возьмёшь.
И вот они пошли на меня с трёх сторон.
Хотя я стоял спиной к стене, прикрывшись с тыла, положение это уже не спасало: они изменили траекторию так ловко, что теперь я оказался прямо на линии тройного удара, словно стоял перед расстрелом, перед расчетом лучников, только вместо стрел на меня сходились острия копий.
Один из всадников перехватил древко. По хвату было видно — он готовит удар, вот-вот метнёт. Но не сразу. Он всё же выжидал момент, когда меня заденет удар другого всадника, когда я буду отвлечён, и тело повернётся неправильно, неудобно. В этот миг я стану полностью уязвим.
И вот тогда копьё проткнёт меня насквозь. Я понял это.
Что ж… похоже, вот она — смерть.
Когда-то я думал, что мне суждено сгинуть на славном поле брани, в бою за свой народ. Но нет… Видно, придется умереть здесь и сейчас, испустив последний вздох на песке арены, на месте для потех, под рев азартной толпы, которая жаждет крови и зрелищ, а не подвигов.
Я хотел рвануть что есть силы, мелькнула мысль поднять топор, но сразу понял, что не успею.
После того броска он лежал слишком далеко, там, где я оказался бы на полностью открытом месте. Там троица верховых окружит меня тут же, как стая волков окружает загнанного оленя.
Там я стану лёгкой добычей — заколют длинными копьями с трёх сторон, даже не утруждаясь. Значит, оставалось одно — прижиматься к стене, пробовать уклониться до последнего, не дать себя разом размолоть, цепляться за каждый миг жизни.
И вдруг среди общего рева раздался мальчишеский голос:
— Варвар, беги!
Голос высокий, отчаянный. Я резко вскинул взгляд вверх.
На нижней трибуне, прямо надо мной, орал мальчишка. Тот самый, с родинкой над верхней губой, который еще вчера бросал в меня камень. Которого я пощадил.
А теперь… он кричал мне, чтобы я спасался.
Конники уже набирали скорость с нацеленными на меня копьями.
И тут мальчишка слишком сильно свесился через каменное ограждение, напрягая тощую грудь и силясь перекричать толпу, и потерял равновесие. Он кувыркнулся вниз прямо с трибуны и грохнулся на песок. Вскрикнул, схватившись за ногу и корчась от боли.
Арену враз охватила тишина. Все замерли в ожидании, что же будет дальше. Только топот тяжёлых копыт и звон лат нарушали её.
Парнишка упал между мной и всадниками. Ещё миг, и его сомнут. Превратят в кровавое месиво, даже не замедлив шага.
Кромники не думали останавливаться, менять направление или хоть чуточку осадить лошадей. Для них он — ничто. Простолюдин. Пыль под ногами.
Да никто и не станет разбираться. Сам ведь упал под копыта боевых коней.
Я понимал, если я сейчас не двинусь с места, мальчишка умрёт.
В его глазах стоял ужас. Он попытался вскочить, но боль скрутила ногу, и он лишь неуклюже заковылял к стене, всё ближе ко мне, делая жалкие куцые шаги по горячему песку.
Он не успевал. Всадники были уже слишком близко. Я рванул к нему. Одним движением подхватил его за грубую рубаху, а другой рукой за пояс. Пацан был худой, лёгкий, кости прощупывались через ткань. Ни разу, наверное, досыта не ел.
Я крутанулся вокруг своей оси, вкладывая в движение всю силу, которую сумел собрать в этом пекле, словно раскручивал пращу, и…
Р-раз!
Швырнул его вверх — туда, на трибуну.
Высота стены была невелика, чуть выше человеческого роста, а над ней решетка. И пацан полетел, словно камень из катапульты, вскрикнув от ужаса. Я успел увидеть, как пятеро или шестеро человек на трибуне перегнулись через ограждение и потянулись вниз. Кто-то просунул руки через решетку. Они подхватили его разом, сразу несколько пар рук, ухватили как могли и втащили наверх, перебирая руками.
Парнишка был спасен, и народ взорвался аплодисментами.
А я, развернувшись к первому копью, успел нырнуть вниз. Острие пронеслось над головой, так близко, что я почувствовал колыхание воздуха на макушке.
Я упал, тут же схватил горсть тяжелого песка и швырнул его со всей силы во второго всадника, точнее, в глаза его лошади.
Песок был горячий и крупный. Он попал в глаза животного ещё до того, как копьё успело приблизиться на расстояние удара.
Лошадь резко мотнула головой, недовольное ржание вырвалось из её глотки, и всадника повело в сторону. Он так и не достал меня, копьё лишь полоснуло воздух.
Третий кромник метнул копьё прямо в меня. Я перекатился по песку, чувствуя, как в ребра впиваются камешки, и в то место, где я только что лежал, воткнулось копьё, дрожа, словно живое. И снова я выиграл мгновения жизни.
И вдруг произошло немыслимое.
— Остановите казнь! — перекрыв рев трибун, выкрикнул чей-то скрипучий, будто старческий, но удивительно громкий голос.
Толпа, ещё мгновение назад требовавшая моей смерти, неожиданно подхватила:
— Сто-о-ойте!
— Остановите казнь!
— Подождите!
Я увидел, как в одного из всадников полетело яблоко. Тот уклонился, лошадь фыркнула, едва не встав на дыбы.
В этот момент над ареной раздался звук горна. Его глас прозвучал резко и властно. Это был сигнал для верховых кромников остановиться. Теперь они подчинились. Все трое в один миг натянули поводья, и конница замерла.
Я поднял взгляд на трибуны.
Там стоял тот, кто первым крикнул с требованием остановить бой. Это был старик, худой, высокий, в длинном сером балахоне с глубоким капюшоном. Накидка эта напоминала одеяние жреца, а в руках у него был посох с резными ободами.
— Я требую остановить казнь! — повторил он каждое слово так, что его услышали все. И водонос, и тугая на ухо старуха, и дородный торговец, зедёрганный собственными капризными отпрысками — и те, что сидели на резных креслах в ложе.
Над ареной повисла тишина. Никто не смел её нарушить. Все ждали, что будет дальше.
Старик шагнул вперёд, к ограждению. Его лицо, узкое и осунувшееся, с глубокими тенями под глазами, выглядело так, будто он много лет провёл в подземных святилищах, не видя солнца. Кожа почти бескровная, словно высушенная ветром. Он поднял руки к капюшону и медленно снял его. Из-под ткани показались длинные седые волосы, стянутые сзади в тугой узел.
Кличмейстер, увидев его, растерялся. Он шагнул назад, глаза его забегали, но тут же он поймал на себе повелительный и властный взгляд императрицы. Кассилия одним движением руки велела ему говорить.
Кличмейстер быстро расправил плечи, набрал воздуха и громко произнёс:
— Верховный жрец Мирос! Мы уважаем ваше желание и просим… не вмешиваться в проведение лунных игр!
Голос его дрогнул, и было ясно — он боится. И императрицу, и жреца. Кого же больше? В данную минуту ему приходится разрываться между двумя этими людьми, что представляли здесь неограниченную власть.
Кличмейстер, сглотнув, всё-таки нашёл в себе храбрость задать вопрос:
— Объясните, пожалуйста… Верховный Жрец Мирос… почему вы хотите спасти варвара, нарушившего главное правило арены? И… прошу прощения за мою наглость… разве вы имеете право менять распорядок боёв и останавливать казнь?
Слова его прозвучали дерзко, но дрожь в голосе выдавала страх.
Верховный жрец посмотрел на него снисходительно, словно на нерадивого послушника. Затем прижал руку к груди, повернулся в сторону императорской ложи, сделал лёгкий поклон головой, выражая своё почтение монархам, и только после этого заговорил.
— С позволения его благостинишейства императора, — начал он, — я напомню всем присутствующим о Законе Предвечного Дара.
Толпа загудела: одни что-то знали о нем, другие слышали впервые. Я принадлежал ко вторым.
Верховный жрец продолжил:
— Этот закон старше Империи. Старше даже домов архонтов. Закон говорит: тот, кто в день лунных игр спасает жизнь другого, не может быть лишён своей жизни в тот же день.
Шепот прокатился по трибунам.
— И неважно, — продолжил Мирос, — преступник ли это, раб или свободный человек. Если жизнь спасена — смерть должна быть отложена. Ибо если спаситель умирает в тот же день, то спасённая душа изничтожается духами, а её спасение считается ложью. Так говорят боги.
Он поднял руку, указывая на меня:
— Этот варвар спас мальчика. Все вы видели это. Он мог оставить его под копытами лошадей, но не сделал этого.
Арена загудела сильнее.
— Если вы казните его сегодня, — сказал жрец, — то боги увидят, что спасение души было обращено в прах. Это прогневит их. И не просто прогневит — нарушит сам смысл лунных игр, что были установлены ради приращения жизни, плодородия, а не ради пустой жестокости.
В голосе его без всяких лишних слов звучал вопрос — помните ли вы это, собравшиеся здесь? Он поднял посох, и старая худая рука его была тверда.
— Поэтому я призываю его благостинейшество императора Лестера Сорнеля явить почтение Закону Предвечного Дара, закону предков и отсрочить казнь варвара до следующих лунных игр… или до другого угодного императору дня.
По толпе прокатился ропот. В императорской ложе царила тишина. Все взгляды обратились туда. Моя судьба теперь зависела только от их слова.
Императрица Кассилия Сорнель сжала губы так сильно, что они побледнели почти до белизны. В её глазах мелькнуло еле скрываемое раздражение.
Император же… хлопал глазами, как человек, которого разбудили среди ночи и требуют важного решения. В этот миг на него смотрел весь Вельград. Он должен был сказать. Произнести, вынести людям то, что принято считать его словом. Но он перевёл взгляд на супругу.
Кассилия едва заметно кивнула. И он, наконец, поднялся.
Император кашлянул и стал говорить:
— Ну… все слышали слова верховного жреца… Верховного жреца Таррелла Мироса…
Он посмотрел на жреца, затем на толпу, словно даже обыкновенные слова давались ему с трудом.
— Сила нашей Империи зиждется на Своде Закона Предвечного Дара, идущего корнями к нашим предкам, — наконец, продолжил он. — И на соблюдении божественных установлений. Лунные игры, как верно сказано, призваны вызвать милость богов: чтобы урожай был щедрым, чтобы наши стада множились и не болели, чтобы женщины рожали мальчиков — новых будущих воинов Империи…
Толпа слушала молча и с нескрываемым любопытством.
— И потому, — император поднял руку, чуть покачиваясь, будто это движение требовало от него сил, — считаю замечание Верховного Жреца справедливым. Властью, данной мне, я утверждаю его слова прямо здесь.
Он перевёл дыхание и громко объявил:
— Объявляю, что в этот день и в эту ночь варвар останется живым, дабы не гневить богов и не нарушать заветы предков.
Повисла тишина. Но она продлилась недолго.
Первым истошно выкрикнул мальчишка. Тот самый, с родинкой над губой:
— Эльдо-о-орн! — завопил он, указывая на меня. — Северный чемпион Эльдорн! Да здравствует Эльдорн, гельд с Севера!
Толпа подхватила — сначала робко, затем сильнее:
— Да здравствует!
— Пусть живёт!
— Мы придём на его следующий бой!
Кличмейстер мгновенно уловил настроение толпы. Он расправил плечи, поднял руки и загремел:
— Да будет так, как сказал император Лестер Сорнель! Бои для варвара на сегодня завершены!
Толпа опять взревела:
— Да!
— Да!
— Да здравствует император!
Император снова сел, тяжело, будто сбросив невидимый груз, и наклонился к супруге, шепча ей что-то на ухо.
А я стоял посреди арены, тяжело дыша, и не видел кричащих людей. Я поднял взгляд к небу, с которого лились нестерпимо жаркие лучи солнца Сегодня я жив. Сегодня. Но впереди следующие игры. И народ Вельграда придёт смотреть, выживу ли я снова.
Все радовались, но я заметил одного человека, который не улыбался и не кричал вместе с толпой. Он стоял неподалёку от императорского ложа, словно мрачная тень, прикипев взглядом к арене. И этот взгляд был направлен на меня. Холодный, неприязненный, полный сдержанной злости.
Я узнал его сразу. Архонт войны Вархан Серрос. Он стоял, сцепив пальцы правой руки, сжав в кулак так плотно, что костяшки побелели, словно мрамор. Потом пальцы медленно разжались — и из руки посыпалось что-то серое, мелкое… серый рис.
Тот самый, которым он собирался осыпать мой труп. Жест презрения, которым отмечают недостойных погибших здесь.
Но трупа не было. И его ритуал не состоялся.
Я увидел, как на миг дрогнуло его лицо. А у меня в это мгновение сама собой губы растянула улыбка. Я шагнул вперёд, поднял с песка свой топор, тяжёлый, мокрый от крови. И под рев толпы направился к проходу в стене, где щитники уже расступились, открывая мне, кругоборцу, путь внутрь стены. Они смотрели на меня с опаской, но пропустили без единого слова.
Я прекрасно понимал, что ни Вархан Серрос, ни императрица Кассилия не оставят это так. Сегодня я показал перед всем Вельградом и всей Империей, что даже «обычный варвар» способен изменить волю монархов. И перетянуть на себя настроение народа.
А таких ошибок власть не прощает.
Но сегодня я выжил. Это было главное. А завтра… Завтра — видно будет.
* * *
Грохнули железные двери, и щитники с факелами втолкнули худосочного узника в подземелье Гулких Ям — место на окраине Вельграда, особо охраняемое и особо почитаемое.
Один из щитников ткнул рукоятью короткого меча пленника между лопаток.
— Шевелись, вор! — прорычал он.
Пленник споткнулся и поднял взгляд, полный ужаса.
— Куда меня ведут? Благостин… скажите…
— Сейчас узнаешь, — бросил стражник.
Трое воинов шли следом, их шаги гулко отдавались под сводами. Подземелье было столь огромным, что казалось вырубленным не человеческой рукой, а лапой гиганта. Сводчатый потолок терялся во тьме, пол же был вытёсан так ровно, будто его полировали годами. И стены — правильной формы, гладкие, не похожие на хаос природных пещер. Это место строили люди, но не для людей.
И вдруг по подземелью разнесся утробный рык.
Такой низкий, что казалось, он поднимается прямо из недр земли, заставляя воздух дрожать.
У пленника подкосились колени.
— Вы… вы хотите скормить меня чудовищу? Скажите… куда меня ведут⁈
— Иди, вор. Иди уже, ну, — толкнул его щитник.
Они шли дальше. Шаги отдавались гулким эхом. Потом пол впереди просто исчез.
Яма.
Огромная — уходящая в беспросветную черноту. Оттуда поднимался густой смрад: мертвечина, залежалая шерсть, серные испарения — всё смешалось в едком, жгучем дыхании Ямы. Из глубины слышалось тяжёлое и тягучее сопение.
— Схорн проголодался, — хмыкнул один из молодых щитников.
— Тише, Зельде, — шикнул старший. — Он тебя услышит.
Зельде мотнул головой, держась за собственную браваду:
— И что с того?
Но сказал он это уже куда тише.
Старший стражник посмотрел в чернильную бездну ямы:
— Безликий Схорн — древний. Древнее нас, древнее городских стен. Древнее всего, считай, почти как боги. Относись с уважением, Зельде… иначе накличешь беду.
Молодой стражник сразу прикусил язык.
Пленник, худой простолюдин, застыл и задрожал.
Он всё понял.
К краю ямы подошёл мужчина в одеянии, напоминающем рясу, но из тонкой и дорогой ткани, что даже в этой тьме мерцала серебром. На груди у него висел знак — символ Хранителя Сводов.
Хранители Сводов… Орден, который в Империи исполнял всю гражданскую власть: суды, исполнение приговоров, городское хозяйство, архивы, сбор налогов, толкование законов.
Иногда они противостояли себя власти Архонтов, или напротив, дополняли ее. Если архонты — власть военная и родовая, то хранители — власть городская, строгая и педантичная.
Мужчина развернул свиток с красной печатью и ровным, бесстрастным голосом зачитал:
— Герен Безродный приговаривается к смертной казни за воровство. Приговор будет приведён в исполнение немедленно. Осуждённый будет сброшен в Гулкую Яму.
— Нет, нет, пожалуйста! — взвыл узник, падая на колени. — Я украл только копченую оленью ногу! Всего лишь кусок мяса! Смилуйтесь, благостин, ради богов, прошу…
Хранитель сводов не моргнул. Словно и не слышал отчаянной мольбы этого человека.
— Я, как городской Хранитель Сводов, обязан следить за исполнением законов, — произнёс он, глядя поверх свитка, — и не допускать никаких… послаблений. Ты прекрасно знаешь, что за воровство в Вельграде кара — смерть.
Он кивнул стражникам:
— Приступайте.
— А кандалы снять? — нерешительно спросил молодой щитник. — Схорну легче будет… жевать…
Он слабо улыбнулся, пытаясь шутить и теперь, но его никто не поддержал. Все были напряжены. Молодой щитник покраснел и опустил голову. Он впервые участвовал в приведении приговора в исполнение, и страх его плохо прятался за этой колченогой шуткой.
— Нет! — закричал тогда вор и метнулся, пытаясь прорваться через стену щитников, прочь от зияющей, тёмной пасти ямы.
Но его мигом скрутили, подтащили к самому краю и, не давая ухватиться, швырнули вниз.
Раздался глухой шлепок, это тело ударилось о каменное дно. Затем послышался звон цепей — узник со стоном пытался подняться. В подземелье на миг воцарилась тишина. И вдруг… Раздался глубокий, утробный рык. А затем такой крик, что холод прошёл по спинам всех, кто стоял вокруг. Крик оборвался хрустом ломаемых человеческих костей.
Схорн Безликий заживо пожирал приговоренного к смерти.
* * *
Императрица Кассилия вошла в зал совещаний дворца последней. Едва её шаги прозвучали под сводами, присутствующие, уже сидевшие за огромным овальным столом, — члены Совета архонтов — поднялись в почтительном молчании, склонив головы.
Там был верховный жрец Мирос, архонт войны Вархан Серрос, архонт казны, архонт путей и камня, архонт торговли, столичный хранитель сводов.
Все они стояли, не смея шевельнуться. Кассилия заняла своё место — во главе, там, где обычно сидел император. Присутствующие переглянулись. На лицах возникло лёгкое удивление, кое у кого промелькнул немой вопрос, но никто не отважился произнести его вслух.
Лишь архонт войны Вархан Серрос нарушил молчание:
— Ваше благостинейшество Кассилия Сорнель… разве император не будет присутствовать на заседании?
— Мой супруг приболел, благостин Серрос, — ответила императрица ровным голосом. — Ему нездоровится. Мигрень, это бывает.
Она выдержала паузу и продолжила:
— Но государственные дела ждать не могут. Совет состоится. Его проведу я. Я думаю, никто не станет возражать, если вместо императора заседание возглавит его законная супруга.
Присутствующие почти одновременно закивали.
— Конечно… конечно, ваше благостинейшество.
Кассилия села в кресло, больше похожее на трон: резное, из тёмного дерева, подбитое кожей. Прислуга стояла вдали, у стены — подавала напитки и фрукты на серебряных чашах.
Императрица махнула рукой. Привычный лёгкий, но властный жест.
Слуги тут же подошли, расставили подносы на столе. Когда она повторно махнула, уже отрывисто, они все сразу поклонились и бесшумно вышли, прикрыв за собой дверь.
— Начнём, — сказала Кассилия.
Зал погрузился в напряжённое ожидание — никто из мужей не проронил ни звука.
— Итак, — начала императрица, медленно оглядев собравшихся архонтов и правящую верхушку. Голос её был ровным и уверенным, таким, что сразу отсекал любые попытки перебить. — Уважаемые благостины, я созвала внеочередной Совет архонтов, потому что нашему государству угрожает опасность.
При слове «опасность» архонт казны удивлённо вскинул брови, а архонт торговли тихо зароптал, переглянувшись с соседом, архонт путей и камня нахмурился.
И лишь архонт войны Вархан Серрос не шелохнулся, будто уже знал, о чём пойдёт речь.
— Да, да… опасность, — продолжила Кассилия. — И очень серьёзная. Вы все уже видели… а кто не видел, тот слышал. Те, кто не был на последних лунных играх — уверена, слухи дошли и до вас. Речь идёт о варваре, который бросил вызов самим основам нашей государственности.
В зале воцарилась тишина.
— Мало того, что он одолел любимца публики, — продолжила она, — так он ещё и победил нашего чемпиона. И не просто победил, а после отсрочил собственную казнь. Конечно, не сам. С подачи многоуважаемого верховного жреца Мироса.
Верховный жрец Таррел Мирос поднял руку:
— Позвольте, ваше благостинейшество. Я лишь высказал на арене то, что считаю законом предков.
— Нет-нет, благостин Мирос, — прервала его императрица. — К вам нет никаких претензий. Вы действовали правильно. Но я должна заметить, что народ… особенно простолюдины… отреагировали очень и очень нехорошо для самодержавия и основ власти.
Она наклонилась вперёд, её пальцы сомкнулись на подлокотниках трона.
— Подумайте сами. Если сегодня какой-то варвар может попрать волю правителя… выйти живым с казни… и даже стать любимцем публики, то что же завтра? Куда мы придём?
Архонты молчали. Кто-то хмурился, кто-то смотрел в стол, кто-то краем глаза следил за реакцией Серроса.
— Так скоро дойдёт до восстания, — спокойно заключила императрица. — Лунные игры существуют, чтобы поддерживать порядок. Чтобы держать в страхе тех, кто задумывает что-то дурное. Чтобы показывать людям силу Империи, чтобы никто даже не думал сопротивляться власти!
Она подняла взгляд.
— А этот варвар попрал саму основу. Саму суть власти.
Повисла тяжёлая пауза.
— Поэтому нам необходимо решить, что делать с ним дальше, — сказала Кассилия. — Конечно, я могла бы сейчас отдать приказ, и его казнили бы немедленно, при всех. Или тихо отравили ночью.
Она сжала губы.
— Но в этом случае он умрёт как жертва. И останется в памяти людей героем. А возможно, станет символом возможного бунта. А это неприемлемо…
Она выпрямилась.
— Это недопустимо.
Императрица оглядела архонтов долгим, внимательным взглядом.
— Я хочу услышать ваши предложения, уважаемые благостины. Как нам поступить с Эльдорном, гельдом Севера? Что нужно сделать, чтобы полностью восстановить уважение к императорской власти, к Империи… и к самой сути лунных игр?
Первым заговорил архонт казны, голос его звучал неуверенно:
— Может… выпустить его в бой против сильного противника на арене? На следующих играх, через неделю…
— Боюсь, — перебила Кассилия, — что у нас нет подходящего. Он уже одолел чемпиона. Чем вы предлагаете удивить людей? И что будет, если он победит и следующего? Вы об этом подумали?
Архонт казны опустил глаза. Он понял, что предложил глупость.
Тогда слово взял столичный хранитель сводов:
— Можно объявить награду. Назначить хороший солид тому, кто вызовется сразиться с варваром. Отбирать лучших среди желающих. У нас есть немало благородных и умелых кромников из архонтских домов, и в императорской гвардии тоже. Многие прошли битвы, закалённые, опытные… Думаю, что от желающих не будет отбоя. Многим захочется прилюдно вспороть этому дикарю брюхо.
— Всё это так, — ответила императрица. — Но как мы определим, кто из них лучший?
Пауза.
— А нам нужен не просто лучший, — её голос звенел, — а непобедимый.
Архонт торговли поднял руку:
— Можно устроить состязание между желающими. Пусть сражаются друг с другом, и по итогам мы выберем самого сильного. Того, кто действительно сможет выйти против варвара и одолеть.
— Я думала и об этом, — сказала Кассилия, легко опираясь ладонью о подлокотник трона. — Но и здесь мы рискуем.
Она прошлась взглядом по архонтам:
— Представьте, мы выберем лучшего среди лучших. Благородного кромника, который славится победами, которого почитают Дома. И если он падёт от руки варвара… что произойдёт?
Никто не ответил.
Кассилия продолжила сама:
— Тогда титул чемпиона арены закрепится за варваром. Его влияние на толпу неминуемо возрастёт. Простолюдины увидят в нём символ силы, удачи… и милости богов. А в следующий раз, когда мы захотим устроить бой насмерть, толпа может вовсе не захотеть, чтобы он погиб.
Она резко подняла подбородок.
— Он станет любимцем публики. А это — удар по власти. По самой её сердцевине.
Императрица на миг сжал губы.
— И скажите, благостины… если толпа перестанет бояться арены, если она станет любить дикаря и ждать его побед, как тогда мы отстоим своё лицо? Сама мысль о том, что мы сидим здесь и обсуждаем состязания с этим варваром, мне отвратительна, — наморщила прекрасное лицо императрица Кассилия. — Получается, что мы уже ставим себя с ним на одну ступень. Делаем его равным противником нам, благородным благостинам и людям императорской крови.
Она выдержала паузу, чтобы совет прочувствовал смысл её слов, всю неестественность такого положения.
— Но мы можем это проглотить, — продолжила Кассилия, — потому что мы сейчас с вами, достойные мужи, здесь одни. Никто нас не слышит, и это совещание должно остаться тайной. Никто не должен узнать о нём.
Она наклонилась вперёд и с силой сжала подлокотники пальцами.
— Но нам нужно принять решение. Решение надежное, которое гарантированно избавит нас от варвара. И произойти это должно на глазах народа. Особенно тех, кто вдруг стал к нему благосклонен. Только так мы укрепим власть и покажем неотвратимость императорского веления.
Она обвела всех взглядом:
— Кто может убить варвара на арене? И точно не погибнуть?
Архонты переглянулись. Никто не торопился говорить.
И только архонт войны Вархан Серрос произнёс спокойно, словно заранее знал ответ:
— Схорн.
— Что? — верховный жрец Мирос вскинул голову. — Схорн Безликий? Древнее чудовище? Наш… символ государственности? Наша связь с предками? Погнать его на арену, как… Это недопустимо!
Он поднялся на ноги, голос стал дрожать от негодования.
— Схорн есть столп мироздания. Грань между миром живых и подземным, людьми и падшим миром тёмных богов. Он — есть баланс, хранитель страха и порядка. Мы казним преступников, скармливая их Схорну Безликому, и даже тот ужас, что он вселяет в людей, сакрален. На этом страхе зиждется основа власти и законов, пришедших от предков, символом которых является Схорн Безликий
Он обвёл зал взглядом, словно ища поддержку:
— Разве можем мы выставить его как бойца? На потеху публике?
Присутствующие зароптали, задвигались, будто их встревожили слова жреца. Но зерно идеи было брошено.
Императрица постучала ноготками по тяжёлой каменной плите стола, коротко и отчётливо. Звук разнёсся по залу и перебил роптание. Архонты притихли. Даже верховный жрец замолк, замерев с приоткрытым ртом.
— А это хорошее предложение, благостин Серрос, — произнесла Кассилия, бросив на архонта войны одобрительный взгляд. Взгляд, которым она награждала избранных, когда их мысли совпадали с её.
Она намеренно проигнорировала слова верховного жреца Мироса — повела себя так, будто он вовсе ничего не говорил, и старик это понял.
— Мы выпустим чудовище против варвара, — продолжила она, — и это будет не плебейское развлечение… а ритуал. Легитимный, торжественный ритуал. Схорн сожрёт его на глазах у всего города и…
Она выдержала паузу, наслаждаясь эффектом.
— … покажет, что наш порядок незыблем. Схорн — наш символ. Если он убьёт варвара, мы разом решим все проблемы, связанные с возрастающей популярностью Эльдорна.
Верховный жрец Мирос вновь вскочил.
— Позвольте возразить, ваше благостинейшество! — воскликнул он. — Я не сомневаюсь, что Схорн убьёт даже целую армию. Он триста лет не знал поражения, и никто не вышел живым из Гулких Ям. Но с ним сражались только там, внизу, в темноте. Там, где место смерти и подземных богов. Добровольцы выходили в бой, погибали… Но…
Он снова вздрогнул, брови его дернулись, норовя сойтись на переносице, так неприятно жрецу было не только произносить, даже помыслить такое. Но он сдержал порыв и договорил:
— Как мы выпустим его на арену? Как вытащим из этой ямы?
Императрица задумчиво поиграла пальцами на каменном столе, создавая мерный цокающий звук.
— А вот это и нужно продумать, — сказала она наконец. — Подготовить огромную клетку, цепи, укреплённые стальные листы или плиты… доставить его на арену.
Она подняла палец.
— Именно на арену, — уточнила Кассилия. — Чтобы был весь город, чтобы все видели, как варвар сгинет в пасти Схорна Безликого.
Архонты переглянулись. Некоторые с облегчением, некоторые с тревогой в глазах.
И только Вархан Серрос едва заметно улыбнулся.



Глава 7

Утром мы с Рувеном вошли в кормильню вместе с остальными кругоборцами.
И я сразу заметил, что бойцы почтительно расступались передо мной, не просто давая место в своем окружении, а пропуская вперёд. Даже те, кто вчера презрительно косился в мою сторону, сегодня не цепляли взглядом и отодвигались.
Я вошёл в зал. Бульон явно был наваристым и пах так аппетитно, что у меня в животе заурчало. Я думал только о том, что заслужил нормальную пищу. И если бы мне сейчас снова налили похлебку из требухи, клянусь топором, я бы вылил её повару за шиворот.
Я сел за самый лучший стол, стоявший отдельно от остальных. Рувен удовлетворённо вздохнул, сел рядом и окинул кормильню взглядом, в котором искрилось тихое торжество. Его радовало, что нас признали, что с нами теперь считались.
К нам подошёл повар, в этот раз молодой, улыбчивый — смотрел так, будто искренне рад каждому встречному, даже здесь, в мрачных застенках.
— Доброго утра, Эльдорн, — почтительно произнёс он.
Потом он хотел поздороваться с колдуном, но замялся, хлопая глазами, на старика. Он явно не знал имени Рувена.
Рувен недовольно прокряхтел, его задело, что повар обратился с приветствием только ко мне.
— Тебе, Эльдорн, велели выдать отдельную пайку, сверх нормы. — проговорил юноша.
Он выудил из чугунка огромный кусок тушёного мяса и положил в посудину. Дымящийся и сочный, с янтарными каплями жира, стекающими по стенкам глиняной миски.
Мы с Рувеном чуть не захлебнулись слюной, глядя на него. Повар поставил миску передо мной.
— Мне тоже положено, — недовольно буркнул Рувен, — Я ведь… его друг. Скажи же, Эльдорн, скажи ему. Мы же вместе сюда попали. Ну?
Повар посмотрел на него пустым взглядом, вспоминая имя, но не вспомнил:
— Как вас там…
— Рувен.
— Ага… Так вот… насчёт вас распоряжений не было.
— Послушай, кашевар, как тебя зовут? — спросил я парнишку.
— Воробей, называйте меня Воробей, — воскликнул тот.
— Воробей… — я задумался. — Странное имя. Хотя нет, это ведь прозвище. А имя у тебя какое?
— Ой, — он отмахнулся. — Лучше не буду говорить. Не люблю свое имя. Мне вполне по душе, что все зовут меня Воробей.
— А почему именно Воробей?
— Да как-то прилипло, — пожал он плечами. — Не знаю. А я и не против.
Кажется, ему действительно вполне нравилось и это место, и здешнее общество. Впрочем, у каждого жизнь своя, хочет имя отринуть — пусть живёт как знает.
— Ладно. Слушай, Воробей, — сказал я. — Поищи на кухне еще кусок мяса, вот такой — похожий на мой. Выдай моему другу.
— А он точно твой друг? — спросил Воробей неуверенно.
Я задумался. Рувен был мне, скорее, сотоварищем по несчастью. Но оставлять его голодным я не собирался.
— Точно, — ответил я.
— Ну тогда, — заговорщически прошептал повар, — для друга будущего чемпиона я всегда найду кусок мяса.
Он выловил второй кусок из чугунка. Меньше, не такой жирный и янтарный, как мой, но уж верно — в сотни раз лучше вчерашней похлебки. А может, и в тысячи.
— Вот это другое дело, — довольно прокряхтел колдун, хватая мясо руками и впиваясь в него зубами, лишь только оно коснулось его миски.
— Кстати, — Воробей наклонился ближе, понизив голос, — если вам что-то надо, я могу это достать.
— Да что ты можешь достать, кроме жрачки? Ты же такой же раб, как мы все, — хмыкнул я, не слишком отвлекаясь от еды.
Мясо было вкусным — кажется, вкуснее всего, что только я ел в жизни. Но подчеркнуто непринужденный жест моего собеседника вынудил меня поднять глаза.
— Я не раб, — шепнул Воробей, и во взгляде пробежала искорка. — Только никому ни слова. Никому. Тс-с… Я свободный человек. Каждый день ухожу отсюда. Что, не верите?
Он оглянулся, склоняясь еще ближе.
— И ночую не в каменных застенках, — добавил он гордым шепотом, — а сплю в настоящей постели. Снимаю флигель у одной торговки. Правда, утром орут петухи, а сама она храпит всю ночь, как портовый носильщик.
Он выпрямился, словно окончательно объявляя о самом важном.
— Я… я свободный человек.
— Вот как?.. — я посмотрел на него внимательнее. — И что же ты здесь делаешь, свободный человек? Среди рабов… Работаешь на Черного волка?
— А я больше ничего не умею, — признался он. — Жалование повара в Стене — конечно, небогатое, хотя мне хватает. На еду не трачусь, питаюсь здесь, с кухни. А за флигель плачу исправно, и пару кружек доброго бертольского пива могу выпить раз в три дня. Чем не жизнь? А раньше, верно говоришь, я и правда был рабом, кашеварил здесь, но Черный Волк подарил мне вольную.
Он сделал паузу, а мы с Рувеном, побуравив его взглядами с секунду, снова уплетали мясо — мир, казалось, сузился до запаха сочного жира и горячего сока, стекающего на пальцы.
Как у нас говорили — сказывай, да есть не мешай. Воробей этот, впрочем, конечно же, был не из наших мест, и потому ничего не понял.
— Ну что же… что же вы не спрашиваете? — не выдержал он, и голос его стал требовательным и почти обиженным.
— Чего не спрашиваем? — пробубнил я с набитым ртом.
— Что же я такого сделал, что мне дали вольную. Неужели вам не интересно? Совсем, совсем?..
— Еще как интересно, — безразлично бросил я, отрывая очередной кусок мяса и заедая его зажаристой лепешкой.
Воробей расправил плечи.
— В общем, был тут до меня еще один повар. Страсть какой вредный. Всех ненавидел. Раб, конечно, хотя с нами, поварами, всегда обращались нормально. А он… то в похлебку наплюет, то таракана кинет, то еще какую гадость подбросит. Всем кругоборцам вредил. Кем-то в жизни обижен смертельно был. Да вы слушаете вообще?
— Угу… — кивали мы с колдуном, уплетая сытный завтрак.
— Однажды взял он и принес на кухню порошок из растертого драконьего корня. Не знаю, как он его раздобыл, но я сам видел у него такой. И высыпал в похлебку. Решил, значит, отравить всех. Я же не будь глуп, сразу сообщил Черному Волку. Тот заставил его самому снять пробу… ну, откушать варево… — он сделал паузу, явно надеясь на драматический эффект, но тишина прерывалась лишь нашим жеваньем. — Когда у него глаза вытекли через ноздри, он упал в страшных конвульсиях… Испустил дух.
— Прямо так? — поднял я бровь, вытирая рот. — Глаза через ноздри?
— Ну… — Воробей не смутился. — Это я маленько преувеличил. Я ведь мастер рассказов.
— Сказочник, в общем, — кивнул я.
— Нет, нет! — оживился он. — Я сам придумываю истории… и мечтаю когда-нибудь стать странствующим рассказчиком. Хочу рассказывать баллады, сказания, легенды народные. Ну и придумывать свои.
— Ну, придумывать свои легенды ты горазд, — хмыкнул я.
Я обтер руки о тряпицу, что висела на плече поваренка, глянул на него внимательней.
— И что ты нам можешь достать, Воробей? — спросил я, вспомнив его предложение.
Воробей сделал такой жест, будто в ладони у него качался мешочек с монетами. Понятно, намекал, что дело не безвозмездное.
— Не бесплатно, конечно, — протянул он, подмигнув. — Небольшую комиссию возьму за свои услуги. Очень небольшую, уверяю.
— Вот ты пройдоха, — хмыкнул Рувен. Он уже доел мясо и облизывал пальцы, блестящие от жира. — Где ж ты, ослиная твоя головушка, видел, чтобы у рабов деньги водились?
— А я могу доставить вам нужный товар в долг, — Воробей понизил голос и серьезно добавил: — Под проценты.
— Ты ростовщик, что ли? — нахмурился я.
— Нет, я повар.
— А с чего ты взял, — буркнул я, — что мы тебе проценты хоть когда-то вернем, если завтра нас в пыль сотрут на арене?
Он взмахнул руками, быстро и отчаянно. Жилка купца в нем билась, это сразу видно, парень тот еще шалопай, хотя что-то интересное в нем пряталось.
— Нет, нет. Я же вижу, — выпалил он. — Я видел, как бился вчера Эльдорн.
— Ну и что, — отозвался Рувен. — Я тоже видел. Что с того, малец-Скворец?
— Я Воробей!
— Все едино… Чирикаешь пустое.
Парнишка наклонился ближе, перешел на шепот.
— Я по секрету скажу… увлечен созерцанием боев. Я смотрю каждый вот уже много лун. Такого воина, как Эльдор, я еще не встречал. У него славное будущее. И у него есть… вот как это…
Он щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить подходящее слово.
— Мастерство? — недолго думая, подсказал Рувен.
— Да нет… Слово забыл… белены мне объесться… А! Вспомнил! Предназначение! Во!
— Ха-ах! — рассмеялся я. — Я простой гельд с топором. Что ты несешь, сказочник? Ленедослогатель из тебя, верно, не очень хороший выйдет. Даже небывальщину надо придумывать правдоподобно… чтобы люди верили, а не смеялись.
Воробей надулся.
— Не нужны мне никакие предназначения, главное — выбраться отсюда живым, — хмуро проговорил я.
— Так ты можешь это сделать, — закивал парнишка. — Ты же не такой, как все!
— Хм… Не думаю, — сказал я, — что даже если стану чемпионом, Черный Волк захочет меня освободить. Он потеряет большой капитал.
— Да вы послушайте… Раньше, — взгляд его опять затуманился и ушёл куда-то вверх, — был такой же воин, как Эльдорн. Это было давно. Лет двадцать назад. Все обросло слухами, легендами. Никто уж толком ничего не помнит и сказать не может… Но он получил свободу…
— Ценность раба, кругоборца лишь растет с его успехами на арене, сказки все это — о свободе, — махнул рукой Рувен. — Ты лучше вот что скажи… как отсюда сбежать?
— Ой, сбежать — не стоит думать. Не сделать этого никак, — вздохнул Воробей, помрачнев. — Многие пробовали.
В этот момент в кормильню вошел Скальд. За ним, как всегда, горстка его приспешников. Верные друзья или шавки — я пока так и не решил, как их правильнее называть. Глядели на него снизу вверх, будто ждали команды.
— Ой… ну ладно, — спохватился Воробей. — Я пошел. Мне там еще надо Червям… — он поправился, — ну-у… новичкам… похлебку из требухи налить.
— Чего это ты заторопился? — спросил я.
Воробей икнул, покраснел.
— Этот стол… — прошептал он. — За которым ты сидишь, Эльдорн… за этим столом всегда сидит Скальд из Драгории. Это его место. Не хочу попасть под горячую руку. Твою или его.
Он прижал к груди чугунок и чуть ли не вприпрыжку ушёл, чтобы поскорее скрыться в проеме кухни.
Скальд вошел в помещение тяжело, прихрамывая после вчерашнего боя. Глаза у него были недобрые. Горец остановился, увидел, что его стол занят, и сжал губы.
Троица кругоборцев позади него перешептывалась, все ждали развязки. Они уже приготовились увидеть, как он затеет со мной драку.
Скальд смотрел на меня долго. Потом медленно развернулся. Недовольство расползлось по лицу, надменность проступала в каждом жесте, хотя он ещё не сказал ни слова.
И тут он чуть повернулся, сделал шаг и сел за другой стол. Его приспешники, недоуменно переглянувшись, последовали за ним.
А я продолжил жевать, думая лишь о том, что ел бы и ел это мясо… Нет, конечно, это не мясо молодого северного стылорога и не нежная зайчатина, но в данную минуту этот кусок, от которого уже оставалось не так много, казался мне самым вкусным яством на земле.
— Ты смотри, как зыркает, — проговорил Рувен, косясь на Скальда.
Я сунул в рот последний кусок мяса и проглотил:
— Пусть смотрит, за это мзду не берем.
— Вот знаешь, Эльдорн… Я думаю, — начал Рувен, — что ты… э-э… не такой…
Старик запнулся, подбирая слова.
— Не такой тупой варвар, каким считают, — улыбнувшись подсказал я.
— Нет, нет… — замахал он руками. — Не столь обычный, что ли… или… я не знаю. — Он замялся, будто хотел подобрать слово, да все мимо. — И вот что… Я мог бы помочь тебе… — пробормотал Рувен,
Сам не замечая этого, он уже набивался ко мне в союзники.
— Да ладно, колдун, — сказал я. — Чем ты можешь быть мне полезен?
— Зря, зря ты это, — поднял палец старик. — Я вижу в твоем взгляде сомнения и скрытую насмешку, Эльдорн. А ведь я действительно могу быть тебе полезен.
— Это чем же?
— Ты разве забыл? Я же алхимик, — воздел он руки.
Я хмыкнул.
— Честно? В колдовство всякое я не то чтобы верю. Но за всю жизнь ни одного не видел, кто смог бы — раз! — и силой магии сотворить что-то стоящее. Топор, меч, кинжал — вот это надежно.
— Нет-нет, — закивал Рувен. — Что ты. В Империи есть колдуны. Просто… чтобы не пошатнуть устои власти, их держат подальше. Они гонимы. Хотя если служат Империи, живут неплохо.
— Да? Назови хоть одного, кто бы чего-то достиг, служа Империи. И был бы настоящим колдуном, а не фокусником-шарлатаном на гродской ярмарке.
Рувен расхохотался.
— Ха-ха-ха! Думаешь, так тебе все и расскажут? Император и Совет архонтов хранят втайне такие сведения. Ведь колдовство часто идет вразрез с догмами религии. И жрецы… хм… жрецы тоже имеют влияние на народ. Это, считай, еще одна власть. Короны не носит, но… действенная.
Он склонился ближе.
— И вот меня как раз за колдовство сюда и отправили. Судебный хранитель сводов приговорил к рабству.
Сказал он это уже спокойно, будто обсуждал не свою горькую судьбу, не то, как оказался на невольничьем рынке, а цену на ячменное пиво.
— Ну хорошо, — протянул я, — наколдуй тогда, дорогой Рувен, чтобы мы отсюда испарились, — я махнул рукой в воздухе, будто стирал перед собой стену. — И очутились… ну, скажем, где-нибудь на лугах Валессарии.
— Ой, Эльдорн… — вздохнул старик. — Какой ты глупый…
Мы тем временем вошли в житовницу, уселись после сытного завтрака на свои циновки, перевели дыхание и продолжили разговор.
— Эльдорн, — Рувен покачал головой. — Ты же понимаешь, что магия так не работает.
— А как она работает? — хмыкнул я.
— Нужна подготовка. Нужны специальные ингредиенты. И перемещение в пространстве… — он развел руками. — Такого не может сотворить ни один колдун.
— Ну вот, я так и знал… — улыбнулся я.
— Да погоди ты… Ладно уж — это перемещение, бес с ним, я могу помочь тебе в другом.
— В чем же?
— Ну… Я могу улучшить оружие. Например… — он наклонился ближе. — Я могу сделать так, что твой меч станет тверже алмаза, острее бритвы и при этом — легче дерева.
— Рувен, — я усмехнулся. — Я в бою мечом не машу. Я дерусь топорами. Ты разве вчера не разглядел?
— Не придирайся к словам, Эльдорн. Какая разница. Я могу то же самое сделать и с топором.
Я сузил глаза, посмотрел на него уже иначе.
— Ты уверен, колдун? Не врешь?
— Вправду могу.. Но… — Рувен прижал пальцы к груди. — Есть одно препятствие. Мне нужны кое-какие ингредиенты. Без них — никак.
— Ну, все понятно, — вздохнул я. — Я знал, что это пустые слова.
— Не говори так, Эльдорн! — нахмурился старик. — Я не пустобрёх, как этот повар Воробей.
— Ладно, — я снисходительно кивнул. — Рассказывай, что нужно.
* * *
Тренировки проходили на самой арене. Кругоборцы получали кормежку три раза в день, а остальное время — от рассвета до заката — уходило на отрабатывание ударов, тренировку выносливости и силы. Ничем другим бойцы арены не жили.
Нас повел на арену расчет щитников, и мы шли меж ними через каменные коридоры, те самые, которыми я вчера шел на бой.
Я покосился на стражников. Нас было больше. Значительно больше. Забрать у них оружие, проломить головы — труда бы не составило.
Только вот…
Каждый коридор отсекался решетчатой дверью с массивным замком. У каждой двери — ключник. Чтобы дойти до конца коридора, нужно было пройти через них всех. Да и общий выход из Стены охранялся так, что и мышь бы не проскочила. Там выстроилась едва ли не вся здешняя стража.
И ведь если подумать, эти щитники, что шли рядом с нами, были почти такие же узники. Запертые внутри Стены. Разница между нами только в том, что у них были мечи, а у нас, пока не начнётся бой — голые руки.
Впереди шагал Нур. Молчаливый, ссутулившийся. Он вывел нас на арену.
Пустые трибуны. Песок теперь, по утреннему часу, был прохладным. Совсем не тем раскаленным и кровавым месивом, каким был вчера.
Нур махнул рукой, и пара рабов из обслуги прикатила большой ящик. Крышка глухо стукнула о край, открывшись — но отблеска стали мы не увидели. Внутри лежали деревянные щиты и мечи — в общем, пустокрас.
Похоже, тренироваться мы должны были ненастоящим оружием.
Пока все разбирали деревяшки, Нур подошел ко мне и тихо, почти неслышно, произнес:
— Эльдорн, с тобой хочет побеседовать Черный Волк.
Он кивнул назад, в черноту входа в стене. Там, в глубине, под дрожащим огнем факела, виднелся неподвижный силуэт.
Я направился к проходу. Черный Волк стоял, скрестив руки на груди, и наблюдал за тем, как кругоборцы поднимают деревянные мечи, а рабы расставляют кувшины с водой.
— Варвар, — сказал он, когда я подошел. — Ты переведен из ранга Червей арены в ранг Волков. Поздравляю. Ни один кругоборец не переходил из низшей ступени в высшую так быстро.
Вот только поздравление это прозвучало без малейшей тени радости.
— Теперь, — продолжил он, — тебе положено нормальное довольствие и питание. К тому же, я распорядился, чтобы тебе давали усиленную пайку.
Он замолчал. Ждал, что я скажу, а в хитрых глазах блестел выжидающий огонек.
— Послушай, Черный Волк, — сказал я. — Ты, наверное, хочешь услышать благодарность.
Он приподнял бровь.
— Так вот, нет — не дождешься. Все это ты делаешь не из доброты. Я для тебя инструмент, оружие. И чем лучше отточен меч, чем крепче он в руке, тем стремительнее работает на хозяина. И тем больше ты заработаешь.
Волк цокнул языком, будто ему понравилось, что я говорю прямо.
— Если уж я такой молодец и заслужил большего, — продолжил я, — подари мне вольную. Отпусти.
Черный Волк громко хмыкнул.
— А ты дерзок, варвар.
— А чего ты ожидал от варвара? Расшаркиваться не стану, лебезить тоже.
Он сузил глаза.
— Если ты думаешь, что я хочу нажиться на тебе… пускай будет так. Хотя знай. Мне не хочется, чтобы ты сдох быстро. И да — твоя смерть принесет мне убытки.
— Я не собираюсь умирать.
— Я видел, как смотрел на тебя архонт войны Вархан Серрос.
Губы его дернулись.
— А он такой человек — если что-то задумал, то доводит дело до конца. Ты этого ещё не знаешь, но я знаю наверняка.
Он всё ещё не сводил с меня взгляда.
— Он захочет отравить меня? — спросил тогда я.
— Нет, — отрезал Волк. — Этого я ему не позволю. Здесь моя вотчина.
Он широким жестом обвел каменные коридоры, песок арены, стены, потемневшие от копоти факелов своды.
— Но скоро очередные игры. Эти будут приурочены ко Дню Урожая.
Он стал говорить тише:
— Я больше чем уверен, Вархан Серрос приготовит для тебя такого соперника, рядом с которым и Скальд из Драгорья покажется сопливым отпрыском.
— И кто же будет мой противник? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Черный Волк. — Это лишь мое предположение. Если хочешь, считай, что это слухи. Просто я давно держу арену и очень хорошо знаю архонта войны.
— Что ж, слухи так слухи, — сказал я. — А если это и правда… то ты ведь можешь помочь мне справиться с тем, кого мне выпустят на поединок.
Он прищурился.
— И что тебе нужно?
— Оружие. Настоящее. Хорошие боевые топоры из валиссарийской стали. Трехслойной ковки.
Черный Волк выдохнул коротко, словно услышал просьбу купить луну прямиком с небес.
— Это очень дорогое оружие.
— Но не дороже будущего чемпиона, — сказал я.
Он молчал.
— И еще кое-что, — добавил я. — У меня просьба. Я буду тренироваться. Буду стараться убить того, кого мне приготовили. Но здесь у меня есть друг. Колдун.
Черный Волк скривил губы и недоуменно глянул.
— Друг… колдун… — протянул он. — Этот, что ли? Старик, что я взял для битья?
— Я хочу, чтобы он остался жив… Хоть водоносом его можно сделать, хоть какой другой обслугой, но чтоб он жил.
— Ты указываешь мне, как распоряжаться моей рабской сворой? — голос Волка стал жестче.
— Мне нужен свой водонос, и чтобы оружие подносил, и прочие поручения выполнял. Так я смогу случше подготовитьсья, — сказал я.
Черный Волк зыркнул.
— Раб у раба? Ты не слишком зарвался, варвар?
— Нет, — сказал я спокойно. — Я просто объяснил, почему это разумно.
Он смотрел так, будто хотел меня раздавить тут же. Потом резко выдохнул.
— Другого за такие слова я бы велел высечь.
Он замолчал. Медленно кивнул.
— Ладно. Так и быть. Будет колдун водоносом.
* * *
После разговора с Черным Волком я вышел на песок. Тренировки уже шли полным ходом под руководством старого воина-наставника. Лицо у него было испещрено шрамами и морщинами. Седой, белый, как снег на вершинах моей родной страны, он ходил меж кругоборцев, рычал, поправлял стойки, ставил руки, дергал за плечи.
Мы отрабатывали удары и выпады, дерево стучало о дерево, песок вздымался и тут же оседал на наших ступнях.
В это время я заметил, как к Черному Волку подошел какой-то посыльный. Ярко-красная одежда, словно свежая кровь. Он что-то быстро говорил, размахивал руками. Волк резко махнул в ответ, будто отгонял назойливую муху. Гонец же прижал ладонь к груди, показывая, что он лишь передает слова.
Черный Волк стиснул губы так, что побелели края. Потом тяжело выдохнул и направился к наставнику. Что-то ему прошептал на ухо. Тот кивнул, а после оглядел кругоборцев и крикнул:
— Всё! Закончили тренировку!
Я в это время рубился двумя палками, что приспособил под топоры, с одним из кругоборцев. Надавал ему тумаков, хотя бил несильно. По ходу объяснял, как прикрывать бок, как не открываться, как делать ложный выпад и оттягивать удар.
— Закончили, кому сказано! — снова гаркнул наставник. — Сегодня проводятся строительные работы.
— Какие еще работы? — удивился один из бойцов.
— Приказ Императора, — сказал наставник, — Будут делать стену арены выше и толще.
— О боги, — выдохнул кругоборец. — Это еще зачем?..



Глава 8

Кузница гудела жаром, будто внутри сидел дракон, который только и умел, что дышать огнём. Каменные стены закопчены, крепкие балки, на которых держалась крыша, давно почернели от дыма и времени, под сводами висели связки инструментов, цепи, старые клинки. У входа стояло корыто с водой, мутной от ржавчины и окалины.
Бородатый кузнец в кожаном фартуке, мокрый и красный от жара, размеренно бил молотом по наковальне. В клещах он держал заготовку кирки — раскалённый докрасна кусок металла, который росчерками искр отвечал на каждый удар.
Черный Волк вошёл тихо. Пламя дрогнуло, когда он перекрыл свет, и его тень, вытянувшись, прошла по стене.
— Приветствую тебя, Каллин, — сказал он.
Кузнец остановил руку, молот завис в воздухе. Он медленно поднял усталый взгляд.
— О… не ждал тебя, — пробурчал он. — Пришёл, надеюсь, заказать добрый меч?
Черный Волк хмыкнул, глядя на кирку в клещах и спокойно дыша раскалённым воздухом кузни, проговорил:
— Что ты, Каллин — я смотрю, теперь ты мастеришь всякую ерунду для земледельцев и рудокопов. Как низко пало твое мастерство.
Кузнец отложил молот, бросил заготовку в корыто, и вода взвилась паром, шипя, как змея. Он снял с гвоздя грязную тряпку, вытер мокрый лоб и подбородок.
— А что делать? — проворчал он. — Заказы для Имперской гвардии мне теперь не дают. Эти чёртовы новые законы… Теперь оружие для солдат куется в имперских кузницах. И невдомек тем, кто пишет бумаги, что там сплошь криворукие мастеровые. Оттого и мечи выходят… что лосиные рога — тупые и громоздкие.
Он снова вытер лицо и тяжело вздохнул.
— Эх… было время… — сказал Каллин и посмотрел на Черного Волка, будто вспоминая, какие клинки когда-то выходили из-под его рук.
— Мне нужно два топора из валессарийской стали, — проговорил Черный Волк. — Знаю, что у тебя были два готовых. Ты их не продал?
Кузнец прищурился, его взгляд стал тяжёлым.
— Нет, не продал. И тебе не продам, Черный Волк.
— Я дам хорошую цену.
Каллин мотнул бородой, что капли пота слетели на земляной пол.
— Нет. Не продаются. Это… скажем так… моё вложение на чёрный день. Дела идут всё хуже и хуже, и когда-нибудь… — он сжал челюсти. — Когда совсем станет худо… А эти топоры из года в год только дорожают. Нынешние мастера таких уже не сделают, уж точно не в Вельграде. И по сравнению с тем дерьмом, которое они теперь называют оружием, эти топоры не назвать иначе, как посланием богов.
— Так уж и богов? — прищурился Черный Волк. — Я, конечно, имею представление, Каллин, каков ты — отличный оружейник. Знаю тебя много лет. Но с чего ты взял, что ты лучший из всех нынешних мастеров?
Слова Черного Волка были ни чем иным, как попыткой сбить цену. В глазах его не было сомнения, он знал наверняка, что Каллин и вправду лучший кузнец во всем Вельграде.
Каллин вздохнул, провёл ладонью по мокрой шее.
— Может, и не лучший, — пробормотал он, как будто читая мысли Черного Волка, — но дело не во мне. Материал… вот в чем секрет, из которого они сделаны… это даже не валессарийская сталь. Хотя она — лучший оружейный металл на земле. Это другое…
Черный Волк нахмурился.
— Какой-такой материал? Что за диковинная сталь?
Каллин понизил голос. В кузнице и так никого, кроме них, не было, но он подошел ближе.
— Небесный камень.
Черный Волк приподнял брови.
— Небесный камень? Светящийся железный камень, что падают на землю?
— Он самый, — кивнул Каллин. — Я его один из них… Из него я выковал меч и два топора. Меч я когда-то, по глупости, продал за гроши… дурак был, молод и глуп… до сих пор жалею. А вот топоры — здесь. И могу тебя заверить… лучше оружия нет во всей Империи.
Каллин прямо смотрел на него черными глазами, а подбородок его будто сам собою медленно двинулся вверх. Черный Волк хмыкнул.
— Ну так продай.
— Ты оглох, что ли? — опустив голову, буркнул Каллин. — Я же сказал — нет.
Черный Волк улыбнулся чуть шире, но взгляд остался цепким.
— Ну хоть взглянуть можно? Просто посмотреть.
Кузнец закатил глаза.
— Ладно… полюбуйся.
Он достал с пояса связку ключей, отпер массивный железный ящик в углу. Крышка скрипнула, выпуская запах масла и металла. Каллин выудил промасленный свёрток, бережно положил на дощатый стол и развернул ткань.
Перед Черным Волком лежали два топора.
Не сияющие, не искрящиеся бирюзовым светом небесного железа. Они не были украшены даже резьбой или орнаментом.
Обычные. Самые обычные боевые топоры валессарийского образца.
Черный Волк пробурчал:
— Хм… Но выглядят… как обычное оружие.
И только мастер заметил едва заметную дрожь воздуха над лезвиями — словно металл дышал.
Каллин бережно поднял один из топоров, будто держал дитя. Подошёл к чурке, на которой валялся железный пруток. Толстый и добротный, для оград подобные делают. Положил пруток ровнее, ухватил топор поудобнее и махнул.
Вжух! Пруток перерубило пополам. Оба обрубка отлетели в стороны.
— На-ка, смотри, — сказал кузнец, протягивая лезвие ближе к свету. — Ни единой зазубрины. Ни скола. Он не тупится вообще.
Черный Волк наклонился и потянулся к топору. Каллин хмыкнул и отдёрнул топор назад:
— Эй, стой. Не советую трогать лезвие. Сам не заметишь, как до кости рассечёшь.
— Да я аккуратно, — буркнул Черный Волк.
Он едва-едва провёл подушечкой указательного пальца по кромке.
И сразу на коже выступила алая капля.
Черный Волк поднёс руку к глазам, разглядывая тонкий разрез, будто от шёлковой нити.
— Удивительно… — пробормотал он. — Ты прав, Каллин. Это лучшие топоры в Империи.
— Ну всё, посмотрел — и хватит, — сказал кузнец, тут же заворачивая оба топора обратно в промасленную ткань. Движения у него были торопливые и бережные.
Черный Волк уже хотел что-то сказать, когда услышал лёгкое шуршание. За стеной кузницы что-то скрипнуло, мелькнула чья-то голова в проеме и мгновенно исчезла.
Он резко обернулся.
— А это кто там у тебя? — спросил он, нахмурившись, и положил руку на рукоять кинжала.
Каллин лишь ухмыльнулся:
— Свои. Не волнуйся. Моя охрана, если вдруг какой-то умник решит, что меня стоит ограбить.
Кузнец при этом расплылся в широкой довольной улыбке. Черный Волк прищурился:
— Плохо же ты обо мне думаешь, Каллин. Никто тебя грабить не собирается. Я предлагаю тебе хорошую цену.
Он вытащил из-за пояса тяжёлый кожаный мешочек. Монеты внутри глухо звякнули, судя по всему, там было много солидов.
Каллин лишь отмахнулся.
— Убери деньги, Черный Волк. Не продаются топоры. Не продаются, я сказал.
Черный Волк помолчал немного и тихо произнес:
— Они нужны для битвы в День урожая. Понимаешь, Каллин… у меня новый чемпион. Я много повидал бойцов, а этот… он особенный. Он может победить того, кого ему приготовили на День урожая. А приготовили ему в этот раз нечто особенное. Нутром чую.
Кузнец приподнял бровь.
— А кого ему приготовили? И кто твой чемпион? — прищурился Каллин.
— Варвар. Гельд Севера, — сказал Черный Волк. — А кого приготовили — не знаю. Такого нынче не скажут никому. Только вот стены моей арены вдруг кому-то показались малы — их начали делать выше. Укреплять. Будто там будут биться сами демоны.
Он тронул пальцами блестящую в свете огня, словно вороново крыло, стриженую бороду.
— Я не против подлатать арену за счёт казны, но ты же понимаешь… Император у нас нерасточительный. Просто так деньги вкладывать не будет.
Кузнец нахмурился. Черный Волк медленно выдохнул:
— Есть одно предположение. Но я не могу тебе его сказать.
— Скажи! — кузнец наклонился к нему, глаза блеснули любопытством. — Я никому, ни слова.
Черный Волк на миг отвёл взор к огню, словно стараясь напитаться его силой.
— Такие стены нужны лишь для одного, — произнёс он веско. — Чтобы удержать единственного бойца во всей Империи. Схорна Безликого.
— Схо… Схорна⁈ — выдохнул Каллин и перекрестился по-своему, кулаком по груди. — Да они с ума посходили! Пускать в город бедовище! Нет, Волк, нет!
Высказанная, догадка словно обрела плоть и встала между ними. И в этот момент из-за двери раздался тонкий, возбуждённый голос:
— Варвар будет биться против Схорна Безликого⁈
В кузницу вбежал мальчишка. Худой и взъерошенный, с родинкой над верхней губой.
Каллин взвыл:
— Будемирка! Цыц! Взрослые говорят!
— Отец! — пацан подпрыгнул от волнения. — Это же он! Варвар, что меня спас! Я тебе рассказывал! Он меня спас!
Кузнец моргнул.
— Тот самый? Тот… — он смерил Волка долгим взглядом. — Значит, он?
— Да, — кивнул Черный Волк.
— Отец, прошу! — Будемирка уткнулся руками в стол. — Продай ему топоры! Пусть варвар выживет! Мы же придём смотреть его бой!
— А ну! Не вмешивайся! — оборвал его Каллин. — Без тебя разберусь. Ну-ка… марш! На рынок. Купи… кувшин молока и хлеба.
Кузнец вытащил серебряный солид и швырнул сыну. Тот ловко поймал монету худыми пальцами прямо в воздухе, но всё ещё стоял, не уходя — ждал ответа.
— Ну что… продашь? — спросил он жалобно, опустив взгляд.
— Сгинь с глаз! — рявкнул Каллин, махнув рукой. — Разберусь без тебя!
Пацан вздохнул, сжал кулак с солидом и вышел. Его шаги удалялись, шаркая по каменной дорожке.
Кузнец почесал бороду. Потом сжал руки в кулаки и остановил взгляд на наковальне. Смотрел долго, тяжело, будто уговаривал сам себя. Потом поднял взгляд на Черного Волка и неохотно буркнул:
— Сколько дашь?
Черный Волк открыл мешочек, и звон монет сразу заполнил кузницу. Он пересыпал солиды в ладонь, прикидывая вес.
— Ну… учитывая, что это особый сплав… — протянул он, внимательно считая. Золотые солиды перекатывались меж пальцев, серебряные он отделял в сторону, медные даже не удостоил вниманием. — Штучная работа… я могу дать…
— Да идёт всё в драконий зев! — вдруг рявкнул Каллин, махнув рукой. — Забирай так.
Черный Волк поднял голову и удивленно уставился на кузнеца.
— Даром?
— Забирай, пока я добрый, — проворчал кузнец, устало выдыхая. — И не вздумай предлагать мне за это деньги.
Черный Волк медленно закрыл мешочек, спрятал за пояс и кивнул.
— Спасибо, Каллин.
— Не нужно мне твоё спасибо, — буркнул кузнец. — Это спасибо варвару. Сын у меня один…
Он нахмурил брови и посмотрел в глаза Черному Волку:
— Дай мне слово, что эти топоры точно до него дойдут. До варвара.
Черный Волк выпрямился.
— Слово Черного Волка, — сказал он.
И оба знали — это слово стоит куда дороже любого золота.
* * *
Во внутренний тренировочный дворик нас начали выводить уже на следующий день. Но на арену — ни шагу. Говорили, что её перестраивали к большому представлению, приуроченному ко Дню урожая. Каменотесы стучали молотками сутки напролет. Внутри стены доносился глухой грохот, будто там, внизу, строили не арену, а тюрьму для какого-то древнего демона.
Прошло несколько дней. Я привык к жизни здесь. Дни текли один за другим, похожие друг на друга, как куриные яйца у одной наседки: утренняя кормёжка, тренировка, обеденная кормёжка, снова тренировка, вечерняя похлёбка, сон.
И так — по кругу.
Наставник ко мне почти не подходил. Держался в стороне, будто я болен какой-то заразой. Наверное, чувствовал, что его мастерство до меня не дотягивает. От этого он мрачнел ещё больше.
Я же делал своё. Тело должно быть готово. Деревяшки — не топоры, но мышцы отрабатывают всё, что нужно. Удары, перемещение корпуса, правильная стойка. Всё это годится и в настоящем бою.
Я не молчал, я подсказывал и другим кругоборцам, где они ошибались. Как держать дистанцию. Как не раскрывать себя. Куда ставить стопу, чтобы не провалиться вперёд.
За это наставник каждый раз награждал меня взглядом, будто больше всего желал бы швырнуть мне в голову чем-нибудь тяжёлым. Он, видно, считал, что я забираю его хлеб.
Ха! Какой у раба хлеб?
Я жалованья не получаю. Через меня его работа только легче становилась. Правда, кругоборцы удивлялись — никто и никогда им не подсказывал. Здесь, по всему видать, каждый сам за себя, каждый — будущий труп на арене. Кто-то раньше, кто-то позже.
Помогать друг другу? Да кому это пришло бы в голову?
Но я пошатнул этот порядок. Как и тогда, на арене, отказавшись прикончить Скальда.
Людское мнение о варварах — что мы дикари, звери — вдруг словно бы треснуло, будто это была скорлупа или же старый горшок. Совсем на миг, но треснуло. Ведь дикарь, по их понятиям, не должен спасать ребёнка. Дикарь должен душить, рвать, кидаться на прутья, пока его не забьют камнями.
А я взял — и спас мальчишку. Для них это стало открытием. Для кругоборцев — тоже. Даже власть предержащие, небось, почесали затылки. Мир у них чуть сдвинулся, всего на пальцевую ширь, но всё же.
И теперь, когда мы тренировались во дворике Стены, я чувствовал на себе эти взгляды.
Не ненависть или презрение. Скорее — непонимание, смешанное с интересом.
«Может ли дикарь быть не зверем?» — спрашивали их глаза.
Я знал ответ. Они — пока нет. Сомневались.
Черный Волк снова вошёл во дворик — как и всегда, быстро, почти неслышно. Руки его были заняты тяжёлым свёртком из мешковины, туго обтянутым бечёвкой.
— Варвар! Иди сюда.
Я подошёл. Он присел на корточки, осторожно опустил свёрток на землю, так мягко, будто клал туда ребёнка. Бечёвка спала, мешковина развернулась.
— Вот, — сказал Черный Волк. — Это тебе подарок от кузнеца. Мастер-оружейник Каллин, запомни это имя.
Я нахмурился.
— Не знаю таких.
— Тот пацан, которого ты спас на арене — сын кузнеца, — хмыкнул Волк. — Каллин хотел поблагодарить. Вот и всё.
Я глянул на топоры. Темноватый металл, странный отлив, ни единого украшения. Совсем не похожи на валессарийскую работу.
— Что за топоры? — спросил я. — Не похоже на работу мастеров Валессарии.
— Конечно, не похоже! — вскинулся Черный Волк, а потом добавил, уже тише: — Эти клинки сделаны из небесного камня.
Он поднял один топор за рукоять, и восхищенно уставился на него.
— Ты, наверное, и не слышал про такие. Откуда тебе знать, варвар? Тебе повезло, как никому. Эти камни падают с неба. И почти все сгорают, не достигая земли. Но если такой упадёт… считается, что тот, кто найдёт его, получает силу. Настоящую мощь.
Я кивнул.
— Слышал, — сказал я. — Но в наших краях это, скорее, легенда. Народ, бывает, говорит о разном.
Черный Волк посмотрел на меня с прищуром.
— Хм. А ты, я смотрю, совсем не глуп. Скажи… все варвары такие, как ты?
— Это неважно, — ответил я, умолчав о том, что у себя в племени я был единственным, кто умел читать и знал хоть что-то из наук Империи.
Я взял топоры в руки. Ладони сами легли на рукояти, будто сомкнулись в рукопожатии со старыми друзьями. Я сделал первый взмах. Металл прошил воздух с глухим свистом. Потом второй. Третий. Четвёртый.
Тело помнило движения. Топоры были тяжелее привычных, но ложились в руки отменно. Я вращал запястьями, менял хват, разворачивал клинки.
Свист топоров в воздухе стал ровным, словно песня.
Все кругоборцы разом перестали сражаться палками. Кто-то обернулся. Деревяшки повисли в руках. Рты приоткрылись.
— Ничего себе… — пробормотал кто-то в стороне.
Даже Нур не шелохнулся. Только Скальд из Драгории стоял, сжав челюсти. Его маленькие глаза смотрели исподлобья. Взгляд стал будто каменным. Он видел, как внимание людей перетекало от него ко мне, медленно, как ручей в низине.
Я остановился. Опустил топоры. Поднял один, посмотрел на лезвие.
— Интересно, — сказал я. — Форма, длина, вес. Всё сделано с умом.
Я повернул клинок, всматриваясь в сталь.
— Осталось проверить остроту.
— Не вздумай проверять пальцем, — усмехнулся Черный Волк и поднял руку, показывая засохший порез. — Я уже попробовал. Хватило.
Я подошёл к ящику с оружием, вытащил оттуда старый деревянный щит — из тех, что давно пора отправить на дрова. Подкинул его вверх быстрым движением и рубанул топором в воздухе.
Щит разлетелся надвое, будто был сделан из хлебной корки, а не из плотной доски.
Кругоборцы дружно ахнули.
— Неплохо, — сказал я.
А про себя подумал: «Вот так подарок!»
Но восторгаться вслух не собирался. Пусть Черный Волк не думает, что я ему обязан. Он — рабовладелец. Я — узник.
— «Неплохо», — передразнил Черный Волк. — Да это лучшие топоры в Империи.
— Пусть будет так, — ответил я спокойно. — Однако мне нужно тренироваться именно ими. Чтобы привыкнуть. Чтобы пальцы срослись с рукоятью и я чувствовал топор.
— Ты белены объелся, варвар, — пробурчал Черный Волк, но без злобы. — Ещё кого покалечишь. Или убьёшь.
— Значит, нужно обернуть клинки воловьей кожей, — сказал я.
Я снова нагнулся к ящику и вытащил ещё один старый щит, весь потрёпанный, обтянутый кожей. Сдёрнул кожу одним рывком, обмотал ею лезвия топоров, а вокруг топорища стянул пеньковой верёвкой.
— А ну… попробуем, — сказал я и оглядел кругоборцев. — Кто против меня? Не бойтесь, удары лишь обозначу.
Первым вышел Рыжий Бор, тот самый, что всегда гоготал и любил шутки.
Он подался вперёд, выставив щит, да ткнул в меня деревянным мечом. Долго ждать не пришлось. Я сделал первый взмах, просто отвёл его удар, не вложив силы. Но даже этого «касания» хватило: топор легко рассёк воловью кожу его щита, будто её и не было.
Рыжий отшатнулся, но я уже шёл вторым ударом. Обозначил рубящий по щиту. Лишь обозначил, а щит треснул пополам. Топор прошёл по дуге дальше и царапнул рыжему руку.
Кровь сразу выступила тонкой полоской.
— Ай! — вскрикнул он, отпрянув.
Я удивлённо посмотрел на топор, обмотанный кожей.
Кожа на лезвиях уже была словно паутинка.
И я понял, что эти топоры… не просто оружие. Держать их в руках — все равно что держать молнию, огонь небесный.
— Нет, таким способом его не сдержишь, — сказал я, глядя на разодранную воловью кожу. Она висела на лезвии, как мокрая тряпка.
— А я тебе про что говорю, — отозвался Черный Волк, хмыкнув. — Таким оружием только убивать.
— Значит, буду отрабатывать удары без соперника, — сказал я. — Придётся рубить воздух.
— И правильно, — кивнул Черный Волк. — Воздух единственный, кто от тебя не сдохнет.
* * *
Вечером, когда мы сидели в кормильне, к нам подошел Воробей. Как всегда, веселый, с довольной ухмылкой. В руках он нёс две глубокие глиняные миски.
— Держите, — сказал он, выставляя миски передо мной и Рувеном. — Горячее, как сердце влюблённой трактирной разносчицы.
В мисках была простая, но очень сытная еда: густая перловая каша, сваренная на бульоне с кусками баранины. Жирная, тягучая и пахнущая дымом. Поверх — ломоть поджаренного хлеба, впитавший аромат бульона.
Просто. Но после дневных тренировок, когда машешь и машешь тяжелым оружием, считай, как пир.
Воробей сел рядом, азартно заговорив:
— А вчера я, значит, в трактир зашёл… ну, как обычно… там один горец начал надо мной смеяться. Мол, детям место дома, а не на лавках в трактире. Иди, малец, к мамкиной сиське! А я ему и говорю…
— Ты говорил, что можешь достать вещи из-за Стены. Это правда? — перебил я его бахвальство.
Повар мигом умолк, выпрямился, как попрошайка, учуявший монетку.
— Конечно! — оживился он. — Что вам нужно?
Я повернулся к Рувену:
— Колдун, объясни ему.
Рувен втянул воздух, огляделся, и тихо, почти шёпотом, начал перечислять. Негромко, но достаточно ясно, чтобы тот мог услышать каждое слово:
— Корень барсучьего лопуха… две щепотки золы храмового лотоса… медный купорос… порошок из плавников сушёного сома… это все купишь в обычной лавке, но самое главное, нужно найти…
— Ой-ой-ой… — перебил Воробей, вдруг побледнев. — А это… для чего?
— Не твоего ума дело, — осадил его Рувен.
— Но это же… — заикнулся парень, — всё сплошь штуки для… колдовства… Так?
— Не так, — Рувен придвинулся ближе и ткнул ему пальцем в грудь, — не штуки для колдовства, а ингредиенты для алхимии. Запомни. И не болтай лишнего.
Воробей сглотнул.
— Если проболтаешься… сам голову потеряешь. И нас подставишь, — добавил Рувен шёпотом.
Парень кивнул так резко, будто боялся, что одна только мысль о лишней болтовне уже может вызвать беду. Он оглянулся по сторонам, ссутулился, спрятал руки за спину и прошептал:
— Химия, не химия, колдовство… — забормотал Воробей, глядя на нас круглыми глазами. — Это же одинаковое преступление. Нет… я такое не смогу. Давайте я вам лучше достану… ну… что-то другое? Что радовать будет!
Он развёл руками.
— Я могу принести… э-э-э… сытники с мясом из лавки у ворот… сладкий мёд в глиняных плошках… кувшин эля… тёплые шерстяные носки… целебные свечи из несгораемого воска, чтоб вам не в темноте сидеть… — тараторил он. — Там есть такие… от дурного глаза, от бессонницы, от порчи, от геморы…
— Ты дурилка или притворяешься? — вспыхнул Рувен, сходу прерывая его. — Тебе сказано: вот это, вот это и вот это надо.
Он ткнул пальцем в воздух, будто заново перечисляя ингредиенты.
— Записывай!
— Я… я… — замямлил Воробей.
— Хотя постой… Не записывай! — осёкся Рувен, видно, поняв по-своему, о чем думал тот. — Писульку твою найдут — возьмут тебя за жабры. А когда тебя припрут, ты нас всех выдашь. Станешь петь, как петушок поутру. Запоминай! Запоминай, говорю!
И Рувен снова медленно, чуть ли не по слогам перечислил ему всё одно за другим.
Воробей покраснел до ушей.
— Ой… ну я не знаю, где я всё это куплю.
— Глянешь на тебя, а будто ты вылупился неделю назад, — покачал головой Рувен. — И вправду, что будто малец. Походи по знахарским лавкам. Поспрашивай. Там наверняка торгуют контрабандным товаром. Только аккуратно, будто просто интересуешься. Товар ходовой, хоть и запрещённый.
— Ну я… не знаю… — мялся Воробей. — А для чего вам всё это?
— Не твоё дело! — буркнул Рувен.
— Да ладно, — сказал я. — Расскажи. Может, тогда охотнее поможет.
Рувен вздохнул, развёл руками так, будто сдавался.
— В общем так, — сказал он. — Я хочу усилить клинки Эльдорна.
— Усилить? Как это… сделать их… тяжелее? — удивился Воробей.
— Точно дурилка, — простонал Рувен. — Наоборот. Легче. Прочнее. Острее. Чтобы разрезали, как ветер просторы.
— А-а-а… — протянул Воробей. — Ну так это ж и будет колдовство!
— Какая тебе разница, — огрызнулся Рувен. — У тебя что, пальцы отвалятся, если принесёшь, что нужно? Так что? Поможешь?
Воробей почесал макушку, волосы торчали побуревшей соломой.
— Я постараюсь… конечно постараюсь… — промямлил он. — Наверное… это всё дорого стоит…
— Мы тебе потом отдадим, с процентами, — лукаво улыбнулся Рувен. — Слыхал про такие? Если Эльдорн победит с помощью оружия, которое мы усилим… ты сам говорил. Помнишь?
— Ну да… ну да… говорил… — пробурчал Воробей, опустив глаза. Видно было, как у него внутри борются тяжёлые мысли, будто он обдумывал не задание, а собственную судьбу. — Ладно… я всё запомнил.
— Точно запомнил? — прищурился Рувен.
— Ну… вроде, да… — и тут же виновато поёжился.
— «Вроде» — это не ответ, — проворчал старик. — А ну, повтори.
Воробей оглянулся по сторонам, пригнулся над столом и зашептал так тихо, будто боялся, что стены умеют слушать.
* * *
Знахарская лавка воняла терпкими травами, мускусом и прогорклым медом. Помещение было тесным, низким, округлой формы, будто её вырубили в стволе огромного дерева. По стенам — полки, уставленные склянками с мутными жидкостями, мешочками, высушенными корешками, черепами зверей, связками перьев, амулетами на кожаных шнурах. Вдоль потолка свисали пучки трав, уже высохших до ломкости. По углам разместилась паутина, словно старые сети рыбака.
За прилавком сидел старик в длинном одеянии — золотая вышивка ещё держалась, но блеск давно сошёл, орнамент потускнел, края потерлись. Видно было: дела у хозяина лавки не очень. Когда-то он процветал, торгуя колдовскими ингредиентами, а теперь полки пылились, склянки обрастали серым осадком, словно к ним давно никто не прикасался.
Воробей вошёл робко, переминаясь с ноги на ногу.
— Доброго вечера, благостин, — проговорил он.
Хозяин лавки поднял взгляд. Медленный, и усталый. Одного этого взгляда вполне хватило, чтобы оценить посетителя: худой, бледный, из одежды — ничего, что намекало бы на солиды.
«Жирного клиента из тебя не выйдет», — читалось в глазах торговца. Максимум, что спросит, это микстуру от кашля из болотного дольника или дешёвые благовония, которыми мальчишки мажутся, думая, что девицы начнуть прыгать на них, как чайки на стаю ставриды, вышедшей к поверхности.
— Чего хотел? — проскрипел старик, еле размыкая губы.
— Подскажите, пожалуйста… — Воробей сглотнул. — У меня не совсем простой вопрос.
Он оглянулся по углам, будто ожидал, что там прячутся кромники или жрецы.
И только после этого прошептал:
— Мне нужна… бородавочная горечь молчаливой жабы.
Старик чуть приподнял бровь.
Воробей, будто боясь растерять всю храбрость, продолжил торопливо, почти не дыша:
— Немного паучьего яда… пещерного тарра. Порошок золы стылого цветка… и чернильную железу сквернолома. — И… — он вздохнул, — если будет… семечко стального плода.
Старик замахал руками так резко, что несколько подвязанных пучков трав зашевелились.
— Проваливай отсюда! — зашипел он. — Ты сам понял, что просишь? Это запрещено к продаже! Я сейчас позову стражу, и тебя бросят в яму!
— Я хорошо заплачу, — настойчиво повторил Воробей, сглатывая.
— Ты что, не слышишь, как лесной землерой? — проскрипел знахарь. — Нет у меня такого! И не было, не водилось никогда! Кто тебе вообще сказал?
Но Воробей, казалось, заранее приготовил речь и не намерен был отступать, пока не выскажет ее без остатка. Он шагнул ближе:
— Благостин… позвольте заметить, что ваши целебные снадобья… редко кто покупает.
Старик замер.
— Я заметил, — продолжил Воробей тихо, — что к вам заходят вовсе не хворые люди. А… особенная категория. Такие, что больше похожи на… алхимиков.
Старик подскочил.
— Ты ещё и следил за моей лавкой⁈ Прочь, сказал! Вон!
— Да, следил, — выдохнул Воробей и вытер вспотевшую ладонь о штанину. Глаза его всё же блеснули: — И если вы сдадите меня стражникам… боюсь, они начнут допрос. И я… я не смогу им врать.
Он на мгновение замялся, но продолжил твёрже:
— Я скажу, что видел подозрительных личностей в вашей лавке. И что они уносили что-то, пряча в кожаных сумах.
Старик напрягся. Губы вытянулись тонкой бледной ниткой, желтые глаза впились в парня. Взор уже был не злым, а стал тревожным.
Воробей ощутил, что попал в яблочко, и прибавил:
— А если вы мне всё это дадите… — он поднял руку. — То клянусь богиней Шторма, я буду держать язык за зубами. И никому ничего не скажу.
Он даже надул грудь, расправил плечи, стараясь выглядеть внушительно.
— На меня можно положиться! — добавил он. — Вы не смотрите на мою внешность.
Старик теперь щурился, разглядывая его заново. Уже не как мальчишку, а как потенциальный источник дохода — или беды.
— Да, — прибавил тогда Воробей тише. — Это ингредиенты для алхимии. Одному… очень важному человеку нужны. Имени не скажу.
На словах «важному человеку» старик подобрался.
— Важному человеку, говоришь? — шёпотом переспросил он. — И… сколько он платит?
— Достаточно, — уверенно ответил Воробей. — Достаточно, чтобы вы не остались в накладе.
Старик постучал по прилавку длинным пожелтевшим ногтем.
— Это всё стоит очень дорого, — наконец сказал он. — Особенно… семечко стального плода.
Воробей наклонился ближе.
— Сколько?
Старик поднял палец, будто вот-вот назовёт цену…
— Подойди ближе, — сказал старик.
Воробей нерешительно сделал шаг. И в тот же миг старик метнулся вперёд, схватил его за ухо и резко выкрутил.
— Ай! Больно! Отпустите! Что вы делаете⁈ — взвизгнул Воробей.
— Вздумал меня пугать, малахольный? — прошипел знахарь. — Думаешь, я первый день живу?
Он выхватил из-под прилавка тонкий кинжал и приставил к горлу Воробья. Лезвие холодно коснулось кожи, едва не прорезав её.
— Я сейчас скажу, что ты хотел меня ограбить. Пырну тебя в кадык, и ты сдохнешь от кровотечения, как мокрая курица.
— Я… я правда хочу купить! — захлебнулся Воробей. — Почему вы мне не верите⁈
Старик подержал кинжал у горла ещё мгновение, а после убрал.
— Ладно, — проворчал он. — Вижу, не отступаешь. И вижу, что действительно тебе нужно, верно, припекло кому-то. И что ты не подосланный, чтобы сгубить меня. Считай, проверку прошёл.
Он мотнул головой на занавешенный проход за своей спиной:
— Стой здесь. Ни шагу. И смотри у меня — ничего не сопри.
— Обижаете, благостин… Я не вор.
Лавочник фыркнул и исчез за плотной тёмной занавесью.
Пока его не было, Воробей, выгоняя шагами испуг, прошёлся вдоль полок. Что-то блеснуло сбоку, это был небольшой флакончик.
Он вдруг схватил его, даже не прочитав надпись. Вспотевшими пальцами сунул в карман. И тотчас сделал вид, что просто рассматривает паутину на черепе звероглаза в углу.
Через минуту знахарь вернулся. В руках его был небольшой пергаментный свёрток, перевязанный шнуром.
— Вот, — сказал он шёпотом. — Всё, что ты просил. На один алхимический ритуал доза рассчитана.
— А верно ли… Покажите… — начал было Воробей.
— С ума сошёл⁈ — прошипел лавочник и спрятал свёрток под прилавок. — Хочешь, чтобы кто-нибудь зашёл и увидел⁈ Давай деньги!
Он выставил ладонь, растопырив пальцы:
— С тебя девять золотых и пять серебряных солидов.
— Сколько⁈ — выдохнул Воробей.
— Только не говори, что явился за этакими делами без денег, — процедил лавочник.
— Конечно, есть! — выпалил парень.
Он достал из-за пазухи кожаный мешочек, набитый мелкими камешками, и ловко потряс им, будто внутри перекатывались солиды. Раскрыл мешочек, повернулся так, чтобы старик видел только его спину, а сам делал вид, что пересчитывает деньги.
— Но… у меня тут… немного не хватает, — промямлил он.
Старик сузил глаза:
— Сколько не хватает?
— Одного золотого… — чуть слышно сказал Воробей.
— Ладно, — проворчал лавочник. — Умеешь ты торговаться. Сделаю тебе скидку.
— Ой, простите-простите, благостин! — вскрикнул Воробей, встрепенувшись. — Я ошибся… У меня… двух золотых не хватает…
Старик ударил ладонью по прилавку:
— Ты будешь покупать или нет⁈
— Да-да! Только… пожалуйста! Этот свёрток не убирайте! Я сейчас домой сбегаю, мигом вернусь и всё выкуплю! Прошу вас!
Старик прищурился, покачал головой:
— Что-то мне подсказывает… что ты хочешь обвести меня вокруг пальца?
— Нет! Нет, что вы! — запротестовал Воробей, тряся головой так ожесточённо, что казалось, она у него вот-вот отвалится. — Я принесу деньги! Всё принесу! Не убирайте этот свёрток! Я мигом!
И, не дожидаясь ответа, он развернулся и выскользнул из лавки.
Старик остался стоять, хмурясь.
Он спрятал свёрток под прилавок, глубже, чем прежде, пробурчал себе под нос:
— Ходят тут всякие… спрашивают, смотрят… а ничего не покупают… Так я скоро по миру пойду, пожалуй…
* * *
Через некоторое время в лавку вошёл уличный мальчишка, оборванец лет десяти.
«Что за день такой…» — подумал лавочник, нахмурившись.
— А тебе чего надо? — рявкнул старик. — Что тут забыл, безродный? А ну пошёл отсюда!
Мальчишка хитро глянул на торговца, но не двинулся. Прошёл вдоль полок, будто разглядывал товар.
— Ты что, не слышишь меня? — старик зло зыркнул. — Вон! Подачку не проси. Нищим не подаю.
Он свел седые брови и пробормотал вполголоса:
— Чтоб вас всех пещерная скверна забрала… босота подзаборная.
Но через мгновение подозрение кольнуло его в грудь сильнее раздражения. Лавочник прищурился.
— Ты что там прячешь в карманах? Эй! А ну покажи!
Мальчишка резко сунул руки в карманы, а те и правда были подозрительно оттопырены.
— Ты что… что-то уже украл⁈ — старик встал и шагнул из-за прилавка, намереваясь изловить сорванца.
Пацан дёрнулся, вытащил руку — и в этот миг из его одежды выпал маленький флакончик. Лавочник узнал его сразу — по особому стеклу, по пробке из коры бородавочника.
— Ах ты ворюга! — взревел он.
Мальчишка хохотнул коротко и дерзко — и тут же выскочил за дверь.
— Стой! Что ты там ещё украл⁈ А ну стой! — крикнул лавочник и, кряхтя, кинулся за ним.
Но возраст и больные колени делали своё. Сутулая спина не позволяла бежать так же резво, как пацан. Вот только жадность толкала вперёд. Он всё ещё надеялся догнать, ухватить за шиворот, обыскать мальчишку.
Торговец выскочил из лавки. Мальчишка не убегал далеко, почему-то остановился чуть поодаль, будто издеваясь, улыбался, поглядывал на старика, словно дразнил.
— А ну стой! — сипло выкрикнул лавочник. — Держите вора-а-а!
Но мальчишка юркнул в знакомые переулки, будто в воду нырнул. Старик попробовал поспеть за ним, но тот исчез за углом, оставив только шорох пыли.
— Ах, чтоб тебя Безликий прибрал… ворье треклятое… — выкрикнул лавочник, остановился и тяжело задышал, схватившись за грудь.
А пацанёнок уже скрылся. И лавочник не заметил главного. Когда он, тяжело дыша и ругаясь, выскочил из лавки, в дверной проём тихо, как ночной кот, скользнула другая фигура. Силуэт промелькнул быстрее, чем стрела степняка.
Ни один прохожий этого не увидел, все были увлечены выкриками лавочника:
— Держите вора! Вора держите!



Глава 9

Мальчишка, петляя между стенами, нырнул в глухой, пахнущий сыростью проулок — там, где его уже ждал Воробей.
— Молодец, — сказал Воробей и потрепал его по взъерошенной шевелюре. — Ловко всё сделал.
Он вытащил два медных солида и протянул мальцу:
— На вот тебе за работу.
— И всё? — возмутился пацан. — Не будь скрягой, дядя, дай ещё!
Воробей вздохнул, но всё же кивнул.
— Ладно.
Он развязал кожаный мешочек, высыпал в ладонь горсть монет. Среди тёмной меди блеснул один серебряный солид — тяжёлый и чистый, десяти медяков цена.
Воробей же взял из горсти ещё два медных и протянул мальчишке.
Но тот, едва увидев серебро, молниеносно цапнул именно серебряный солид, словно ястреб схватил цыпленка, и рванул прочь.
— Эй! Стой! Вор! — выкрикнул Воробей.
— От вора слышу! — бросил пацан, хохотнув, и умчался в узкий проход.
— А, ладно… — ворчливо пробормотал Воробей. — Заслужил-таки.
Он проверил сумку на боку, кожаную, потертую по швам от постоянной носки. Там уже лежал свёрток с алхимическими ингредиентами.
Теперь оставалось только незаметно пронести всё это обратно за Стену. Воробей усмехнулся. Это дело лёгкое — его давно уже никто из стражников не обыскивал. Он был для них своим.
* * *
На утренней кормёжке, едва мы с Рувеном успели занять лавку и получить свои миски, к нам подкрался Воробей. Он оглядывался так, будто за ним тянулся хвост из кромников.
— Я всё достал, — прошептал он, хитро щурясь.
Рувен едва не подавился похлёбкой.
— Да ну… не врёшь? — выдавил он, вытирая бороду рукавом.
— Клянусь, — довольно сообщил Воробей. — И влетело мне это в копеечку. Очень… очень дорого стоило.
Он тихо обозначил сумму. Я чуть дернул бровью, а Рувен чуть ли не подпрыгнул на месте.
— А ты не ошалел, или тебя пещерный тарр укусил? — пробурчал колдун. — Мозги совсем потекли? Где ж ты взял такую цену, чтобы тут её сказать?
— Ну я же говорю… это очень дорого стоит… — оправдывался парень, теребя свой фартук.
— Ладно, Рувен, — сказал я. — Дадим ему вполовину меньше.
— Вполовину⁈ — возмутился Воробей. — Это грабёж! Я жизнью рисковал!
— Какой ты жизнью рисковал? — усмехнулся я. — Ты же сам говорил, что всё купил. Влетело в копеечку, да?
— Так это же контрабандный товар! — нашёлся он. — Вот и рисковал!
— Не заливай мне тут, баснописец, — сказал я. — Нет у тебя таких денег, чтобы всё это купить. Но… думаю, ты проявил смекалку. И украл.
— Я не вор! — обиженно фыркнул Воробей. — Я повар!
— Одно другому не мешает, — заметил я. — Я тебя не осуждаю. Молодец даже, что сказано, то выполнил — принёс. Как будет возможность — рассчитаемся. Но попомни, вполовину меньше того, сколько ты просишь. И не перебивай.
Я протянул руку:
— Давай сюда свёрток.
Воробей вздохнул, осмотрелся и вытащил из-под фартука плотный свёрток.
Он недолго был в моей руке, Рувен ловко схватил его и спрятал под свою балахонистую рубаху.
— Там точно всё, что я просил? — спросил он у Воробья, понижая голос.
— Да… — вздохнул тот. — Но только я не проверял. Боюсь… разворачивать.
— Боишься? Почему? — спросил Рувен.
— Ну… не знаю… — замялся Воробей. — Вдруг я разворачиваю… а там хлоп!… и я превращаюсь… ну… в жабу там. Или ещё во что.
Рувен тяжело выдохнул:
— Лучше бы ты превратился в ишака. Толку бы от тебя было больше. И запрячь можно.
Повар ушёл, а мы с Рувеном переглянулись и тут же сблизили головы над столом, как два заговорщика.
— Мне нужна печь, — начал перечислять Рувен, загибая пальцы. — Мне нужна вода… нужен жар, ёмкость… место, где никто не увидит…
— Погоди, старик, — сказал я. — Где мы всё это возьмём?
— Так вон же, на кухне всё есть, — Рувен ткнул пальцем куда-то в сторону коридора. — Когда пойду воду набирать, я всё там могу сделать. Попросим Воробья, чтобы помог. Он же туда-сюда бегает, никто внимания не обращает.
— А как ты туда пронесёшь топоры? — спросил я.
Рувен почесал седую бороду, задумчиво уставившись в потолок.
— Хм… об этом я не подумал… Может, нам с тобой сделать иначе — и рассказать всё Чёрному Волку?
— А если он не согласится? — покачал я головой. — Тогда мы лишимся всех алхимических ингредиентов. Разом отберёт, ведь мы-то и сами принадлежим ему.
— Ну да… Тогда… тогда… стоп!
Старик хлопнул себя по лбу.
— Придумал! — прошипел он сдерживая восклицание. — Я вместо воды на тренировочный дворик принесу в кувшине раскалённый уголь из кухни! В одном кувшине — уголь… а в другом — вода. И мы… мы попробуем провести ритуал прямо во дворике! Ведь не всегда тренировка, бывает и перерыв!
— Прямо здесь, во дворике? — нахмурился я. — Здесь столько народу… наставник ходит туда-сюда… кругоборцы рядом… Они же заметят.
— Ну как-нибудь попробуем, — упрямо сказал Рувен. — Тебе же всё равно не дают топоры выносить из дворика. Так что ритуал придётся проводить там, на месте.
* * *
Тренировка шла как обычно: стук деревяшек, ругань наставника, пот и пыль. Я держался чуть в стороне. Мне уже наскучило рубиться палками — деревянное оружие казалось игрушкой рядом с небесными топорами. Так что я брал топоры и отрабатывал удары по воздуху. Резал пустоту, будто она могла сопротивляться.
Потом попросил у Черного Волка:
— Вкопай бревна во дворик.
Он не задавал вопросов — лишь кивнул, велел рабам принести толстые брёвна, такие, что их тащили несколько человек, да и сам Эльдорн с трудом мог бы обхватить. Их тут же накрепко вкопали в землю, как столбы.
И я начал работать.
Первый удар — хрясь. Бревно дрогнуло, будто его ударили палицей. Второй — треск стал громче, волокна разошлись, брызнула щепа. Третий, четвертый — и верхушка бревна открошилась. Еще удар и просто лопнула, как трухлявый пень.
Одного бревна хватало лишь на несколько сильных ударов. Но такие удары в бою сложно нанести, с поворотом ноги и прокруткой всего корпуса, от носка до кромки лезвия. Однако и таких топоров я не встречал.
Я смотрел на оружие и не верил, что сталь может быть такой покорной и такой яростной одновременно. Оружие было отменное. Лучшее, что я держал в руках.
И вспомнил то, о чём мы говорили с Рувеном, тугой свёрток, что принёс Воробей. Что алхимик собирался ещё сделать с этим металлом?.. Разве можно сделать их ещё лучше, острее, легче и послушнее?
Хотя откуда мне знать? Человеку, выросшему среди снегов и скал. Может быть, это и возможно, но для меня эти топоры сейчас — совершеннее любого оружия на земле.
— Вот, выпейте, благостин, — сказал Рувен, подходя к наставнику с глиняным кувшином. — Отпейте водицы. Сегодня жарко, а вы ни капли не пьёте, я заметил.
Наставник хмуро уставился на него.
— Я не хочу пить, — буркнул он.
— Ну как же… нельзя без воды. Тело иссушается, вы даже этого не замечаете. А вы уже не молодой, — тянул Рувен, изображая заботу.
— Ладно… давай сюда.
Наставник взял кувшин и сделал несколько глотков. Сразу поморщился.
— Что за горечь там? Вода протухла, что ли? Ты что мне принёс?
— Нет-нет, что вы! — затараторил Рувен. — Это вам кажется. Я же говорю — у вас нёбо уже иссушено, и вкус искажен. Такое бывает… Пейте, пейте.
Наставник, ворча, сделал ещё пару глотков и вернул кувшин. Рувен хитро подмигнул мне и отошёл.
Я прекратил махать топорами и подошёл к своему «водоносу».
— Сейчас… нужно подождать чуть-чуть, — прошептал Рувен.
— Что ты там ему намешал? — спросил я.
— Да какое там, — ухмыльнулся старик. — Только кое-что из ингредиентов добавил, немного — но самое то. Для ритуала нам всё равно хватит.
Через несколько мгновений наставник вдруг… разулыбался. Широко. Залихватски. И, запрокинув голову, заорал песню:
— Ой, греми, железо, звеня по утру!
— Да веди нас, удача, на яростный бой!
Кругоборцы замерли, кто-то выронил палку.
— Он что, пьяный? — спросил один.
— Да сами вы пьяные! — объявил наставник. — Всё нормально! Жизнь прекрасна-а-а!
— Ты всё-таки ему подмешал, — шепнул я Рувену.
— Ну… от этого настроение поднимается и бдительность теряется, скажем так. Родовой рецепт, — прошептал старик, довольно хмыкнув.
Наставник тем временем носился по дворику, будто помолодел на двадцать лет. Подскакивал к каждому кругоборцу, хватал за локоть, показывал, как ставить шаг, как держать меч, как отбивать и куда наносить удар.
— Вот так! Вот так я в молодости рубился в походах! — орал он. — А вы что, бестолочи, меч держать не умеете⁈
Кругоборцы опустили деревянные мечи, смотрели на него с открытыми ртами и хихикали, кто-то прямо фыркнул от смеха. Наставник носился, жестикулировал, рассказывал байки из походов, его было уже не остановить.
Именно этого мы и ждали — чтобы он отвлекся. И отвлек других.
Пока всё внимание было приковано к нему, кругоборцам было не до нас. Нам нужно было действовать быстро, пока наставник продолжал своё «веселье», и никто не смотрел в нашу сторону.
Мы прошли в дальний закуток двора — самое укромное место, куда заходили редко, а дальше и вовсе было отхожее место.
Там уже стояли два кувшина: один — с раскалёнными углями, такими горячими, что над горлом кувшина дрожал воздух; второй — с водой.
— Так… сейчас… сейчас, — зашептал Рувен. — Клади топоры на землю.
Я положил оба.
Он достал из-за пазухи какую-то самодельную кисточку серебристого цвета, стянутую ниткой — длинную, жёсткую, знакомую по оттенку.
— Это из чего ты сделал? — спросил я.
— А ты не понял? — хмыкнул колдун.
Я присмотрелся.
— Похоже… из собственной бороды.
— Совершенно верно, — фыркнул Рувен. — Из моей бороды.
Он вырыл небольшую ямку у стены, высыпал туда тлеющие угли из кувшина. Пламени не было видно, но жар — что надо. Сверху он положил оба топора, железными частями на угли.
— А ты уверен, Рувен? А рукояти не обгорят? — беспокоился я.
— Они из каменного дерева, Эльдорн. Оно не горит.
Кто-то из кругоборцев обернулся, но я тут же закрыл всё широкими плечами. Со стороны казалось, будто мы рассматриваем какого-то редкого жука на земле, пользуясь передышкой. Никто не насторожился.
Лезвия же нагрелись быстро — металл стал темнеть.
Рувен вытащил топоры, быстро высыпал на каждое лезвие заранее приготовленную смесь порошков. Порошок лёг на горячий металл и тут же зашипел. Пошёл тонкой струйкой дым — резкий и едкий. Запах поднялся такой, будто открыл пасть хворый болотный дракон.
— Фу… — поморщился я. — Воняет, как… из пасти дракона.
— Терпи, — пробормотал Рувен, размазывая всё это своей бородатой кисточкой.
Кисточка начала темнеть, а потом и вовсе обугливаться прямо в его руке. Но алхимик и бровью не повёл и пальцев не отдёргивал, а, закончив, просто швырнул остатки в ямку.
Затем быстро вылил воду из второго кувшина на клинки. Пар взвился так резко, что я инстинктивно отступил, но он столь же быстро рассеялся. Металл зашипел, будто возмущался, что его тревожат.
Рувен опрокинул остатки воды в ямку, присыпал землей угли так ловко, что через пару секунд казалось, будто там никогда ничего не происходило.
— Всё, — сказал он. — Готово.
Я посмотрел на клинки — грязные, измазанные смесью, с прилипшей землёй и с опалёнными следами того, что когда-то было волосами из бороды алхимика. Немедленно захотелось отчистить до блеска это благородное оружие.
— И теперь они стали лучше? — спросил я скептически и поморщился.
— А ты попробуй.
Я нагнулся, взял оба топора — и чуть не качнулся назад.
Клинки оказались настолько лёгкими, что руки сами взметнулись вверх.
— Ого… — выдохнул я. — Да они… легче гусиного пера.
— Ну… не легче, конечно, — хмыкнул довольный Рувен. — Это ты преувеличиваешь. Но вес я уменьшил вдвое. А прочность, надеюсь, увеличил.
— Они и так крепкие были, — сказал я.
— А ты попробуй теперь ударить по бревну, — подмигнул колдун.
Я вдохнул, сжал рукояти и шагнул к ближайшему вкопанному столбу. Сжал рукояти топоров, размахнулся и ударил.
Щепа выстрелила в стороны. Бревно треснуло — и оказалось перерублено наполовину с одного удара.
— Ну… ничего себе, — сказал я.
Размахнулся снова. Удар.
Со скрежетом и глухим треском бревно повалилось на песок.
Кругоборцы обернулись разом, рты раскрыты, глаза круглые. Наставник в это время уже привалился к стене и под действием снадобья сладко храпел, никого не беспокоя.
— Вот видишь, — тихо прошептал Рувен, почти прыгая на месте. — Работает! Получилось! Я колдун… я настоящий колдун… — восторженно шептал он сам себе.
— Ты же говорил, что ты алхимик, — напомнил я.
— Ай, Эльдорн, — старик улыбался, — не придирайся к словам. Теперь у тебя самое лучшее оружие в мире.
— Спасибо, Рувен, — сказал я. — Но больше я так рубить бревно не буду. Не надо показывать, что это лучшее оружие. Представляешь, сколько оно стоит? Могут попытаться отнять, или того хуже. Нам нужно сохранить его до решающей битвы.
Я сделал вид, что слишком сильно размахнулся — и теперь берегу плечо.
— Да-да, — закивал Рувен. — Ты теперь смог бы одолеть даже самого Безликого…
— Типун тебе на язык, Рувен, — нахмурился я. — Я надеюсь, что драться всё же буду с человеком. С воином, а не с древним чудовищем.
— Какая скверна тут происходит? — во дворик вошел Черный Волк.
Но быстро стало понятно, что восклицание Черного Волка было обращено вовсе не к нам с Рувеном.
Он уставился на наставника — тот, раскинувшись у стены, храпел так, будто уснул в трактире после доброго кувшина медовухи.
— Он что… спит? — недоумённо выдохнул Черный Волк. — Эй! Встать! — рявкнул он.
Но наставник и ухом не повёл. Лишь пробормотал что-то нечленораздельное и продолжил дрыхнуть, привалившись к стене.
— Это ж надо было так налакаться… — гремел Черный Волк. — Когда он успел? Из какого кувшина пил этот пакостник⁈
— Вот из этого, благостин, — указал кривым пальцем тощий, жилистый кругоборец с огромным застарелым шрамом поперёк груди, похожим на гребень волны. — Водонос ему подавал.
— Водонос! — рявкнул Черный Волк, взглядом выхватывая Рувена. — Принеси мне этот кувшин. Живо. Посмотрим, что там.
— Сию минуту, благостин Черный Волк! — услужливо кивнул Рувен.
Я бросил на него взгляд: «Сделай что-нибудь. Нельзя, чтобы нас раскрыли».
Но Рувен и без моих намёков понимал всё.
Он рванул к кувшину быстрее, чем кто-либо мог ожидать от старика. Резво подскочил к нему, чтобы никто другой не успел выполнить приказ.
Подхватил посудину и в следующий миг, сделав всего несколько шагов, споткнулся на ровном месте. Старик брякнулся так неуклюже, что никто бы не подумал, что это он сделал нарочно — а я даже засомневался, встанет ли.
Кувшин вылетел из его рук, взмыл вверх по широкой, плавной дуге. И под десятками ошарашенных взглядов со всего маху шлёпнулся на брусчатку. Черепки разлетелись звонко, во все стороны. Одурманивающая жидкость брызнула веером и потекла по каменным швам. А швы — шершавые, сухие — в один миг жадно впитали всё до капли.
— Кривое дышло! — выругался Черный Волк. — Ты, старик, неуклюж, как старая кляча! А ещё водонос.
— Простите, благостин! Простите мою нерасторопность! — артистично распинался Рувен, угодливо кланяясь. — Я… я покорнейше прошу меня простить! Если вам угодно — накажите! За сей… недостойный поступок!
— Ладно! — отрезал Черный Волк. — Утащите это… тело в каземат. Пусть проспится.
Он кивнул на наставника, уже свернувшегося клубочком у стены. Двое кругоборцев подхватили храпящего и потащили внутрь. Тот так и не проснулся.
* * *
Дальше тренировка проходила без наставника. В конце, когда все складывали деревянное оружие в ящик и собирались идти на вечернюю трапезу, ко мне подошёл Скальд. Он приблизился тихо, боком, чтобы никто не заметил.
— Что ты задумал, варвар? — прошипел он тихо, недобро поглядывая на меня из-под бровей.
Мы стояли чуть поодаль, и никто вокруг не слышал разговора.
— Что ты имеешь в виду? — я сделал вид, что не понимаю, о чем он толкует.
— Думаешь, я не видел, как вы с колдуном провели… какой-то обряд? — Скальд наклонился ближе. — Может, остальные и слепые, но нос Скальда из Драгории чует, как волчий, и я слышал запах серы.
— А, ты про это… Наш друг Рувен… скажем так, немного… облегчил кишечник. От местной жрачки у него проблемы с пищеварением.
— Врёшь, варвар, — процедил Скальд. — Учти, я наблюдаю за тобой.
Он пристально посмотрел мне в глаза, развернулся и зашагал прочь.
Удалился в сторону казематов, то и дело косо оглядываясь, будто всё ещё пытался уловить запах серы.
* * *
— Вызвали меня, ваше благостинейшество? — архонт войны вошёл в покои императора Лестера, низко склонив голову.
Император сидел в резном кресле, обтянутом расшитым атласом. Ноги его были погружены в лохань, и смазливая служанка в белоснежном переднике, с толстой косой, скрученной на затылке в рогалик, аккуратно подливала в кадку горячую воду.
— А, дорогой Вархан, входи-входи, — пошевелил усиками Лестер. — А ты оставь нас, — дернул он ногой в сторону служанки. — Позже зайдёшь. И воды погорячее принеси. Говорят, если распарить ноги — мигрень проходит. Сказки всё это… но я верю в сказки.
Служанка поклонилась почти до пола, поднялась, осторожно придерживая передник, и бесшумно вышла, прикрыв дверь.
— Я слушаю ваше благостинейшество, — произнёс Серрос.
— Да ты садись уже, садись, — махнул Лестер на роскошный диван напротив.
Вархан тяжело вздохнул, подошёл и сел. Если император предлагает садиться — разговор не на две минуты.
Император поболтал ногами в лохани, словно играл, перемешивая воду.
— Знаешь, дорогой Вархан… я хочу поручить тебе, как моему верному вассалу, которому я доверяю так же, как себе, одно очень… деликатное дело.
— Я к вашим услугам, император, — архонт приложил кулак к груди.
Лестер сморщился, почесал переносицу.
— Даже не знаю, с чего начать. Как бы это… объяснить…
— Начните с самого главного, — спокойно подсказал Вархан.
— Ну ладно, — протянул Лестер. — Скажу прямо. У меня есть подозрение, что моя дражайшая супруга… Кассилия… завела интрижку на стороне.
— Что? — брови архонта поползли вверх. — То ли я услышал?
— Нет-нет, не перебивай, — махнул Лестер. — Я в этом почти уверен. Но… мне нужны более веские доказательства. Ты меня понимаешь?
— Простите, ваше благостинейшество, — горячо заговорил Вархан. — Но императрица Кассилия — женщина благородная. Высокой крови. Высоких моральных принципов. Это… просто невозможно.
— Молчать! — вдруг взвизгнул Лестер и хлопнул кулаком по подлокотнику так, что отшиб себе кулак.
Лицо его тут же перекосилось, он схватился за руку и заскулил, словно мальчишка:
— Ай… больно-то как…
Император тяжело выдохнул, задрал подбородок, отчаянно пытаясь вернуть себе величие, но в голосе уже сквозила капризность, как у человека, который вот-вот расплачется от обиды.
— Я говорю — изменяет! Значит, изменяет! — повторил он, но уже не кричал, а больше жаловался, как будто жалел сам себя.
Глаза у него блестели тревожно, усики дрожали, а в голосе сидела та самая не слишком приятная уху нота, когда человек знает правду, да хочет услышать, что всё это выдумка.
— Я всё понял, ваше благостинейшество, — тихо проговорил архонт. — Но что требуется от меня?
— Вархан, друг мой! — вскинулся Лестер, булькнув ногами в лохани так, что вода выплеснулась через край. — Проследи за моей супругой, заклинаю. Это… это даже не императорский приказ, а дружеская просьба. Это дело тонкое, деликатное… Но я тебя прошу не как твой благостин. Как друг. Узнай… с кем она делит ложе.
Серрос нахмурился, ладонь легла на бороду, и голос его стал твердым.
— Шпионить за императрицей? Вы этого просите? Это… преступление. И недостойно звания архонта.
— Ой, да ладно тебе! — махнул рукой император. — Проследи за ней не как за императрицей, а как… за блудливой женой. Прелюбодеяние — не государственная измена. Это семейное. Восприми как поручение от… друга.
— Но… — медленно проговорил архонт войны. — Почему вы так уверены, что она вам изменяет?
Лестер шумно втянул воздух, усики дрогнули.
— Я хорошо знаю свою супругу, — сказал он мрачно. — Она находит тысячу причин, чтобы не делить со мной ложе. И… да, мне стыдно признаться… но мы не предавались любовным утехам уже…
Он наморщил лоб, будто высчитывал, сколько недель или месяцев прошло.
— А впрочем, не то важно, сколько! — резко встрепенулся он. — Не обязательно тебе это знать. Просто выполни мою просьбу. И… ты знаешь… я щедро тебя вознагражу.
— Я выполню это не ради награды, — поклонился архонт. — Вы и так наградили меня, выдвинув на должность архонта войны. Вы знаете, что это для меня значит.
— Знаю, — кивнул Лестер. — И ты знаешь, что для меня значит прекрасная Кассилия. Не хотелось бы потерять… — император скривился, — её красоту. Как мужчине… не хотелось бы грызть себя всякими мыслями… и думать на каждого молодого жеребца из обслуги. Который там… — он понизил голос, — аж думать противно… кувыркается с ней в потаённом месте.
Лестер резко выдохнул.
— А если ты, архонт Серрос, окажешься прав… и Кассилия не снизошла до такой низости… то сам знаешь. Ты тогда подаришь мне покой, о котором можно только мечтать. Душевный покой.
Император откинулся на спинку кресла, махнул рукой в сторону двери.
— Всё. Ступай. И позови служанку. Пусть принесёт горячей воды… медового вина… и… да ладно, я сам ей скажу.
Серрос встал, прижал руку к груди, склонил голову и чинно удалился из покоев.
* * *
На окраине Вельграда, в Гулких Ямах, сегодня было оживлённо, как в день особой казни.
Туда стянули сотню щитников и два расчёта кромников. У входа в рукотворную пещеру подземелья стояла громадная телега — будто чудовище на четырех осях. Каждое колесо — высотой с человека, и каждое обито толстым железом. На платформе высилась клетка. Решётка из прутьев толщиной с руку воина. Настоящая тюрьма на колёсах.
Архонт войны Вархан Серрос лично руководил извлечением Безликого. Никому не доверил — ни старшему щитнику Гулких Ям, ни хранителям, ни военачальникам из числа кроммархов. Уж слишком велика опасность, слишком высока ставка в грядущем зрелище.
Он шёл первым, держа факел, и пламя плясало по стенам. За ним выстроились кромники и щитники. В стороне рабы разматывали огромную сеть, сплетенную из стеблей полевого камыжника.
Та сеть была крепче многих цепей. Ячейки — толщиной с три пальца. Кромники теперь крепили к ней пеньковые канаты. У щитников же были рогатины — длинные древки с раздвоенными наконечниками, и верёвки с железными крюками.
— Начинайте, — скомандовал Вархан.
— Да помогут нам боги… — почти неслышно пролепетал старший щитник.
Факелы осветили зев ямы. Стражники двинулись к краю, плечо к плечу, мрачно и решительно будто шли на смертный бой.
Безликий притих. Лишь Тяжёлое, хриплое сопение поднималось снизу. Смрад тянулся вверх густыми клубами, тяжёлый, как болотный туман на гиблых трясинах. От него першило горло, а глаза щипало.
Сеть полетела вниз тяжёлым, широкимсерым крылом. Ячея мгновенно сцепилась с тем, что скрывалось внизу. Раздалось скребущее движение, будто тысяча когтей ударила по камню.
Потом раздался рёв. Такой, что каменный свод над головой запел. Стражники вздрогнули разом, кто-то машинально искал щит, будто тот мог защитить от чудовища. Многие из них впервые были у Ямы. Про Безликого знали только по рассказам. Даже бывалые щитники, что служили здесь годами, сжали рукояти рогатин. Никто не хотел идти первым.
Но Вархан стоял, не двигаясь, лишь пламя его факела дрожало от рёва.
Он смотрел в темноту ямы, как в пасть чудовища.
— Тяните! Что встали? Песьи дети, тяните!
В яму один за другим полетели крюки. Канаты натянулись, как сухожилия. В глубине раздавались глухие удары, грохот, скрежет по камню — монстр метался, пытался порвать сеть, но чем яростнее бился, тем сильнее путался в ней.
— Так… так… хорошо… — прошептал Вархан, нервно теребя широкую бороду. — Пускай запутывается. Чем больше намотает на себя, тем лучше.
Два десятка человек налегли на канаты, потянули их всем телом. Остальные, прижимая рогатины к груди, стояли на подхвате — прикрывали старших кромников и самого Архонта.
— Благостин… — проговорил один из старших кромников в должности кроммарха, обращаясь к Серросу. — Здесь опасно. Прошу вас… может, мы сделаем работу сами? А вы…
— Ты считаешь меня трусом? — зло зыркнул Вархан.
— Н-нет, что вы! — вскинул руки кроммарх.
— Ещё раз подобное скажешь, сброшу в яму лично, — выплюнул архонт.
Кроммарх склонил голову и быстро отступил.
Рычание снизу усиливалось. Канаты дёргались. Верёвки стонали под натяжением, вибрируя, как струны лютни. Казалось, что вот-вот зазвенят каким-то грозным маршем.
— И раз… и два… — командовал седой щитник, который прослужил здесь полжизни и слышал это рычание чаще, чем молитвы жрецов. — Ну, ребятушки… подналяжем! Уже почти выходит!
Земля под ногами задрожала, будто из-под неё вырывалось что-то невероятных размеров.
И наконец из чёрного устья ямы показался трепещущий ком, весь в прыгающих бликах факелов.
Сеть вздулась, заколыхалась. Тяжесть, что вырывали наверх, оказалась поистине кошмарной.
А затем его стало видно. Огромное существо — зверочеловек. В два человеческих роста. С шириной плеч, что соперничала с быком. Когти — длинные, как зубы дракона. Пасть — львиная, но заросшая козлиной бородой. Из черепа торчали рога — изогнутые, будто у беса.
Схорн Безликий. Обитатель бездны. И теперь он был наверху, а верёвки трещали под натиском его когтей.
— Он вырывается! — кто-то отчаянно закричал, голос сорвался на визг. — Он вырывается! О, боги!
— Не отпускать! — рявкнул Вархан Серрос. — Не опуска-а-ать! Тяните!
Стражники на миг оцепенели. Им хотелось бросить канаты, выпустить сеть, позволить твари рухнуть обратно в яму.
Но архонт войны не терпел возражений. Уж кто-кто, а они знали: ослушаться Вархана — хуже, чем смотреть в пасть Схорна. Архонт без тени сомнения отправит солдат в эту же яму, к этому же чудовищу в случае неповиновения. И выбор между смертью от когтей или от невыполнения приказа не был выбором вовсе.
— Приготовиться рогатинам! — крикнул Вархан.
Он отступил чуть назад, даже отшвырнул факел, чтобы остаться в тени, если что-то пойдёт не так.
И тут существо оказалось полностью на поверхности.
Рыча, оно совершило мощный прыжок — но сеть не дала ему развернуться. Яростный рывок, монстр крутанулся волчком. Рёв — такой, что пыль посыпалась со сводов. Из пасти полетела густая, зловонная слюна, забрызгав ближайший ряд щитников. Сеть натужно заскрипела, потом треснула.
Воины с рогатинами навалились со всех сторон, тыча, упирая в шею и плечи, пытаясь взять чудовище в железные клещи.
Но когтистая лапа прошла сквозь ячею, разрывая плетение из камыжника, словно нож сквозь ткань.
И в следующий миг… Удар.
Три рогатины переломились пополам, как сухие лучины.
Чудовище дёрнулось, перекатилось и ударило ближайшего щитника — когти вскрыли ему брюхо, кишки вывалились на камень. Другому Безликий откусил голову и проглотил, даже не жуя. Третьего раздавил ударом сверху вниз, как песчаного муравья.
— Назад его толкайте! — выкрикнул Вархан Серрос, и голос его дрогнул, чего не слышал никто и никогда. — На-азад! Навались!
Рогатины упёрлись в грудь, в плечи, куда только можно было дотянуться через рвущуюся сеть.
— Толкайте! — ревел Вархан. — Толка-а-айте!
Схорну мешала сеть. Он почти освободил туловище, мощное, перекрученное, играющее мышцами, но ноги оставались спутанными, тянули вниз.
Он отбивался только передними лапами… или руками — никто так и не решил, как правильно их называть. Несколько быстрых взмахов, и когти — длинные, как кинжалы, загнутые, как сабли — полоснули по людям.
И ещё двое стражников рухнули: одному Схорн распорол горло, другому расколол череп. Ещё немного — и монстр вырвется окончательно.
Вархан не выдержал. Схватил рогатину у мертвого щитника и ринулся вперёд, настолько стремительно, что теплый плащ едва не сорвало с него ветром. С разбега он ткнул зверя в грудь. Такой удар мог бы выбить дыхание из быка.
И Безликий пошатнулся. На миг потерял равновесие.
— Толкайте! — рявкнул Вархан, уже хрипя от натуги.
Отважный пример архонта сработал — щитники, вдохновлённые, как перед последним боем, навалились с удвоенной силой. Рогатины вонзались в сеть, в плечи и бока чудища — везде, где только можно было достать, зацепить.
Существо попятилось. Ещё шаг… Толчок… И монстр рухнул обратно в яму.
Удар хлынул эхом по камню. Снизу раздался протяжный рык, переходящий в вой, такой, что кровь застыла в жилах.
Вархан, тяжело дыша, вытер лоб ладонью. Голос его был низким, усталым:
— Скиньте трупы вниз. Пусть досыта наестся… и не держит на нас зла.
— Но, благостин… — возразил кроммарх. — Родственники убитых… они захотят проститься с телами…
— Ты не слышал приказ? — перебил Вархан. — Выполнять! Скажете, что они пали героями. И сгинули в Гулких Ямах.
Он даже не обернулся, а просто пошёл прочь, оставив кромников наводить порядок согласно его словам. А на душе у Вархана Серроса было неспокойно. Ведь извлечь Схорна Безликого из ямы оказалось сложнее, чем он предполагал.
 Друзья! Если нравится книга, поставьте пожалуйста ей лайк (нажмите сердечко), на удачу Эльдорну! СПАСИБО 



Nota bene

        Книга предоставлена         Цокольным этажом        , где можно скачать и другие книги.      
Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси.
        У нас есть Telegram-бот, для использования которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по         ссылке         и 3) сделать его админом с правом на          «Анонимность»         .      
* * *
Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:
 Варвар